Степан Буков

– А зачем?

– То есть как это? Чтобы жизнь себе на полную ее катушку обеспечить.

– Вы что же, и в бою такие советы давали?

– Войну мы пришибли в самом, как говорится, ее первоисточнике. Теперь одна забота - благополучие жизни своему народу вернуть. И тебе тоже.

– А почему мне?

– Я солдат, - значит, перед тобой виноват, что до твоих мест немца допустил.

– Напрасно так говорите.

– Почему же? Ты думаешь, передо мной виновный, что не воевал, а я думаю, перед тобой виноватый, что воевал плохо.

– А вы, оказывается, добрый.

– Ну, не ко всякому. Ты, Витя, вот что: если так, сыграй что-нибудь, чего пожелаешь.

– А я не умею.

– Что значит "не умею"?

– Ну просто - не умею, и все.

– Так зачем при себе такую габаритную и ломкую вещь таскаешь?

– Сказать?

– Как пожелаешь.

– Ну, понимаете, гнали людей расстреливать. А мы бежали рядом. Я и Соня отца искали. А какой-то человек мне крикнул: "Мальчик, держи!" - и бросил скрипку. Женщины детей бросали в толпу, чтобы спасли, а он скрипку. Так она у меня и осталась.

– А Соня - это кто?

– Сестра.

– Где же она теперь?

– Нигде, убили.

– За что?

– Просто так. Шла домой, а они ее убили.

– Отец где?

– Отца я нашел. Они не зарывали, пока весь ров не заполнится. А потом я в управе у них служил, сначала курьером, потом писарем.

– Зачем же вдруг такое - служить им?

– Попросили.

– Они?

– Нет, наши. Но нас один предал.

– А ты как же?

– Выжил? И очень просто - я весь свой паек маме отдавал. Питался совсем плохо, началось вроде дистрофии. Так что, когда допрашивали, били, я раньше других терял сознание, и тогда совсем не больно. А тех, кто сильнее меня, очень искалечивали, некоторые в камере умерли. А когда на расстрел повели, я идти не мог. Чтобы не задерживать колонну, мне велели в кювет вниз лицом лечь и выстрелили сюда вот, видите, где волос на затылке нет. Ну, я очнулся, уполз. Рана зажила, но вот со зрением стало плохо. Но я с этим дефектом все-таки радистом работал, и очень, знаете, удачно. А потом, когда снова стал видеть, хуже работал, внимание рассеивалось, стал ошибки делать. Но товарищ Зуев меня с этой работы не снимал. С его мнением очень считались.

– Кто считался?

– Ну кто, подпольная группа. Он для связи был заброшен. А потом меня из нее отчислили.

– Почему?

– За нарушение дисциплины.

– Что ж ты так?

– Совершил проступок. Мне было приказано передать ракетницу с патронами одному человеку на железнодорожной станции, чтобы он нашим самолетам сигналил ночью, куда бомбить. Я пошел и вдруг предателя встретил. Я в лицо его знал. Он на допросах присутствовал. И прямо ему в рожу из этой ракетницы выстрелил почти в упор.

– Правильно сделал!

– Нет, неправильно. Самолеты прилетели, а договоренных сигналов ракетами нет. На станции полно эшелонов. Только часть бомб в них попала. А те, которые мимо, - по моей вине.

– А я бы на твоем месте тоже в него шарахнул!
– горячо заявил Буков.

Должиков осмотрел орденские планки на груди Букова и недоверчиво произнес:

– Неправда, вы бы так не поступили.

– Ты что, считаешь, я такой хладнокровный?

– Но ведь вы же меня здесь за отношение к немцам" осадили... Ненавижу я их.

– Твое право, Витя.

– Так вы теперь согласны с тем, что я сказал?

– Нет, не согласен: когда такие ребята, как ты, есть, значит, мы самые надежные для всех людей. Человеческое война из нас не вышибла. И из тебя тоже. Ты вот взял и весь мне раскрылся, а почему...

– Ну, и как вы думаете, почему?

– За меня стыдился, что я тебя по неведению за иного парня принял.

– Какого такого иного?

– Ну, бывают всякие, - неловко пробормотал Буков.
– А ты вот какой. И живо осведомился: - Не возражаешь меня к себе в напарники взять?

– Ну что вы так...

– Правильно спрашиваю. С такими, как ты, всякий захочет.

Вечером, сидя на койке, Должиков спросил Букова:

– Если хотите, я сыграю.

– Выходит, умеешь.

– Когда слепым был, меня один товарищ в отряде учил.

– А скрипку как же сохранил?

– Не я, товарищи в отряд принесли. Думали, если я ослеп, так должен обязательно стать музыкантом.
– Усмехнулся: - Почти по Короленко.

– Читал, знаю...
– сказал Буков.
– Сильно написано.

– Сентиментальная штука, и все.

– Ну, это ты брось, за самое живое берет.

– Выдумка. Я слепым был - знаю.

– А я хоть и не был, а переживал, словно сам я настоящий слепой. Ну ладно, играй.

– Не буду.

– Почему?

– Не захотел, и все.

– Ох, и орех ты в скорлупе колючей.
– Потом, помедлив, Буков сообщил: - Ты учти, я храпун. Буду беспокоить - кидай сапог.

– Я лучше посвищу.

– А я говорю - сапогом, свист на мне пробовали, не действует... Выждал, спросил: - Спишь?
– Встал, бережно подоткнул одеяло вокруг Должикова. Тот вдруг всхлипнул.
– Ты что, Витя?

Не дождавшись ответа, Буков снова улегся, закурил, положив руку под голову, и так долго еще лежал, сильно затягиваясь, выдыхая дым в противоположную сторону от койки, на которой спал Должиков.

V

В состав группы Букова кроме Должикова входили: минер Кондратюк, электрик Сапежников, сапер Дзюба, сержант из разведбата Лунников. Все они были, как говорил Лунников, "заслуженные фронтовики республики".

Пантелей Кондратюк - грузный, солидный, упитанный - держал себя с генеральской сановитостью из уважения к самому себе за то, что выжил. Все годы войны он извлекал и потрошил всевозможные взрывные ловушки бесчисленных конструкций и систем, снабженные самыми хитроумными комбинациями. Кондратюк мастерил подобные же "сюрпризы" для противника, вкладывая в это дело тонкое лукавство и даже остроумие, упорную жажду переиграть врага в состязании на техническую выдумку.

И когда его минные сооружения срабатывали, нанося существенные потери врагу, Кондратюк становился напыщенно высокомерным.

Заходя на батарею, снисходительно замечал:

– Тыкаетесь своими вилками, тыкаетесь. Навалили гильз целую поленницу. А я им как поддал - в будь здоров.

– Поддал! А где же ты был во время боя?

– Где? В блиндаже отдыхал, чай пил, портянки сушил. Мое дело такое без суеты. Боеприпас зря не порчу, заложил где надо, а немец сам себя на нем рвет. И дешево и сердито.

Почти то же самое повторялось у петеэровцев, где Кондратюк снисходительно объявлял:

– Ружьишки у вас громкие, а дела тихие. За моими хлопушками не слыхать.

Обычно перед вражеской атакой Кондратюк отправлялся к артиллерийским наблюдателям. Если немецкие саперы, выходя для очистки проходов, обнаруживали поставленные им мины, Кондратюк доходил до неистовства и, бывало, срывался с места и с автоматом в руках уползал в ничейную полосу, чтобы там защищать свое минное хозяйство. Эта армейская профессия наложила на Кондратюка заметный отпечаток.