Степан Кольчугин. Книга первая

— Сигизмунд Владимирович, — спросил Мельников у Здановича, — что ж это? Неужели так говорят с заслуженным инженером? Ведь я двадцать лет проработал… и, как мужика, в шею… Ведь это… как чугунщика…

Зданович развел руками. Мельников перевел глаза на чугунщиков, стоявших подле, и на их лицах прочел сочувствие.

— Что ж это, ребята? — неожиданно для самого себя спросил он, но вдруг спохватился, махнул рукой и побежал вслед за директором.

Всю ночь работали обе смены.

Степану запомнилась эта ночь. Он часто вспоминал ее и думал: почему сам директор, сказочный человек, которому подчинялись все домны, кауперы, мартены, воздуходувки, котлы, десятки тысяч рабочих, тысячи мастеров, сотни инженеров, заводская шахта… — дыхание захватывало, когда Степан думал, какой огромной махиной управлял этот человек, — почему он испугался домны и побежал от нее, а старик горновой, как настоящий хозяин, сошел с литейного двора и с усмешкой сказал:

— Эх ты, директор… — точно самозванцу какому-нибудь.

Он не мог понять, почему это происходит часто, всегда, всюду, каждый день и почему это происходило раньше, когда он мальчишкой-сопляком работал в шахте. И там искусные плотники, знаменитые забойщики, мудрые мастера-крепильщики были последними людьми, а пьяный англичанин-штейгер, боявшийся один ходить по шахте, правил ими, как хозяин. И только однажды на отвалах породы Горловской шахты произошло нечто невиданное… Степану иногда казалось, не во сне ли это все было: человек в желтом полушубке, треск винтовочных выстрелов, красный флаг… скользкий, холодный сланец…

После аварии на домне был назначен новый начальник цеха — инженер Воловик, раньше работавший в прокатке, человек среднего роста, плотный, темноглазый, с небольшой бородкой. Степан слышал, как Абрам Ксенофонтович, отдуваясь, рассказывал обер-мастеру:

— Посмотрел мою запись, говорит: «Ни к черту не годится. Это, говорит, купчиха в бакалейной лавке так прибыль записывает». Графику подробно велел завести. Потом раскричался. Пробы в лабораторию велел носить — руду, известняк, шлак, чугун — и в отдельную тетрадку все записывать. <Я, говорит, выжгу каленым железом всех этих доменных колдунов и волшебников. В течение недели, говорит, я вам тут полный учет заведу. Цифре, говорит, верю, а колдуны — жулики». И прямо на меня смотрит, мошенник. А он и не доменщик, в прокатке работал!

Фищенко слушал, сонный, равнодушный, и ответил:

— Мне он уже говорил — это все химический процесс, — и неожиданно добавил: — Это все так, но он на двоюродной сестре Сабанского женат.

Разговор этот происходил в конторе мастера, и Степан, постояв на пороге, зашел в комнату, когда Абрам Ксенофонтович испуганно воскликнул:

— Ну, неужели на двоюродной сестре?

— Велели прийти мне? — спросил Степан.

— Шапку сними, — сказал Фищенко, — сколько я вас учу.

— Как, башка не болит? — спросил Абрам Ксенофонтович, глядя на кудрявую голову Степана.

— Нет, прошло.

— Видишь, я лучше доктора понимаю, — засмеялся он и спросил: — Ты грамоту знаешь?

— Да, грамотный.

— Вот, приспособим пробу брать? — спросил Абрам Ксенофонтович.

— Что ж, — зевая, сказал Фищенко.

Абрам Ксенофонтович стал объяснять Степану, как берутся пробы:

— Вот будешь записывать. Взял пробу — записал: дня такого-то, скажем, четверга, числа двенадцатого. Принесешь анализ — снова запишешь. Каждый день так. Понял?

— Химический процесс, — сказал Фищенко и, плюнув, поднялся.

— Да, процесс, — рассмеялся Абрам Ксенофонтович. Смех у него был трудный, тяжелый.

— Ерунда это все, — сказал Фищенко и пошел к двери.

— Конечно, ерунда, но что же сделаешь, так уж для первого времени, — поспешно вслед ему сказал Абрам Ксенофонтович. Он подмигнул Степану: — Так, Степка, над нами тоже стоят начальники.

Вскоре в контору зашел инженер.

— Антон Савелъич, — радостно сказал Абрам Ксенофонтович, — вот я как раз рабочему объясняю, как пробы в лабораторию носить. Я уже подобрал, как полагается, старательного рабочего. Он грамотный, не спутается и запишет все, а я уже проверять буду. Конечно, дело важное, никому не доверишь, я ведь понимаю…

— Так, — сказал новый начальник. — Я говорил с заведующим лабораторией, он наши анализы в первую очередь будет делать. Как фамилия рабочего?

— Кольчугин.

— Вы внушите этому Кольчугину, что работа сия серьезная, а подробную инструкцию по набору в лаборатории дадут, — сказал новый начальник.

Говоря, он ни разу не посмотрел на Степана, точно не о нем шла речь и точно не он стоял тут, рядом, в двух шагах от стола.

— Мы давно уж про это думали, — мечтательно проговорил Абрам Ксенофонтович. — Прямо ночью иногда проснешься и подумаешь: эх, анализ бы ей сделать! Но, прямо вам скажу, наш обер-мастер… Я про него дурно ничего не могу сказать, он глубокий знаток доменного дела, но есть в нем какая-то склонность к старине. В общем, не хотел он этого. Говорит: «Наш прием ещё со времен древних уральских печей…» Конечно, мне, как сменному мастеру, с ним неудобно спорить.

Степан пошел к печи, поражаясь хитрости Абрама Ксенофонтовича. «Какой толстый, большой, — думал он, — а вот силой ничего не делает и всех боится. И Фищенко, и Мьяты, и печи боится, и рабочих боится».

Среди чугунщиков шел уже слух про нового начальника. Он велел оштрафовать на третьей печи четырех рабочих, а одного чугунщика приказал уволить. Рассказывали, что мастеру он сказал представить к увольнению всех, кто приходит после третьего гудка на работу.

— С рабочими очень гордый, — проговорил Затейщиков. — Вот у нас в экономии управитель такой был: придут к нему мужики, а он станет к ним задом и разговаривает.

— Вот и этот так, — сказал Степан, — не то чтобы кричать или ругаться, а будто нет тебя вовсе. Я вот у мастера был сейчас…

Молчаливый Очкасов, всегда полный внутренней ярости, сказал:

— За людей не, считает.

— Спустить на него с колошниковой площадки руды кусок — и все тут, — сказал Мишка Пахарь.

— Ох, что ты такое болтаешь, — сказал Емельян и оглянулся. — Говоришь в шутку, а со стороны человек послушает и бог весть чего подумает.

— А я не в шутку, — сказал Мишка Пахарь.

— Э, ты совсем какой-то нескладный… — раздосадованно пробормотал Емельян и отошел в сторону.

— А, не нравится, баптист, — сказал Затейщиков.

На следующее утро Степан отнес первые пробы руды и известняка в лабораторию.

Лаборатория помещалась возле мартеновского цеха, в одноэтажном сером здании, казавшемся плоским и маленьким по сравнению с огромной махиной мартена.

Входя в дверь, Степан ощутил необычные запахи, увидел большую комнату, уставленную длинными столами. Там и здесь горели огоньки лампочек, блестели стеклянные посудины необычного вида, большие банки и бутыли, наполненные цветными жидкостями.