Степан Кольчугин. Книга первая

Когда выпал первый снег, Степка вынес Павла на улицу и показал ему зиму. Павел очень удивился, начал пялить глаза, потом вдруг залопотал и стал подскакивать, тянуться к белым пампушкам, выросшим на воротах. Бог весть что ему показалось, может быть, он принял всю эту зимнюю белизну за молоко.

— Это снег, ты не думай, дурак, — сказал Степка.

Вскоре снег начал быстро темнеть, а к концу дня он сделался совсем черным — завод и окрестные шахты надышали на него угольной пылью. Печально и строго глядела земля, покрытая черным снегом.

Перед самым гудком в дверь кто-то постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в сени. Степка слышал, как вошедший стучал сапожищами, сбивал снег.

— Эй, кто там? — сердитым басом крикнул Степка. Он был один с Павлом.

В комнату вошел высокий парень. Он потер руки, осмотрелся и спросил:

— Ты будешь Степа, а?

— Да, — ответил Степка и вспомнил: этот парень приносил летом листы жести.

Парень посмотрел на болтавшего ногами Павла и спросил:

— Звонкова ты знаешь?

— Знаю, да.

— Сходи к нему вечером, велел тебе.

Вечером Степка пришел к запальщику. Звонков пил чай. На столе стоял огромный медный чайник, а рядом лежал кусок сахару.

— Пришел, герой, — сказал запальщик.

Гревшаяся у печки женщина вздохнула и пошла в кухню.

Сердце Степки бешено билось: вот оно, пришло время, боевая дружина пустит в ход пики и револьверы. И в то же время мальчик опасался, как бы все не обернулось по-иному. Может быть, запальщик велит передать Марфе долг или даст пшенной крупы и скажет: «Отнеси бабке, пусть кашу сварит».

— Что ж, — сказал запальщик, — садись, чаю можно тебе налить, да угостить нечем.

Степка сел и, зевнув от волнения, спросил:

— А у вас тут еще девочка была…

— Померла девочка, — сказал запальщик, — в эту осень.

Он покашлял, поморщился и, поперхнувшись кипятком, сказал:

— Ты, значит, Кузьму знаешь?

— Знаю.

— Вот он сейчас в Горловке находится, понимаешь. Я письмо тебе дам, а ты отвезешь и в личные его руки отдашь. Можешь в Горловку поехать?

— Могу, — сказал Степка и глотнул слюну.

В голове враз появилось множество вопросов. Как ехать в Горловку? Где взять денег? Как найти там Кузьму? Сказать матери или тайно удрать из дому?..

Но вопросов задавать не пришлось. Звонков все ему объяснил сам. Он отпорол подкладку в Степкином картузе, вложил под нее письмо, отсчитал три рублевых бумажки. (Степка удивился, почему, имея столько денег, запальщик ужинал без хлеба.)

— Значит, так, — сказал запальщик, — с утра прямо пойдешь на станцию и за день справишься. Ночью сможешь обратно выехать.

Он простился со Степкой за руку, как со взрослым.

Как долго тянулась эта ночь! Степка сидел на печке и дремал. То и дело он просыпался и хватался за картуз; мальчик не снимал его с головы.

Утром Степка начал собираться в дорогу. Он спрятал под кровать деревянные коньки, подбитые проволокой, внес в мастерскую санки. Стеклянный камень, подаренный Сережкой, он завернул в тряпочку и поглубже запихнул в карман вместе с рублями, данными ему запальщиком… Потом он надел ватник, обвязался по уши материнским полушалком и сунул за пазуху кусок хлеба. Собирался он обстоятельно, неторопливо, но в ногах чувствовал такую стрельбу, что хотелось взвизгнуть и побежать во всю мочь.

— Ты чего так обвязуёшься? — спросила бабка. — В город?

Степка хотел ответить, но от волнения не мог произнести ни слова; он только кивнул головой.

Он вышел из дому и пошел вниз по тропинке, чувствуя, как сердце буйно колотится в груди.

Минуя город, мальчик пошел степью. Он прошел через поселок Ветковского рудника, мимо отвалов породы и маленьких серых домиков, и снова вышел в степь. Снег и здесь был серого цвета, но солнце светило так ярко, что степь блестела и сверкала. Впереди видна была вокзальная водокачка, слышались паровозные гудки. По извилистым тропинкам со всех сторон шли к станции люди, неся на плечах деревянные зеленые и красные сундучки.

Мать, Павел, бабка, дом все ушло сразу куда-то далеко. С нарастающим чувством тревоги и волнения Степка подходил к станции.

Площадь перед станцией была покрыта соломенной трухой. Какие-то мохнатые дядьки снимали с саней мешки, легкий пар поднимался над мокрыми лошадиными спинами.

Степка с трудом открыл красную облупившуюся дверь и вошел в зал третьего класса. Каменный пол был очень скользкий от полурастаявшего грязного снега, нанесенного сапогами. В зале густо и нехорошо пахло. Множество людей сидело и лежало на деревянных лавках, спало на узлах, серый дым висел над головами.

Степка оглянулся, не зная, куда пойти.

Вдруг раздался звон колокола, и высокий старик в форменной фуражке протяжно закричал:

— На Ясиноватую, Горловку поезд на третьей пути!

Зал сразу загудел. Десятки людей, торопливо хватая корзины и сундуки, толкаясь, кинулись к двери.

Прыгая через рельсы, Степка бежал к поезду, обгоняя тяжело нагруженных людей. У вагонов толпились пассажиры. Мальчик ухватился за железную ручку, обжегшую холодом, и полез на высокую ступеньку.

— Стой, ты с кем? — спросил кондуктор.

— С мамкой! — крикнул Степка, показывая на женщину, протискивавшую корзину в узкий проход.

В вагоне, как и на станции, его обдало густым теплом и махорочным туманом. Какой-то парень, с вылезшими от напряжения глазами, волок большой сундук и едва не придавил мальчика.

Человек, лежавший на полке, сказал:

— Проходи сюда, к окошку, а то задавят.

Проговорив эти слова, он закашлялся, точно залаял, а прокашлявшись, сердито крикнул:

— Купцы, двери закрывайте, застудили вагон вконец! — и снова начал кашлять долго и нудно.

Потом прозвенели звонки, по платформе пробежали солдаты, смешно, по-бабьи, подобрав шинели; промчалась черпая собака, чем-то чрезвычайно испуганная.

Степка видел, как мимо окна проплыли станционные постройки, начальник станции в красной фуражке, жандарм, внимательно оглядывающий, точно пересчитывающий вагоны. Человек, позвавший Степку, приподнялся на локте и хрипло сказал:

— Стоит еще барбос, на многих станциях уже поничтожили их.