Степан Буков

– Неправильных подвигов не бывает!

– Ты мужчина хитрый, - прищурившись, сказал сторон?, - про геройство с подходцем толковал. Сейчас хороших людей завелось много, деваться от них некуда. Каждый на другого жмет, подавай ему сию секунду пространство, чтобы полностью развернуться по специальности. И ты тоже из таких. Мол, на фронте техникой через не могу обеспечивали, а тут, в мирной обстановке, бывшего фронтовика обижают.

– Я на обиды неподатливый.

– А на других жмешь. Не пришли подъемники, так всю тяжесть твоего агрегата надо ребятам с платформ руками своротить и собрать вручную.

– Была бы охота. Можно ворот соорудить, мачту для крана из бревен строительных.

– В самую точку я тебя угадал, - самодовольно сказал сторож.
– Сразу подметил, как ты по площадке хозяйским глазом прицельно рыскал.

– Произнес одобрительно: - Я самостоятельных обожаю.
– Спросил: - Так ты что же, так всю войну по слесарной части и служил?

– С сорок четвертого механиком-водителем. Взяли в бригаду.

– Этот год я на фронте хорошо помню, - мечтательно сказал сторож.
– Из похоронной команды в ВАД зачислили. Бесчисленно техника перла. За двое суток любую дорогу раздолбают. Только давай ремонтируй. Дорогу калечили без жалости. А что поделаешь - война. И у каждого свой интерес. Им на фронт скорее, а нам дорогу содержать в порядке надо. Так что я от вашего брата танкиста натерпелся. Высунет башку из своей брони, смотрит, как император, - и никакого внимания. Прокатит, а за ними после ну хоть бы колея, а то прямо траншеи остаются, засыпай, трамбуй, выглаживай, новые наедут испортят. От колесного транспорта к кому претензия? Не к ним, танкистам, а к нам, вадовцам, а разве мы виноватые?

– Ну что же, извиняюсь, - сказал с улыбкой Буков.

– Догадливый, - ухмыльнулся сторож.
– Сразу понял, для чего я так на вас, танкистов, жалуюсь. От удовольствия вспомнить, сколько металла фронту подкинули. Земля не удерживала, по швам разъезжалась от его силы-тяжести. Спросил озабоченно: - А ты начальство собой беспокоил или сразу на площадку кинулся?

– Завтра на партийный учет пойду становиться, там и выскажусь по поводу своего положения.

– Это адрес правильный. Там от любой глупости лекарство найдут и кому надо рецепт на него пропишут.

– А ты что, партийный?

– Шаронову Герману Устиновичу рекомендацию в двадцать втором году я давал. А кто он теперь? Медицинский генерал-майор. А кем был? При нашем эскадроне фельдшером. Пулю он мне на скорую руку из тела вырезывал ночью при плошках, ничего лишнего не повредил и зашил аккуратно. Но пришлось по обстановке снова в седло садиться, чтобы теперь уже басмачи окончательно не зарезали. И ничего, ни одна нитка на ране не лопнула. Так что состою в партии с восемнадцатого и пенсию имею не какую-нибудь, а партийную. В сторожах временно. Вот развернут строительство, дождусь подходящей себе специальности. Я ведь только снаружи пожилой, а внутри у меня все играет. Прибыл сюда с геологами верхом на верблюде. Чего тут было? Пустыня. Бесполезный песок, и все. Жары столько же, сколько на Северном полюсе холода. Но мне что, я местный, от солнца не луплюсь, не потею. Меня знакомые басмачи уважали за устойчивость к климату. С запутанными, из бедняков, я специально дружил, чтобы не силой, а умом перевоспитывать. На одной из ихних женился. Теперь моя старуха - общественница, бойкая такая. А как познакомились? Кинулась с ножом, полоснула маленько, ну я ее и прижал, всмотрелся: глазки, носик - все на месте. Парнишка я был теплый, уговорил, села позади на коня, и все. Родителям по обычаю все ж таки калым отвез граммофон. В то время граммофон редкостной машиной считался. Это сейчас народ забаловался: телевизор смотрит без удивления, будто это нормально. Тогда граммофон можно было на двух коней сменять. А сейчас каждый мальчишка с транзистором, как с балалайкой, ходит. Велосипед за вещь не считают, на мотороллере по пустыне гоняют. Скачет время, так что всего бывшего запомнить не поспеваем. Мы тут кирками да лопатами шурфы копали совсем недавно. А ты прибыл, я вон - махина экскаватор. Черпачок у него в вагонетку, с одного замаха четыре куба кидает. И ты еще недовольный, что в несобранном виде тебе его представили. Трудностей понимать не желаешь.

– Порядок должен быть.

– Фронтовой анекдот про порядок знаешь?

– Знаю, для утешения придумали. Но я за твердую четкость во всем.

– Тут я согласен. Неувязки - это глупость прикрытая.
– Снял с костра чайник, налил в пиалу, подал Букову. Произнес с благоговением: - Пользуюсь для заварки только девяносто пятым номером, лучшего и министры не пьют. Напиток полезный, весь организм улучшает...

Желтая тяжелая луна висела в небе. От песка веяло прохладой, пахло пресно камнем. В колючих зарослях ерзали ящерицы. Над костром порхала летучая мышь с тонким посвистом.

Сторож постелил себе кошму, а раскладушку уступил Букову, но Буков долго не мог уснуть, томительно ощущая гигантское ровное пространство пустыни, бездну неба.

...Перед глазами его вставала с зажатой в белых губах цигаркой политрук Зоя; щурясь, она приказывала начальственно:

"Орудие я не имею права оставить. Давайте его на крюк к танку".

Пожимала левой рукой руки остающимся бойцам, говорила официальным тоном:

"Благодарю вас, товарищи, от лица командования ПВО".

А лицо у Зои было землистым, похудевшим, маленьким, жалким, как у мертвого ребенка...

Люда подошла к Букову и потупилась, протянула пакет с чистыми портянками, шепотом сказала:

"Вот возьми от меня на память".

Мелкие слезы катились по щекам.

Буков, смущенный, растроганный, сказал растерянно:

"Чего ревешь? Портянок стало жалко?"

Сказал так для того, чтобы она не мучилась жалостью к нему. Но не выдержал тона, содрал у себя о пилотки звездочку, сунул в ладонь Люде, ласково посоветовал:

"В часть прибудешь, нацепи, а то на твоей потеряна, еще наряд заработаешь".

А потом попросил снайперскую винтовку у Ельченко, долго целился, наблюдал сквозь оптический прицел Люду, сидящую на броне танка...

Ельченко вскоре был ранен в лицо, отдал совсем свою винтовку Букову и сказал:

"Пойду потрепещу перед взводным, выпрошу противотанковую гранату".

С гранатой Ельченко выполз из окопа и подорвал немецкий станковый пулемет, но обратно не вернулся.

Вспомнилось Букову, как во время танкового боя он, уже будучи механиком-водителем, с ходу налетел на пень и машина зависла на пне, беспомощно грохоча впустую гусеницами. И недвижимая машина стала мишенью. Тогда он выполз через аварийный люк, заложил под пень взрывчатку, зажег куцый кусок бикфордова шнура, снова залез в танк и ждал там взрыва. Взрыв получился сильный, не то пень сковырнулся, не то танк с него сбросило. Только машина встала на землю. И Буков, оглохший от взрыва, ушибленный, все-таки вел танк. Это было под Варшавой. Но город Буков не помнит, не рассмотрел. Очень у него самого вид был тогда неважный, стеснялся в таком виде показываться населению заграничной столицы. Весь в бинтах, лицо в ожогах. И Берлин мало тогда видел. В триплекс какой обзор? Ограниченный. Для боя достаточный, а чтобы все нормально рассмотреть, видимости не хватает. Это потом, когда в Германии служил, город разглядел, когда в экскурсии водили.

В Германии когда служил, гражданских немцев вначале стеснялся, поговоришь - а человек скажет: вы моего родственника на войне убили. А что ответишь: доводилось.

Но победа не только в том была, чтобы фашистскую Германию одолеть, но и освобождение людям дать, чтоб они могли самостоятельно потом разворачиваться, согласно своим желаниям.

III

В Германии Степана Захаровича Букова зачислили в Особое подразделение, которому надлежало также охранять подземные коммуникации Берлина на участке, находившемся в ведении районной комендатуры.

Гигантский каменный подземный кишечник города простирался хитросплетенным, таинственным лабиринтом на огромном пространстве, вмещая в своих туннелях все то, без чего не может нормально жить и работать современный город.

Конечно, это не лучшая должность для солдата-победителя - лазить под землю со всеми своими орденами и медалями и там, в грязи и духоте, слесарить, чтобы не только, гражданские немцы, но и те, кто лишь недавно скинул мундиры, смогли вдосталь купаться в .ваннах, пользоваться всеми благами сантехники. Хотя Буков в душе и понимал, что он совмещает в своем лице воина с представителем рабочего класса, утешать недавнего противника своим трудом он считал не только нежелательным, но и обидным занятием.

– Угождать фрицам коммунальными удобствами - я такой присяги не давал, - твердо заявил Буков капитану Зуеву, своему новому начальнику.

– Значит, пускай гражданское население страдает?

– Наших сколько городов поломано. Дома на любую работу согласный, а здесь пускай сами себе все чинят.

– Выходит, ты всем немецким людям враг?

– Не всем, а которые бывшие фашисты.

– Так ты квартиры фашистов не подключай.

– А откуда я буду знать, кто в них жильцы?

– Может, тебе список дать?