Степан Разин. 2
Шрифт:
Знай «махнём» не глядя мы на пургу-метель.
Только бурка казаку во степи станица,
Только бурка казаку в степи постель.
Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а
Отложи косу свою, бабка, на немного,
Допоём, чего уж там, было б далеко.
Только песня казаку во степи подмога,
Только с песней казаку помирать легко.
Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а
Потом пели «Ойсу», «Стеньку
— Они пели!
— Что?! — спросил воевода, выпучив глаза.
— Песни!
— Какие песни?!
— Казачьи. Вроде наши, но и не наши. Наши другие песни. А эти, как мёд сладкие.
— Какой мёд? Ты, что несёшь?!
— Вкусные песни, воевода. Словно мёд лились. Слушал бы и слушал, такие сладкие.
Венедикт Андреевич нахмурился.
— Значит, там остановились? На Кизляре?
— Там, князь. На Кизляре! Даже разгрузились. Бочки выгрузили, мешки. Плохо было видно. Смеркалось.
— Ладно! Ступай, дурак!
— Слушаюсь! — рыкнул здоровенный детина, одетый в одежду стрелецкого сотника.
— Стой!
Сотник замер.
— Так, много их, говоришь?
— Сотен пять есть.
— Ладно, ступай. Скажи, чтобы стремянной вам по чарке водки выдал.
— Благодарствую, княже!
— Ступай!
Вениамин Андреевич ждал меня уже месяц, а я взял и не поехал сразу сюда, а застрял сначала в Царицыне, а потом в Астахани. И воеводе Горчакову было интересно про Московские дела, и, особенно, про бунт послушать, и наместнику Репнину. В качестве подарка каждому привёз по небольшому портрету молодого государя и его повеление дождаться подмен и ехать в Москву, «где предстать под светлы очи».
Такой же указ я вёз и для Оболенского, но я его ему теперь не отдам, ибо имею но то государево волеизъявление. Появилась у меня шальная идея, на счёт этого царства, как его… Ка-ра-тыр-пыр-кента. Союзников искать надо, а лучшего союзника, чем правитель, который сопротивляется и персам, и османам, по-моему, не найти. Да и вода у него, хе-хе, вправду, хорошая. Лучшая вода в Дагестане, честное слово, понимаешь!
Придётся тебе, князь Оболенский, потерпеть ещё немного. Вот, если не получится, с Ка-ра-тыр-пыр-кентом, тогда я сменю тебя.
К воеводе мы с Фролом и Байрамом поехали с раннего утреца. Солнце над морем в июле встаёт ранёхонько. Во так ранёхонько мы и поплыли на шхуне вверх по течению, затемняя Терек тенью своих парусов. Крепость оказалось, стоит совсем рядом, метрах в ста. Оказалось, что именно там в Терек впадает ещё какая-то река. Тоже довольно обильная, но порожистая. Между Тереком и этой рекой лежало то ли луг, то ли болото, густо поросшее осокой, камышом и другими травами и цветами. Виднелись фиолетовые и жёлто-белые ирисы.
Я «бахнул» пушкой, демонстрируя, что на борту особа, приближённая императору. О том Алексей Михайлович учредил особый указ. Ежели один выстрел — то посланник, сдвоенный — высокий посланник, тройной выстрел — сам государь пожаловали. Всем приседать и делать «ку» три раза.
На холостой выстрел по нам чуть было не ответили боевым, так как у орудий вдруг забегали, засуетились
и запалили поджиги. Только ожидание команды воеводы, который команду стрелять не дал, нас спасло. Не было бы воеводы, отстрелялись бы по нам пушкари от всей души. Не привыкли ещё русские воины на выстрел другую щёку подставлять.Появившийся на стене воевода, замахал руками в сторону артиллеристов и от них наконец-то прозвучало дружественное: «Бах!», окутавшее стену белым дымом.
Глава 3
— Тут можно купить хорошего коня и дорогое персидское седло и сбрую с каменьями? — спросил я.
— Для чего? — улыбнулся князь-воевода.
— Для подарка.
— Для подарка… — задумчиво произнёс Оболенский. — Так, иного письма от государя у вас для меня нет?
Я отрицательно покрутил головой.
— Тогда, э-э-э, есть у меня и сбруя, и седло. Тоже для подарка берёг, да, когда ещё удастся подарить? Добуду ещё, даст Бог. Однако… Э-э-э… Шахские вещи. Шли персидским караваном в дар турецкому султану.
Воевода замолчал.
— Дары шаха — султану? — удивился я. — Как они оказались у вас?
— Хм! — улыбнулся Оболенский. — Они их потеряли в горах. Сильно спешили обратно.
— Богатые вещи? — я почувствовал удачу. — Я бы все посмотрел. Не только седло и упряжь.
— О-о-о! Всё вместе будет очень дорого стоить.
— Можно посмотреть?
— Отчего же нельзя? Посмотрите. Пойдёмте. Они, естественно, в казне хранятся.
Вещи были царскими. Как такие надевать-то? Каменья осыпали всё. Все свободные и не трущиеся места. Попона была обшита галунами из настоящей золотой нити. В вещах имелся полный шахский наряд, просто усыпанный драгоценностями. И весил он килограмм двадцать. В сундуке лежал меч с богатейшими ножнами.
Сердце моё обмерло, но вида я не подал и продолжал дышать ровно.
— Вы, князь, спокойны, — с удивлением мотнул головой воевода. — Я… Я не могу смотреть на это чудо с холодным сердцем. Именно потому я жажду избавится от него. Таким может владеть только государь.
— Вот и подарите.
— Я готовил для одного, а придётся дарить другому. Это как-то, э-э-э, не правильно, вам не кажется?
— В казне много такого лежит.
— Вы ходили в царскую казну?! — удивился Оболенский. — Хотелось бы мне хоть одним глазком заглянуть туда.
— Вы бы ничего не увидели, — улыбнулся я. — Всё лежит в сундуках.
— И это чудо тоже ляжет в сундук, — задумчиво проговорил воевода и посмотрел на меня. — А вы, князь, какому государю хотите подарить? Не Алексею Михайловичу, часом?
— Я и персидский подданный тоже…
— Неужели, шаху Аббасу Второму. Ха-ха! Вот он удивится, если узнает свои подарки!
— Думаю, шах даже и не знает, что намеревались подарить султану. Скорее всего, он сказал: 'Возьмите моё самое дорогое платье, саблю и седло и отправьте султану. Думаете, шах помнит все свои драгоценности? Как и наш государь, кстати.
— Наверное-наверное… Так, возьмёте?
— Боюсь, у меня, и вправду, не хватит на это денег. Если только сейчас вы возьмёте часть, а потом мы рассчитаемся. Готов написать закладную. Хотя… Что это я? Сколько стоит?