Степан Кольчугин. Книга первая

Степка глядел на Пахариху и не мог понять, как это она везде поспевает.

— А эта, девочка гомоновская, пишут про нее что-нибудь? — спросила Пахариха.

Верка отвернула от печки свое тугощекое лицо и сказала:

— Он с ней жених и невеста, она ему письма пишет.

— Врешь ты, — сказал Степка и покраснел, — ни разу не писала.

Мишка, сделав Степке знак, крикнул:

— Ма, мы на улицу пойдем! — и поспешно, чтобы мать не успела ответить, выбежал во двор. — Ты с кем теперь дружишься? — спросил Мишка.

Степка не ответил и показал Мишке болячки на руках.

— Дрался с кем?

— Работал.

— А сколько получаешь?

— Нисколько, задаром.

— Ну-у, — протянул Мишка, — даром только дураки работают…

Степке мучительно хотелось рассказать Мишке о своей работе, и, чтобы пересилить это желание, он, подражая деду Платону, громко запел:

За Сибирью солнце всходит…

XVI

Очень беспокойное лето было в этом году. Мать, возвращаясь с завода, рассказывала, что во всех цехах снова снизили расценки, что на заводском дворе, перед рельсопрокатным цехом, устроили какую-то летучку, городовые ее разогнали, но летучка вышла из проходной и перебралась к речке, под заводской вал. Степка представлял себе эту летучку в виде странного существа с крыльями и клювом, вроде птицы. Ее гонят, а она жадно клюет зерно из-под сапог городовых. Мать была недовольна тем, что говорилось на заводе, она часто ходила вместе с бабкой в церковь, споря с Марфой — сердилась:

— Сами себе хуже делаем.

Казалось, только теперь ее по-настоящему забрала печаль. Вечерами она шумно вздыхала, лицо ее сделалось бледно-серым, покрылось желтыми пятнами; раз Степка видел ее плачущей. Он замечал, что бабка в последнее время стелила матери постель, по нескольку раз спрашивала, не нужно ли ей чего-нибудь. А мать, наоборот, раньше терпевшая бабкину воркотню, теперь то и дело кричала на старуху.

Степка решил, что бабка подлизывается. Если мать заболеет или умрет, некому будет кормить старуху, на Якова надежда была плохая. Безногий с приходом летнего тепла совсем загулял, иногда он по три дня не бывал дома и возвращался грязный, с опухшим лицом, пахло от него даже не винным перегаром, а кислятиной, как от плохо выдубленной шкуры. Руки у него дрожали, одежда оборвалась, и только серебряная медаль продолжала молодцевато блестеть. Бабка чинила его лохмотья и горестно вздыхала, а Яков, глядя на нее, хрипло говорил:

— Я все равно человек пропащий, меня жалеть не нужно.

И все молчали, соглашаясь с ним.

Яков иногда рассказывал про городские случаи, и выходило, что весь свет состоит из воров; рабочие, лавочники, попы, инженеры, городовые — все были мазуриками. И Степка не мог понять, почему Яков радовался этому.

Часто женщины вели между собой секретный разговор и тотчас замолкали, когда в комнату входил Степка. Ему казалось, что от него стараются скрыть дело с запальщиком. Вечером он взбирался на печку и начинал притворно громко храпеть, все ждал, чтобы заговорили о рабочей дружине. Но разговор шел обычный: Марфа шутила, а мать ругала бабку. И в мастерской шла обычная работа — с утра до вечера Марфа возилась с швейными машинками, самоварами и кастрюлями.

Степка однажды пошел на Донскую сторону посмотреть на запальщика. Он увидел непросыхающую лужу и подошел к забору. Какая-то женщина прошла к сараям и поглядела на Степку. Потом, возвращаясь, она одернула платье, оглянулась и снова увидела мальчика. Погрозив ему кулаком, она сказала:

— Все целишься, воришка! Вот я сейчас городового кликну.

Степка поплелся к дому.

Однажды Марфа сказала:

— Приходил заказчик, работу дал.

— Кто? — сразу взволновавшись, спросил Степка.

— Ну кто — дедушка Пихто. Звонков. — Она посмотрела на мальчика и, погрозив пальцем, добавила: — Ты только одно помни, Степка, что я тебе в тот раз сказала.

Вечером к дому подъехала телега; лошадью правил возчик, обутый в лапти.

— Принимай товар, — сказал он Марфе и начал сбрасывать на землю полосовое железо.

Рассматривая серо-голубые полосы, Марфа снова огорчилась и сказала, что из этого железа можно сделать немало хороших вещей — кроватей, дверных ручек и подков.

Дед Платон посмотрел на полосы, потом на жену и пошел в дом. И оттого, что он не спросил, откуда железо и для чего оно, Степка понял, что он все знает. Марфа велела мальчику принести побольше угля, а сама принялась закладывать выпавшие из горна кирпичи.

Утром Марфа Сергеевна надела брезентовый фартук. Степка, раздувая горн, дергал за веревку, прикрепленную к мехам. Он мотал головой и сгибался к земле; ему казалось, что при этом мехи работают особенно ровно, белые угли в горне не покрываются пятнами. Марфа положила две железины на гори и присыпала их угольками. Вскоре железо засветилось откуда-то из глубины слабым красным светом. Степка отсчитывал двадцать рывков и глядел на полосы. Каждый раз они меняли цвет — из темно-красных они стали ярко-вишневыми, потом начали желтеть, золотиться и, наконец, сделались голубовато-белыми.

Марфа ухватила железину и понесла к наковальне. Дело не клеилось. У Степки не хватало силы удержать полосу неподвижно, он терялся и не мог сообразить, в какую сторону ее нужно повернуть после удара молотом. А Марфа била быстро и при каждом ударе ухала, как дровосек, озлившийся на суковатое полено.

— Не так… Крепче держи… О господи, не туда… — то и дело говорила Марфа.

Она снова ударила молотком; щипцы соскользнули, и железина свалилась с наковальни, чуть не смазав раскаленным концом Степку по лицу.

— Э, ты сегодня совсем какой-то глупый, — сказала Марфа. — Ты что, не обедал вчера, что ли?

Они снова взялись за работу, и Марфа, мельком поглядев на расстроенное лицо Степки, сказала:

— Ничего, это работа… — Она ударила молотком и докончила: — Перед такой работой нужно два фунта сала съесть.

Сделав первую поковку, Марфа сунула ее в ведро, и оттуда зафыркало и зашипело, точно десяток котов, вдруг завидевших дворнягу. Марфа вынула из воды конец железной палки; он был пепельно-серый, заостренный, как нож.

— Пика, — сказал Степка и ухмыльнулся во всю ширь.

— Сам ты пика, — сказала Марфа.

Марфа подошла к горну, — угли покрылись темной коркой.

— Это не работа, — сказала Марфа и, подойдя к двери, крикнула: — Платошка!

Дед Платон посмотрел готовую палку и, покачав головой, проговорил:

— Только собак гонять.

— Ну ладно, ладно, твое дело маленькое, — сказала Марфа и спросила: — Или что ж им, на Платошку Романенко всю надею иметь?