Степан Разин. 2

— Какое дело привело вас в Дербент? Неужели просто повидать старого Сухроба?

— Вы удивитесь, но так и есть. Это, — он представил меня. — мой торговый товарищ — князь Степан Разин. Он приехал прямо из Московии и кое-что привёз. Это кое-что я и хотел бы показать вам.

— Прямо из Московии? Степан Разин? Это известное для меня имя. И я не думал, что вы так молоды. Некоторые мои товары дошли до меня только благодаря охране, представленной этим молодым человеком.

Старик вдруг поклонился.

— Но до нас дошли слухи, что Степан Разин не совсем Московит? Так ли это?

— Не понимаю, о чём вы говорите, достопочтенный Сухроб, — удивлённо вскину брови Оболенский.

— Папаша, — не выдержал я, — пойдёмте в закрома?

А потом добавил:

— Туда, где мы сможем обсудить наше дело без чужих ушей.

Старик бросил на меня задумчивый взгляд и, молча развернувшись, пошлёпал своими туфлями без задников по мостовой, выложенной крупными камнями, примыкающими друг к другу рёбрами квадратных граней.

Дом ювелира был чуть меньше монетного двора, но не намного. Пройдя во внутренний дворик с миниатюрным фонтаном, мы расположились в тени огромных, стоящих в кадушках, фикусов. Отдав мимоходом распоряжение, принести нам по стакану воды со льдом, хозяин дома предложил нам располагаться там, где нам понравится и мы выбрали подушки под фикусами.

Воду принесли мгновенно и она, действительно, была со льдом. Вслед за ней принесли чайник, чашки, что-то сладкое в нескольких глубоких тарелках, лепёшки и виноград. Лепёшки и виноград всегда оправляли мои мысли к фильму «Кавказская пленница».

— Может быть, гости предпочитают холодной воде холодное вино? — спросил хозяин дома.

Оболенский посмотрел на меня.

— И вино тоже, — сказал я.

Принесли кувшин с вином.

Перед нами стояли небольшие столики, перед которыми мы расположились, сидя на коленях.

Попробовав угощение, мы перешли к вопросу, приведшему нас в дом ювелира.

— Степан Тимофеевич привёз мне золотые самородки, которые нужно переплавить. Возможно ли это? — спросил Оболенский.

— Лично вам? Кхм-кхм… Самородки? Кхм-кхм… Интересно. Только переплавить? Чеканить монету не надо?

— Да! Можно отчеканить, — подтвердил Оболенский и посмотрел на меня.

Поднявшись, я вынул из-за пазухи два кожаных мешка размером с кулак. В них было по семь килограмм золота. Оба мешка я поставил перед ювелиром. Они легли так тяжело и сочно, что Оболенский глядя на них непроизвольно сглотнул.

Придвинув один мешок и распустив шнурок, ювелир заглянул в него и хмыкнул. Притянул к себе другой, рассмотрел самородки с помощью лупы, но тоже не вынимая их и не прикасаясь пальцами.

Потом откуда-то достал пинцет и, выхватив из мешка один самородок, впился в него взглядом через выпуклое стекло.

— Да-да… Это хорошее самородное золото. Мы при переплавке потеряем всего пятнадцать процентов. Это — так называемое «Сибирское» золото. Его собирают где-то на реке Енисей. Мне уже доводилось плавить его.

— Да? — я удивился.

— Чинцы им расплачиваются. Песком, самородками… Или просят начеканить аббасов.

— Значит — хорошее золото? — жадно спросил Оболенский. — Сибирское, говоришь? Енисей? Это у нас, там, где Томск?

Кого он спросил, я не понял. Не меня же?

— Когда зайти за монетой? — спросил я.

— Сейчас у двора много работы. Придётся подождать, или могу купить у вас самородки, выдав персидские деньги.

Я хмыкнул и посмотрел в стариковское лицо, пытаясь заглянуть в его голубые честные глаза, но Сухроб сидел, и казалось, что дремал.

— Хитрый дед, — подумал я. — Вместо чистого золота хочет втулить нам сплав. Хотя… Чтобы отчеканить монету надо и приготовить сплав. И хрен я пойму, что они нам дадут.

— Годиться, — сказал я и обратился к Оболенскому. — Зачем нам ждать? Продадим и всё.

Оболенский пожал плечами. По его лицу было видно, что ему совершенно начхать на то, откуда у него возьмутся золотые аббаси.

— Тогда, можно взвешивать? — спросил Сухроб.

— Можно, — сказал я.

— Пошлите, э-э-э, в закрома, — сказал старик и улыбнулся мне. — Вы, уважаемый князь, можете отдыхать и наслаждаться напитками. Мы быстро.

— Не торопитесь, — снисходительно бросил Оболенский.

— Странно, — подумал я, — почему я сам не догадался, что можно просто продать эти самородки?

Мы со стариком прошли несколько комнат и вошли в одну, где стояли столы и весы. Старик взвесил самородки и через некоторое время отвесил мне эквивалентное количество монет.

— Позвольте и мне взвесить, — попросил я.

Старик удивился.

— Пожалуйста.

Я отмерил и отложил лишнее и положил себе в карман. Старик понимающе хмыкнул. Я шевельнул бровями, нахмурив правую. Старик отвёл взгляд.

Пока Оболенский пересчитывал деньги, я наслаждался прохладным вином, закусывая его кусочками фруктов, и запивая прохладной водой.

— Если у вас, эфенди, ещё появится ко мне дело, смело приходите. Вы знаете, где меня найти.

— У вас, уважаемый, очень хороший дом, — сказал я, не замечая, как он ко мне обратился. — Такому дому можно позавидовать. И вино ваше прекрасное и вода. Огромное вам спасибо за оказанное гостеприимство.

— Приходите, шахзаде, всегда рассчитывайте на этот дом, когда в другой посетите Дербент.

Я снова «не обратил» внимания на то, как ко мне обратился ювелир. Не обратил внимания на «шахзаде» и Оболенский, разложивший на кучки монеты и в очередной раз их пересчитывающий. Мы не мешали ему. Ну, нравится человеку пересчитывать деньги, и что? Я, глядя на хозяина, тоже расположился на подушках удобнее и задремал.

Я попал на корабль только часам к шестнадцати, когда солнце зашло за горных хребет, высота которого доходила почти до трёх тысяч метров. Нашу охрану тоже накормили и напоили, а потому все были довольны и собой и друг другом.

Мы могли бы сегодня и уйти, и я хотел так и сделать, но оказалось, что Байрам с семьёй покинул борт судна и вечером на него не вернулся.

Зато рано утром в борт судна «постучали».

Тут надо сказать, что Дербент совсем недавно, а именно в сорок пятом годду, вдруг попытался перейти на сторону турок. Вернее, это вдруг решил сделать его правитель кайтагского государства Рустам-хан. В то время Дербент находился под его протекторатом, но в составе Персии. Персы пришли и убрали его с престола, казнив в сорок шестом году, и поставил уцмием Кайтага послушного им племянника Рустама — Амир-хана. То есть Дербент, хоть и отходил от линии «персидской партии», но оставался в сфере Персидского влияния многие годы, если не сказать столетия.