Степан Разин

Товар голландских купцов вместе с кораблями казаки продавали на Каспии. В основном это был текстиль.

Потерпев значительные убытки от пиратства в Каспийском море, голландцы отправили к Аббасу Второму посольство. Посольство по каким-то причинам разругалось с персидским шахом, который запретил им торговать в Персии и голландцы пришли ко мне. Сначала гости были дерзки и узнав о том, что мне ещё нет пятнадцати, откланялись и уехали.

Я же отнёсся внимательнее на товар, перевозимый русскими купцами в Астрахань. Исключив голландский текстиль из транзитной перевозки, мне удалось добился повторного визита голландской купеческой делегации. Оказалось, что голландцев персидский шёлк не интересует. Их интересует персидское золото. Меня тоже интересовало Персидское золото. Предложив голландцам за их текстиль серебро, я, видимо, их оскорбил и купцы ушли поджав губы.

После этого приехал Морозов и пытался надавить на меня своим авторитетом. Но я сделал удивлённое лицо и сказал, что они сами мне предлагали купить их текстиль. Я давал хорошую цену серебром. Им моё предложение не понравилось. Я-то что могу поделать? Золотом платить не собираюсь. С какого рожна? Пусть везут в Персию и торгуют!

— Не принимает их шах Аббас. Возьми их суда под свою охрану.

— Не хочу! Они обидели меня два раза. Первый раз я их простил, так они второй раз нагрубили. Тебя, вон, побеспокоили.

— Так ты и тех купцов, что везут их сукно, не берёшь в караван.

— Как же им торговать?

— Что? На одном мне свет клином сошёлся? Пусть нанимает охрану и плывёт по Волге. Вон, стрельцы дурака валяют, ходят без дела побираются от голода.

— У тебя струги с пушками и казаки с добрыми мушкетами.

— Как и голландцев и мушкеты добрые, и пушки имеются. Ведь торгуют же снами и тем и другим!

— Кхм! — кашлянул Морозов. — Почему-то именно голландцев грабят ногайцы на привалах. Ты не знаешь, почему? Иных купцов не трогают.

— Пусть охрана ставит город правильно и не спит по ночам. И чего ты, Борис Иванович, за их радеешь? Они хлеба вывозят столько, что скоро тебе ситного печь не из чего будет.

— Они из казны зерно покупают.

— Ой-ли?! А мне сказывают, что тайные склады у них на Вологде имеются, откуда мимо казны им зерно продают.

— Врёшь!?

— С чего мне врать. Сам не видел, а что слышал, то и говорю.

— От кого слышал?

— Сами голландцы и говорили. Они же не знают, что я их лай понимаю. Вот и лаялись между собой, что не на что купить то зерно. Что надо продать мне сукно и взять с меня серебро.

— Кхм! Ты о том зерне говорил кому? — со странным выражением лица спросил Морозов и я понял, что это он продаёт зерно мимо казны.

Я не стал юлить и напрямую спросил.

— Так это твоё, что ли зерно, крёстный? Ты мимо кассы торгуешь?

Морозов даже поперхнулся и, выпучив глаза, уставился на меня. Пауза непрелично затянулась и я решил разрядить обстановку.

— Да, ладно, Борис Иванович. Ты ведь мой крёстный отец, как я про тебя могу донести царю? Не переживай. Не раскрою твой секрет.

Тут Морозов закашлялся основательно, да так сильно, что из его глаз ручьём потекли слёзы.

— Не моё это зерно, — наконец проговорил боярин.

— Ну и ладно, — пожал плечами я.

— Я скажу им. Пусть за серебро продают сукно. Завтра пришлю их.

— Пусть приезжают.

Морозов, когда садился в свою повозку, долго испытывающе смотрел на меня, а на прощанье сказал:

— Ты, паря, держись меня. Есть в тебе деловая хватка. Что надо, спрашивай. Подскажу, помогу. Я много, что решаю.

— Так я и так тебя держусь, Борис Иванович. Ты мне, как отец родной.

— Не-е-е… Ты, я смотрю, паря, сам с усам. И не спросишь и не просишь ничего. Могу тебя с голландцами сдружить? От них много проку может быть. Знаешь, что они корабль в Нижнем Новгороде построили, чтобы в Персию плыть по морю. Вот-вот поплывут. Ажно тридцати саженей в длину. С двумя мачтами. Хочешь, вместе съездим, посмотришь? Ты, тоже ведь хотел большие корабли строить… Или перехотел?

— Не то, чтобы перехотел, — сказал я. — Мелка Волга. Даже перекаты присутствуют. Морские корабли не пройдут. Только по весне плыть по ней легко можно. Да и то. Острова тонут в паводке, становятся мелями. Думаю ещё, как строить. Видел мой струг, что я сделал?

— С рёбрами? Как у рыбицы? Видел!

— Вот такие, только поболее, корабли уже строим, только с палубой. Передумал галеры строить.

Зимой мне удалось поэкспериментировать с помощью плотников и сделать почти плоскодонное судно с округлыми, ложащимися на воду бортами. Судно имело киль и параллельные снизу воде шпангоутами, поднимающиеся от воды круто вверх, закругляясь во внутрь.

На частые шпангоуты мы крепили распаренные липовые доски, повторяющие их обводы. Получилось витиевато, но крепко и вместительно. Пятиметровый, как я его назвал, «флейт» смог легко взять нагрузку около двух тонн. Это если песок мерить бочками, а простого песка вместилось аж четыре тонны. И осадка получилась при полной загрузке всего метр. Правда, в отношении длина-ширина он был исполнен в пропорции два к одному. Если же его делать в пропорции четыре к одному, то его длина увеличится до десяти метров, и шаблоны шпангоутов менять не надо было, что мне, пока, не очень-то хотелось.

Мне не хотелось продолжать экспериментировать — не хватало на всё времени, а более вместительные и грузоподъёмные суда, чем струги, были нужны уже теперь. Мы возили из Персии полосы железа для изготовления сабель и другого оружия, что ковали в наших кузнях. Да и хороший хозяйственный инвентарь требовался. Те же топоры, например, косы, пилы для пильных мельниц.

Зимой я часто бывал во дворце, где проводил уроки с царевичем по математике, рисованию и стихосложению. Писал масляные портреты Алексея и Михаила Фёдоровича. А это процедура не скорая. Надо было ждать, когда слои подсыхали, чтобы продолжить накладывать следующие. Я подходил к изображению монарха и наследника с особым тщанием и писал портреты по очереди.

Алексей, к рисованию поостыл. У него не особенно получалось работать с акварелью, а маслом, дальше морской волны с просвечивающимся сквозь неё солнцем, не продвинулся. Для рисования важна усидчивость и «набитие руки» на простых деталях, а Алексей не имел достаточно терпения. Как, впрочем, и в стихосложении. Технику он понял и ему этого хватило. А живописать словом он тоже не горел желанием.

Из меня поэт тоже был никудышный. Я и стихов то, как оказалось, толком не знал. Да потому, что с детства не любил.

Зато плотничать царевичу понравилось. Я попросил своих столяров-плотников сделать деревянные рубанки, кузнецов — отковать ножи, сам правильно заправил ножи на точильных камнях и у плотников появились новые инструменты. До этого момента доски строгали стругами — ножами с двумя ручками, которые тянули на себя. И такими стругами можно было выстрогать вогнутую поверхность. Моим рубанком — только прямую, или выгнутую.

В общем, Алексею Михайловичу понравилось и строить корабль, и управлять его гафельным парусом, прикреплённым своим одним боком к мачте верёвкой и поднимаемым наклонным реем, упирающимся в мачту «пяткой». Такой парус позволял судну идти на боковом ветре, против ветра галсами и улучшал его манёвренность. И управлять таким судном можно было одному человеку.