Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время

Среди находок имеется железный кинжал с бронзовой стержневидной, круглой в разрезе рукоятью с грибовидным навершием и прямым перекрестьем (Максимов Е.К., 1962, с. 288, рис. 5). Случайно найденным обломком представлен биметаллический кинжал с полой рукоятью, брусковидным навершием и балочковидным перекрестьем (Смирнов К.Ф., 1961б, с. 101, рис. 1, 4), близкий к наиболее ранним образцам таких кинжалов. К переходному времени К.Ф. Смирнов относит акинак из Марычевки. Его рукоять орнаментирована кольцами в духе северокавказских биметаллических кинжалов (там же, рис. 1, 10).

Судя по тому, что в лесостепной восточной Башкирии найдены несколько экземпляров бронзовых кинжалов карасукского типа и одни биметаллический (Членова Н.Л., 1976, с. 50–54), можно предполагать, что такие же вещи активно проникали и к кочевникам.

Наконечники копий в районах междуречья и Заволжья широкого распространения, видимо, не получили. Экземпляр из Нижнекурмоярской (табл. 62, 49) относится к ананьинскому типу.

Принадлежности конской упряжи, так же, как орудия труда и оружие, являются предметами, в которых проявляется специфика переходной эпохи. На Дону, в междуречье и Заволжье большинство их обнаружено случайно. Это различные варианты удил (стремевидные, одно- и двукольчатые) и трехдырчатые псалии черногоровского типа с отверстиями в местах утолщений, а также трехпетельчатые псалии с изогнутой лопастью (Смирнов К.Ф., 1961б, с. 76–80, рис. 43, 1–4). Уздечные наборы в комплексах происходят лишь из погребений 13 кургана 10 группы I у хут. Балабина в низовьях Сала (табл. 62, 46, 47), 7 кургана 10 группы II у с. Красная Деревня на Эльтоне (табл. 62, 50–57) и из кургана 16 у хут. Жирноклеевского близ слободы Карповка. Балабинские удила отличаются своеобразной формой наружных колец, близких к трапеции со скругленными углами, эльтонские — с круглым кольцом. В обоих случаях присутствуют псалии различных вариантов камышевахско-черногоровского типа (табл. 62, 46, 50, 52). Костяные псалии из Жирноклеевского кургана того же типа; один из них повторяет к тому же форму эльтонских и нижнекурмоярских (табл. 62, 48) бронзовых псалиев (подобный ему костяной псалий найден у станицы Соленовской — Тереножкин А.И., 1976, с. 59, рис. 24, 16). Костяные уздечные бляхи жирноклеевского и эльтонского наборов чрезвычайно близки между собой (круглые, сдвоенные, фигурные — табл. 62, 53–55), лишь фигурная бляха из Эльтона более изящна (табл. 62, 55). Большинство их находит аналогии на широкой территории (Смирнов К.Ф., 1961а, с. 69–71, рис. 13, 3-11) вплоть до Аржана (Грязнов М.П., 1980, рис. 24, 2–7). Кроме того, в эльтонском комплексе найдена костяная застежка (табл. 62, 56) такого типа, который имеет не менее широкий ареал (Тереножкин А.И., 1976, с. 162–165; Грязнов М.П., 1980, рис. 12, 2–4). Две бронзовые застежки от узды обнаружены во впускном погребении кургана 4 у с. Ягодного (Мерперт Н.Я., 1954, с. 51–53, рис. 5, 2, 3).

Более или менее уверенно к предсавроматским можно отнести котел бештаугорского типа, найденный на дюнах с. Лапас (Филипченко В.А., 1962, с. 278, рис. 1, 3). В быту кочевников получила распространение и деревянная посуда, правда, на интересующей нас территории встречены в ряде случаев лишь ее остатки в виде тлена или бронзовых оковок сосудов (табл. 62, 40, 41; Узянов А.А., 1976, с. 146; Мамонтов В.И., 1980, с. 175).

К редким находкам орудий труда в могилах относится пряслице (табл. 62, 38; Кореняко В.А., 1982а).

Немногочисленны находки мелких украшений, не обладающие особой выразительностью и своеобразием. Они изготовлялись из бронзы, очень редко — из золота и кости. Это восьмеркообразные бляшки (табл. 62, 39, 57; раскопки Э.А. Федоровой-Давыдовой, 1972 г.; Лукашов А.В., 1984, с. 159, рис. 6), бляшки полусферической формы с петлей на обороте (табл. 62, 58, 59) (Мамонтов В.И., 1971, с. 158; раскопки Г.Ф. Ворониной, 1974 г.; Кореняко В.А., Максименко В.Е., 1978, с. 167). В нескольких случаях известны бронзовые серьги, зажимы от головной ленты (табл. 62, 43), височные кольца (табл. 62, 36, 37), бронзовые и золотые обоймочки и круглые бляхи — остатки головных украшений черногоровского типа (табл. 62, 42, 44, 45). Еще реже находят в погребениях костяные украшения (табл. 62, 35), ребристые и гладкие с вогнутыми боками пронизки.

Особым видом памятников, наиболее ярко подчеркивающим специфику предсавроматской и вообще киммерийской эпохи в евразийских степях, являются памятники монументального искусства — стелы. Одна из них найдена на кургане под Оренбургом (Попов С.А., 1964, с. 261, рис. 1, 7, 8).

Материалы переходного периода в междуречье Дона и Волги, в Заволжье и тем более в южном Приуралье все еще немногочисленны и позволяют высказывать лишние об оставившем их обществе лишь в виде гипотез.

Хозяйство протосавроматских племен представляло собой скотоводческий комплекс; преобладали кочевнические методы животноводства. Памятники материальной культуры, прежде всего предметы вооружения, орудия труда и принадлежности конской узды, полностью находятся в общем русле культурной динамики переходного этапа. Степное население ищет формы материальной культуры и способы хозяйствования, оптимально отвечающие требованиям кочевого скотоводства, кочевнического образа жизни и замены бронзы железом. В данном смысле памятники протосавроматов — явление, типичное для данной эпохи.

Об общественном устройстве предков савроматов нам практически ничего не известно. Определенная социальная дифференциация устанавливается лишь по погребальным обрядам; по инвентарю погребений не заметно существенного имущественного неравенства. Этим протосавроматские комплексы отличаются от могил северопричерноморских киммерийцев. В данной связи можно вспомнить о том, что социальная организация савроматов, по данным письменных источников, была более отсталой по сравнению со скифской.

В памятниках переходного периода на Дону и в Поволжье проявляются связи местного населения с соседними этносами, прежде всего с населением северопричерноморских степей и Северного Кавказа. Особенно это заметно на предметах материальной культуры (изделия из металла, лощеная керамика), среди которых весьма мало вещей, свойственных только данному региону. Памятники переходного периода волго-донских степей — органическая часть археологического комплекса южнорусских степей, предшествующего появлению евроазиатских раннекочевнических культур скифского типа.

Глава пятая Савроматы и сарматы в Волго-Донском междуречье, южном Приуралье и Северном Причерноморье

Краткий очерк истории савромато-сарматских племен.

(Мошкова М.Г.)

Восточными соседями скифов, согласно античной литературной традиции, были кочевые племена, близкие скифам по образу жизни и известные грекам под именем савроматов, а затем сарматов. «По ту сторону Танаиса нет более Скифии; первая из тамошних областей принадлежит савроматам, которые занимают пространство в 15 дней пути, начиная от угла Меотидского озера по направлению к северу. Вся эта страна лишена диких и садовых деревьев», — читаем мы в «Истории» Геродота (IV, 21).

Соотношение географических представлений Геродота или его туземных информаторов с современной картой всегда являлось одной из наиболее трудных и противоречивых сторон в интерпретации его сочинений.

Проблема расселения савроматов непосредственно связана с идентификацией Танаиса — одной из восьми судоходных рек Скифии, отделяющей ее от савроматов. В отечественной историографии большинство исследователей (Ф.Г. Мищенко, М.И. Ростовцев, Б.Н. Граков, К.Ф. Смирнов, А.П. Смирнов, Д.Б. Шелов и др.) отождествляют Танаис с Доном, на левобережье которого начинались земли савроматов. По существует и иная точка зрения, согласно которой Танаис — это Северский Донец (Артамонов М.И., 1949а, с. 157, 158) или нижнее течение Дона до впадения Северского Донца и сам Донец (Рыбаков Б.А., 1979, с. 50, 107, 173; Максименко В.Е., 1983, с. 13).

В вопросах, связанных с географической локализацией, основанной на древних письменных источниках, данные археологии могут выступать иногда в качестве объективного критерия проверки. Поэтому в настоящее время более реальной кажется общепринятая идентификация Танаиса с Доном, так как до IV в. до н. э. на правом берегу Дона пока не известно ни одного достоверно савроматского комплекса. Исключение составляет случайная находка каменного жертвенника на ножках у хут. Краснодворского. Однако придельтовые районы Дона, несомненно, были зоной смешении двух, а возможно, и трех этнических массивов — скифов, савроматов и меотов. Посему каменный алтарик не может служить бесспорным доказательством первоначального расселения савроматов на правом берегу Дона.

Согласно легенде, излагаемой Геродотом, савроматы произошли от брака скифских юношей с амазонками, которые после сражения при Фермодонте (современная р. Терме в Капподокии, впадающая в Черное море) были пленены эллинами и на трех кораблях переправлялись через Черное море. Во время плавания амазонки перебили всех мужчин и, не умея обращаться с парусами и веслами, долго носились по волнам. Наконец, они пристали к Кремпам, которые находились в земле свободных скифов на озеро Меотида (IV, 110). После войны скифов с приплывшими амазонками скифские юноши вступили с ними в брак и с частью своего имущества перешли в стан амазонок. Но амазонки попросили своих мужей переселиться из скифской страны за р. Танаис, объяснив эту просьбу тем, что лишили юношей их отцов, причинили великое зло стране, а потому их страшит мысль об обитании в этих местах. «Юноши согласились на это. Они переправились через Танаис, а затем три дня шли на восток от Танаиса и три дня на север от озера Меотида. Прибыв в местность, где обитают и поныне, они поселились там» (IV, 115, 110). Приводимые сведения Геродота содержат две версии о территории расселения савроматов — на 15 и на 3 дня пути к северу от Меотиды. Более реальной и принимаемой большинством исследователей представляется первая версия. Она дается в контексте описания географических представлений самого Геродота, где он очерчивает владения скифов и их границы и где направление пути дано достаточно конкретно — на север от угла Меотиды. Вторая версия связана с легендой о происхождении савроматов. Геродот начинает ее словами: «О савроматах рассказывают следующее» (IV, 110), в которых, как представляется, уже содержится определенная доля критического отношения ко всему, что последует далее. Недаром исследователи трудов Геродота обращали внимание на величайшую авторскую добросовестность, которая позволила ему в одной из книг «Истории» написать: «Я обязан передавать все то, что мне рассказывают, но верить всему не обязан, и это пусть относится ко всему моему труду» (VII, 152).