Стерва на десерт

… Достал из недр шкафа упаковку спичечных коробков!

Воровато озираясь, он сунул ее в карман.

Когда дело было сделано, он вновь стал собой — ясным взором окинул комнату, нашел изъян в идеально сложенной пирамиде из коробок, затем по-молодецки бросился его устранять.

Я сидела неподвижно. Только губы мои шевелились, произнося, как заклинание «сорвать пломбу, выдернуть чеку, сорвать пломбу, выдернуть чеку». Когда слово «чека» прозвучало в 10-ый раз, я встрепенулась. Какая еще… А! Оказалось, что перед глазами у меня по-прежнему брошюра, позволяющая грамотно бороться с пожарами по средствам огнетушителя, и я от растерянности начала ее читать — «сорвать пломбу, выдернуть чеку».

Книжка полетела в урну. Я задумалась. Зачем ему спички? Тут же ответила — прикуривать. Почему они лежат в сейфе? — Выдали, а он припрятал (не удивляйтесь, нам частенько выдают в общее пользование необычные вещи, например, тряпки, спички, совки, мухобойки). Почему так много? — Выдали на весь отдел, а он «зажал». Что ж так таиться? — Так ведь на весь отдел, вдруг и мы захотим разжиться спичечками.

Вот и выходило, что все логично, но в свете недавних событий — подозрительно. Неужто он и есть маньяк? Тот самый, что режет женщин и палит помещения?

Ответа у меня не было. Не осталось и желания его получать. Хватит на сегодня! Надо признать, что для сыщика я слишком нетерпелива и мнительна. Так что вернемся к нормальной жизни, хотя бы на оставшиеся полдня.

Круглые часы над дверью показывали 12. Теперь понятно, почему у меня в животе так урчит — ведь время обеда. С блаженной улыбкой на губах, вся такая в предвкушении сытной трапезы, я вышла из комнаты.

Оказавшись в коридоре, я вновь ощутила смутную тревогу. Не то чтоб, меня пугала темнота, просто вспомнила губастую физиономия Левы, и мне стало не по себе. Я подумала, что раз убийца придумал втянуть в это дело невинного человека, значит он еще беспринципнее, злее, отвратительнее, чем я считала. И значит, он не простой садист, извращенец, маньяк, он еще и хладнокровный, умный, выдержанный стратег. А это уже хуже. Такого поймать будет гораздо сложнее. Но я поймаю!

Почти у самой двери, ведущей в нашу комнату, я затормозила. Остановил меня гомон, доносящийся из фойе. И так как любопытство не порок, я проигнорировала жалобы моего желудка на пустоту, и выпрыгнула на шум.

Моему любопытному взору открылась картина, если и не увлекательная, то, по крайней мере, занимательная. А именно: в центре фойе, прижатый спиной к будке вахтера, стоял ошарашенный Геркулесов, с ним рядом удивленно моргал Блохин, чуть поодаль митинговал Зорин — басовито ругал милицию, тряс в воздухе кулаком, топал толстой ножкой — и был смутно похож на кубинского революционера; а по оставшемуся пространству носился Сулейман, таская за собой молодого прыщеватого человека, которого он держал за руку.

— Я же вам говорю, что не мог он уйти в тот день в 7. Он ушел гораздо раньше, а вы мне все твердите… — горячился профессор Швейцер.

— Почему вы так в этом уверены? — вяло вопрошал Геркулесов.

— Потому что новости на НТВ начинаются в 7.

— И что?

— А то, что каждый интеллигентный человек обязан быть в курсе мировых новостей. А Лева только про динозавров да про мартышек смотрит…

— «Живую природу», — пояснил Блохин извиняющимся тоном, а потом вновь слился со стеной.

— Да! — Сулейман затормозил. — А его ругаю. Нельзя так, Лева! Надо быть политически грамотным!

— Ну и что дальше? — заинтересовался Геркулесов. Вид у него стал более адекватный, чем минуту назад. А то я напугалась, что мельтешения Сулеймана доведут Коленьку до обморока, видно, у бедняжечки, плохой вестибулярный аппарат.

— А то, что в тот день он мне пообещал исправиться, и именно по этому я отпустил его в 5 домой, не смотря на то, что сначала велел ему задержаться. У нас, видите ли, срочная работа…

— Ну и?

— Сам я ушел в 5, Леве разрешил отбыть в 6, а вот он, — Сулейман ткнул пальцем в молчавшего все это время парня, — как раз и ушел в 7.

— Да? — удивилась я. Как-то не сильно мне верилось, что такой дурик смог даже не убить кого-то, а просто подпись подделась. Это же Паня — тишайший, самый незаметный институтский специалист.

— Что скажите? — строго спросил Геркулесов.

— Я? — захлопал своими невинными глазенками Паня, да так растерянно, будто смысл разговора до него так и не дошел.

— Вы.

— А что я должен сказать?

— Ты в самом деле ненормальный или это у тебя имидж такой? — возмутилась я. — Неужели не понимаешь, что теперь господин Геркулесов считает первым подозреваемым тебя?

— Да? — еще больше растерялся Паня. А я подивилась тому, как это человек с такой смекалкой смог закончить институт. На мой взгляд, для него даже программа начальной школы должна быть слишком сложной.

— Во сколько ты ушел, Павел? — чеканя каждое слово и делая между ними паузу, проговорил Сулейман.

— В 5.

— Как так?

— Я его отпустил, — чуть слышно протянул Блохин и утер нос о свое плечо.

— Не понял, — вмешался Геркулесов. — Не понял, кто из вас мне голову морочит. А ну все по порядку.

— Понимаете, господин генерал, — затараторил Лева. — Суля меня отпустил, а я не хотел… Я не люблю про политику… Там насилие одно… А тут еще Паша попросился домой, он к девушку спешил… А мне не трудно…

— Во сколько ушел Павел?

— В 17-15, почти сразу после Сули.

— Какой Сули? — в конец ошалев, выдохнул новоявленный генерал.

— Сулеймана Абрамовича. А я позже… Потом…

— В 7?

— Нет же, нет. — Замотал он головой, как молодой бычок. — Раньше. И записи я не оставлял. Я никогда не подключаю сигнализацию, когда задерживаюсь, все равно в нашей комнате воровать нечего… Просто запираю, а ключ с собой…

— Как? — наконец взревел Сулейман. А то я уже испугалась, что это он не реагирует на то известие, что его бесценный труд обозвали «ничем». Но я ошиблась! Возмутило его не это. — Как! Ты не посмотрел новости? Ты и в этот раз отлынил? Но ты же клялся, что исправишься!

— Э-хе, — горько вздохнул Лева.

— Но как же! Мы же с тобой еще на следующий день обсуждали один сюжет, и ты мне рассказывал, как он тебя поразил!

— Я врал, — скорбно сообщил Блохин.

На Швейцера было жалко смотреть. И без того бледный, теперь он казался похожим на чистый лист бумаги, из-за того, что обычно яркие глаза потухли, оказавшись без всегдашнего блеска, не черными, как нам казалось, а светло карими.

— Ты мне больше не друг, — изрек Сулейман и, развернувшись, ушел.