Стержень мрака (Атлантический дневник)
Шрифт:
Историки и политологи – не пророки. Но коль скоро книга пишется с явным намерением предначертать курс истории на ближайшие годы, нельзя не отметить эти просчеты и не усомниться в пользе такой книги.
Впрочем, есть в ней и прямое передергивание, для изобличения которого не надо забегать на четыре года в будущее. Я уже упоминал о том, что в книге к восьми цивилизациям исходной статьи почему-то добавлена девятая – буддийская, хотя страны с преобладанием буддизма имеют очень мало сходства друг с другом, а многие уже розданы самим Хантингтоном другим цивилизациям – та же Япония или Южная Корея и Таиланд, которые отнесены к китайской. В чем причина такой поправки? Мне она совершенно понятна: один из самых продолжительных и ожесточенных конфликтов в Южной Азии, в Шри-Ланке, Хантингтону трудно поместить внутрь единой цивилизации, и поэтому он проводит
Но всех концов все равно не подоткнешь. Геноцид в Руанде был совершен одним африканским племенем по отношению к другому, их не разделяет ни религия, ни язык, и они столетиями жили бок о бок и вперемешку. Россия помогала мусульманской Абхазии в ее войне против православной Грузии. Армению, которая исторически тяготеет к России, Хантингтон упрямо называет православной, а это уже просто невежество. В Южной Корее и на Тайване все шире распространяется христианство, никак не укладывающееся в китайскую цивилизацию, а заодно и демократия – считать ли это нарушением культурной дисциплины?
В яростных российских отзывах на статью Хантингтона, попавшихся мне под руку, он клеймится как идеолог западного империализма и мондиализма, но с либеральной западной точки зрения его книгу трудно читать без возмущения и даже гадливости, поскольку из нее совершенно исключен нравственный элемент. Такое моральное уравнивание цивилизаций, в духе так называемой политологии «реализма» образца Киссинджера или Бжезинского, производит тем более странное впечатление, что Хантингтон попутно сетует на упадок западной цивилизации и призывает ее к мобилизации вокруг своих традиционных ценностей. Каких? Если либерализм изначально исключен из круга этих ценностей, то остается лишь самая совершенная в человеческой истории военная машина и идеология геноцида. Русские критики в запале борьбы с Западом не разглядели в Хантингтоне родства собственному «человеку с молотком» – Льву Гумилеву с его освобожденной от химеры совести «пассионарностью».
Думаю, что таких историков, как Тойнби или Шпенглер, будут читать и в будущем – несмотря на обветшалость их тезисов, в их книгах есть немало истинных прозрений, и, кроме того, они остаются нашими единомышленниками, приверженцами либеральных ценностей. Что же касается книги Самюэля Хантингтона, то она представляет собой наспех сколоченное, неряшливое и безнравственное пособие для вооруженных циников. Чем скорее мы о ней забудем, тем лучше для нас всех, для всех цивилизаций.
НА ДОЛГОМ ПЕРЕКРЕСТКЕ
Коровы не летают, а книги о философии не попадают в списки бестселлеров – это примеры суждений, справедливость которых кажется очевидной. Впрочем, некоторые из числа тех, о ком я хочу рассказать, настаивали на том, что безупречных и непогрешимых истин не бывает. Из чего уже вполне понятно, что речь пойдет не о коровах, а о философии, точнее – о философах.
Накануне Гражданской войны интеллектуальная ось Соединенных Штатов проходила через Новую Англию, Бостон и его окрестности, в первую очередь – через Кембридж с его Гарвардским университетом. Некоторые из тамошних жителей всерьез считали Бостон мировым законодателем мнений – ошибка, с нашей точки зрения, комическая, но вполне простительная и свойственная любой стране в период формирования культурного национализма. Некоторые из светил этой предвоенной культуры действительно получили широкую известность за пределами США, в первую очередь представители школы так называемого «трансцендентализма» – Ралф Уолдо Эмерсон и Генри Дэвид Торо. Но, как правило, человек первой половины XIX века, ищущий знакомства с новейшими достижениями философской мысли, считал своим долгом обратиться к трудам немецких, английских или шотландских мыслителей, а о Соединенных Штатах думал в последнюю очередь.
Духовная атмосфера этой новоанглийской культуры еще в значительной степени определялась религией. На смену суровому кальвинизму массачусетских пуритан уже пришло куда более либеральное унитарианство, но в целом религия по-прежнему оставалась организующим стержнем любого мировоззрения, цементом, гарантирующим единство мира и отражающего этот мир знания. Именно религия в конечном счете привела новоанглийскую интеллигенцию к аболиционизму, идее нравственной недопустимости рабства и необходимости активной борьбы с ним. Эта борьба вылилась в самую кровопролитную войну столетия и разрушила не только рабовладельческий
уклад Юга, но и духовный уклад Севера, на обломках которого плеяда замечательных мыслителей создала новое американское мировоззрение. Вот как характеризует этот период Луис Менанд, автор вышедшей в прошлом году книги «Метафизический клуб»:Гражданская война смела рабовладельческую цивилизацию Юга, но она смела вместе с ней и почти всю интеллектуальную культуру Севера. Соединенным Штатам понадобилось почти полвека, чтобы создать новую культуру взамен прошлой, найти комплекс идей и образ мышления, который помогал бы людям жить в условиях современной жизни. Эта борьба – предмет настоящей книги.
Сквозь эту историю пролегает немало троп. Та, которая выбрана здесь, пролегает через жизни четверых людей: Оливера Уэнделла Хоумса, Уильяма Джеймса, Чарлза Пирса и Джона Дьюи. Эти люди были весьма яркими личностями, и они не всегда друг с другом соглашались, но, взятые вместе, они куда больше ответственны за продвижение американской мысли в современный мир, чем любая другая группа.
Луис Менанд – профессор английского факультета Городского университета Нью-Йорка, но его известность выходит далеко за рамки академической. Уже много лет он выступает как ведущий литературный и культурный критик на страницах журналов New Yorker и New York Review of Books. Книга «Метафизический клуб», над которой он работал десять лет и которую критики и читатели встретили с энтузиазмом, уникальна по своему жанру – это история возникновения первой по-настоящему оригинальной американской философской школы, прагматизма, и такой материал, казалось бы, упирается в неизбежное о граничение доступности и читательского интереса. Это ограничение автор с триумфом преодолел, выстроив сюжет как настоящее приключение: похождения философов в кильватере исторического катаклизма и, что главное, приключение самой философской мысли. Кроме того, материал изложен таким образом, что интеллектуальная история вековой давности приобретает неожиданно актуальное для сегодняшнего дня звучание. Но начнем по порядку – представим главных героев.
Из всей перечисленной выше четверки Оливер Уэнделл Хоумс менее всего известен за пределами США и, в частности, в России – о причинах я еще скажу пару слов. Он родился в одной из самых уважаемых бостонских семей – его отец, которого тоже звали Оливер Уэнделл Хоумс, впоследствии декан медицинской школы Гарвардского университета, был вдобавок средней руки прозаиком и поэтом, знакомым и приятелем практически всех светил новоанглийской элиты и, судя по отзывам, непревзойденным застольным говоруном. Доктор Хоумс придерживался конформистских убеждений, полагая рабство злом, но раскол государства – еще большим злом, и поэтому предпочитавший не расшатывать устоев. Его сын рос уже гораздо большим радикалом и с юных лет связал свою судьбу с движением за отмену рабства. Когда в 1861 году разразилась война, для юного Оливера Уэнделла Хоумса, в ту пору студента Гарварда, не было иного нравственного выбора, кроме как записаться в армию юнионистов добровольцем.
Он ненавидел войну, и она предстала ему в самом страшном обличье. В первом же сражении он стал свидетелем гибели бостонских друзей и сам получил ранение, которое было объявлено смертельным. Он выжил, но был ранен еще дважды и прошел войну до конца. Когда она закончилась, он поступил в юридическую школу Гарвардского университета, стал известным юристом и философом права, а впоследствии – членом Верховного суда США. Он прожил целую историческую эпоху и умер в 1934 году. Он растерял остатки веры и на всю жизнь сохранил ненависть к абстрактным идеям, требующим гибели на своем алтаре. Хоумс был естественным кандидатом в ряды будущих прагматистов.
Происхождение Уильяма Джеймса не было столь знатным – хотя бы потому, что он родился в ирландской семье. Его отец, Генри Джеймс-старший, сын разбогатевшего иммигранта, провел бурную молодость, затем обратился в веру последователей шведского мистика Сведенборга, отвоевал в суде миллионное отцовское наследство и посвятил свою дальнейшую жизнь образованию детей. Для детей эта миллионерская прихоть, постоянные смены школ и переезды из Америки в Европу и обратно, обернулась немалой головной болью, но она принесла плоды. Уильям Джеймс стал в конечном счете одним из пионеров экспериментальной психологии в США, а затем – крупнейшим американским философом, а его брат Генри – замечательным американским прозаиком.