Стержень мрака (Атлантический дневник)

Отцом Чарлза Пирса был Бенджамен Пирс, многолетний профессор математики в Гарвардском университете и первый американский математик с мировой известностью. Сын, с самого начала пошедший по стопам отца, долгие годы пользовался его покровительством и, наверное, отчасти благодаря этому не сумел сделать особой научной карьеры. Пирс-старший, помимо академической деятельности, занимал высокий пост в береговой геодезической службе США и пристроил туда сына. Кроме того, Чарлз, судя по сохранившимся фотографиям, был мужчина весьма яркой наружности и в отношении слабого пола был всегда готов воспользоваться его слабостью. Оба этих фактора привели в конечном счете к тому, что и семейная, и научная жизнь сложились для него крайне неудачно. К тому же, при всем исключительном математическом и философском таланте, он был органически неспособен к организованной работе, за всю жизнь не написал ни одной книги, а все его идеи дошли до нас в коротких эссе, черновиках и пересказах современников. В результате именно Джеймс, который, по собственному признанию, многие идеи Пирса понимал лишь с большим трудом, стал лидером и ведущим представителем прагматизма.

Последний из числа персонажей первого плана – Джон Дьюи, человек уже нового поколения, родившийся в канун Гражданской войны. Наибольшую известность ему принесла его побочная деятельность, в первую очередь школьная реформа, которая стала ответвлением его философских интересов. Кроме того, Дьюи известен своими прогрессивными взглядами и неутомимой общественной деятельностью – он участвовал в создании таких организаций, как Американский союз гражданских свобод, Национальная ассоциация содействия цветному населению, Нью-йоркский профсоюз учителей, и многих других. Именно Дьюи, проживший девяносто три года, был олицетворением идей прагматизма до конца Второй мировой войны, когда их затмила новая реальность – идеологическое противостояние холодной войны.

Победа Севера в Гражданской войне стала не только триумфом свободы над рабством, но и датой рождения современного капиталистического общества. Разница с предшествующим этапом заключалась в том, что до войны еще сохранялись остатки прежней идеологии, уже упомянутого пуританства с его культом честности, бережливости и трудолюбия. В новой фазе одним из главных стимулов развития стал культ потребления, ни с каким пуританством не совместимый. Парадокс и уникальность капитализма среди других систем общественной организации заключаются в том, что, хотя он нуждается в определенной идеологической среде для своего зарождения, развитой капитализм лишен собственной идеологии и не порождает ее. Капитализм индивидуалистичен по определению, его девиз – это плюрализм, полная свобода убеждений.

Противники капитализма, которых всегда было и остается немало, привычно обличают капиталистическую идеологию, навязывая обществу, лишенному духовного надзора, собственные принципы. Но такой подход возможен лишь ценой полной слепоты: единственная идеология, которую капитализм устойчиво порождает, – это именно идеология его противников, его обличителей. В любом современном развитом постиндустриальном обществе интеллектуальная элита в подавляющей массе враждебна существующему строю, а в самом мягком случае относится к нему с большой настороженностью. Это, конечно же, прямая противоположность идеологии, цель которой всегда состоит в приведении взглядов граждан к общему знаменателю и воспитании в них лояльности режиму.

В этом наблюдении, разумеется, нет ничего нового – его можно было бы назвать тривиальным, если бы оно с таким упорством не игнорировалось. Вот что писал об этом известный социолог Дэниэл Белл в своем замечательном труде «Культурные противоречия капитализма», вышедшем четверть столетия назад и по сей день ничуть не устаревшем:

...

Что поразительно, так это то, что буржуазное общество воцарило в экономике радикальный индивидуализм и готовность в этом процессе разорвать в клочья все традиционные социальные отношения, однако буржуазный класс боялся радикального экспериментального индивидуализма модернистской культуры. Напротив, радикальные экспериментаторы в культуре, от Бодлера до Рембо и Альфреда Жарри, были готовы к исследованию всех измерений опыта, но люто ненавидели буржуазную жизнь. Историю этой социологической загадки, происхождения этого антагонизма, еще предстоит написать.

Уильяму Джеймсу и его бостонским друзьям и соратникам не приходило в голову строить новую идеологию на месте поверженной старой, да и интересы у большинства из них были ближе к естественно-научной сфере: у Пирса – к космологии и математической логике, у самого Джеймса, по крайней мере до известного периода, – к физиологии и психологии, а одним из главных стимулов их общей работы стала публикация дарвиновского «Происхождения видов». Свою совместную задачу они, скорее, видели в построении такого способа понимания мира, при котором сосуществование и опровержимость мнений будут не исключением, а правилом социального и научного диалога, в разработке плюралистического метода.

Узловым моментом этой деятельности стало создание в Кембридже в начале 70-х годов XIX века так называемого «Метафизического клуба» – частного философского общества, члены которого собирались, чтобы ознакомить друг друга с плодами своей мысли. Душой этого общества был Чонси Райт, своеобразный гений без портфеля, страдавший патологической стеснительностью и алкоголизмом и скончавшийся в сорок пять лет от инсульта. Его собственные взгляды были, может быть, слишком радикальными для большинства будущих прагматистов и отдавали некоторым нигилизмом, но каждый брал у него столько, сколько мог и хотел унести.

Науку прежнего времени лучше всего олицетворял французский математик и астроном Пьер-Симон Лаплас, считавший Вселенную чем-то вроде огромной машины, отдельные колесики которой, причины и следствия, в строгом взаимодействии определяли ход событий на все времена вперед. Во Вселенной Лапласа нет места ни для какой свободной воли, без которой и капитализм, и демократия становятся чистым абсурдом. С точки зрения прагматистов абсурдом была именно Вселенная Лапласа, в которой любые мнения – те же колесики, и разницы между истинным и неверным не может быть, потому что и то и другое предопределено с начала времен.

Отражением небесной механики Лапласа в философии был восходящий к Канту классический немецкий идеализм, считавший категории истины объективными и существующими вечно, а человеческий разум – просто способом открытия этих категорий. Восстание прагматистов заключалось в том, что они раз и навсегда отвергли идею истины как предвечной категории. Истина – это средство для дальнейшей жизни, орудие, которое создает сам человек для своей будущей деятельности, и именно будущее – единственный критерий истинности. Инструмент, который оправдывает себя в работе, принимается на вооружение, а непригодный отбрасывается, каковы бы ни были умственные конструкции в его оправдание. Сам термин «прагматизм» принадлежит, по-видимому, Пирсу, который позаимствовал его у Канта, но больше у Канта не взяли ничего. Идея истины как инструмента отразилась в названии, которое дал своему учению самый молодой из этих философов, Джон Дьюи, – он окрестил его инструментализмом.

В конечном счете, это были очень разные люди, но это лишь гарантировало универсальность их метода. Интересы Оливера Уэнделла Хоумса лежали в области права, но англосаксонское обычное право – совсем не то, что европейские кодексы, построенные все на тех же идеях универсализма. Всю свою жизнь Хоумс боролся с предвзятыми теориями права, возвращаясь к прецеденту и конкретным обстоятельствам юридического акта. Именно к нему восходит блистательная школа американской юридической теории, вершиной которой стала «Теория справедливости» современного философа Джона Ролза.

Уильям Джеймс, друг безбожника Хоумса, заработал от него немало упреков за попытки протащить в философию проблему религиозной веры. Но эта проблема всегда была для Джеймза центральной по самому складу его личности, именно ради нее он оставил психологию и ушел в профессиональные философы. По мнению Джеймса, критерий веры – не догма, а все та же проверка будущим, пари, заключенное на это будущее. Человек, верующий в воскресение Христа, делает ставку на воскресение как на гарантию своего спасения, и правильность этой ставки проверяется только им самим, в урочный час, а не сопоставлением с церковной догмой. Именно эта идея прагматизма получила самую широкую популярность в мире, и именно из-за нее сам термин «прагматизм» в первую очередь связывается с именем Джеймса.