От составителя

Всё, что встретится на страницах этой книги, можно охарактеризовать словами очевидца-визионера:

Из-за облака сиренаНожку выставила вниз,Людоед у джентльменаНеприличное отгрыз.Все смешалось в общем танце,И летят во сне концыГамадрилы и британцы,Ведьмы, блохи, мертвецы.

Добро пожаловать в ад, дорогой читатель. А тут уж: каждому – свое.

Бледный вампир собственной персоной

А. Г. Бюргер Ленора

Леноре снился страшный сон,Проснулася в испуге.«Где милый? Что с ним? Жив ли он?И верен ли подруге?»Пошел в чужую он странуЗа Фридериком на войну;Никто об нем не слышит;А сам он к ней не пишет.С императрицею корольЗа что-то раздружились;И кровь лилась, лилась… докольОни не помирились.И оба войска, кончив бой,С музыкой, песнями, пальбой,С торжественностью ратнойПустились в путь обратной.Идут! идут! за строем строй;Пылят, гремят, сверкают;Родные, ближние толпойВстречать их выбегают;Там обнял друга нежный друг,Там сын отца, жену супруг;Всем радость… а ЛенореОтчаянное горе.Она обходит ратный стройИ друга вызывает;Но вести нет ей никакой:Никто об нем не знает.Когда же мимо рать прошла —Она свет Божий прокляла,И громко зарыдала,И на землю упала.К Леноре мать бежит с тоской:«Что так тебя волнует?Что сделалось, дитя, с тобой?»И дочь свою целует.«О друг мой, друг мой, все прошло!Мне жизнь не жизнь, а скорбь и зло;Сам Бог врагом Леноре…О горе мне! о горе!»«Прости ее, Небесный Царь!Родная, помолися;Он благ, Его руки мы тварь:Пред Ним душой смирися». —«О друг мой, друг мой, все как сон…Немилостив со мною Он;Пред Ним мой крик был тщетен…Он глух и безответен».«Дитя, от жалоб удержись;Смири души тревогу;Пречистых таин причастись,Пожертвуй сердцем Богу». —«О друг мой, что во мне кипит,Того и Бог не усмирит:Ни тайнами, ни жертвойНе оживится мертвой».«Но что, когда он сам забылЛюбви святое слово,И прежней клятве изменил,И связан клятвой новой?И ты, и ты об нем забудь;Не рви тоской напрасной грудь;Не стоит слез предатель;Ему судья Создатель».«О друг мой, друг мой, все прошло;Пропавшее пропало;Жизнь безотрадную назлоМне Провиденье дало…Угасни ты, противный свет!Погибни, жизнь, где друга нет!Сам Бог врагом Леноре…О горе мне! о горе!»«Небесный Царь, да ей проститТвое долготерпенье!Она не знает, что творит:Ее душа в забвенье.Дитя, земную скорбь забудь:Ведет ко благу Божий путь;Смиренным рай награда.Страшись мучений ада».«О друг мой, что небесный рай?Что адское мученье?С ним вместе – все небесный рай;С ним розно – все мученье;Угасни ты, противный свет!Погибни, жизнь, где друга нет!С ним розно умерла яИ здесь и там для рая».Так дерзко, полная тоской,Душа в ней бунтовала…Творца на суд она с собойБезумно вызывала,Терзалась, волосы рвалаДо той поры, как ночь пришла,И темный свод над намиУсыпался звездами.И вот… как будто легкий скокКоня в тиши раздался:Несется по полю ездок;Гремя, к крыльцу примчался;Гремя, взбежал он на крыльцо;И двери брякнуло кольцо…В ней жилки задрожали…Сквозь дверь ей прошептали:«Скорей! сойди ко мне, мой свет!Ты ждешь ли друга, спишь ли?Меня забыла ты иль нет?Смеешься ли, грустишь ли?» —«Ах! милый… Бог тебя принес!А я… от горьких, горьких слезИ свет в очах затмился…Ты как здесь очутился?»«Седлаем в полночь мы коней…Я еду издалёка.Не медли, друг; сойди скорей;Путь долог, мало срока». —«На что спешить, мой милый, нам?И ветер воет по кустам,И тьма ночная в поле;Побудь со мной на воле».«Что нужды нам до тьмы ночной!В кустах пусть ветер воет.Часы бегут; конь борзый мойКопытом землю роет;Нельзя нам ждать; сойди, дружок;Нам долгий путь, нам малый срок;Не в пору сон и нега:Сто миль нам до ночлега».«Но как же конь твой пролетитСто миль до утра, милой?Ты слышишь, колокол гудит:Одиннадцать пробило». —«Но месяц встал, он светит нам…Гладка дорога мертвецам;Мы скачем, не боимся;До света мы домчимся».«Но где же, где твой уголок?Где наш приют укромный?» —«Далеко он… пять-шесть досток…Прохладный, тихий, темный». —«Есть место мне?» – «Обоим нам.Поедем; все готово там;Ждут гости в нашей келье;Пора на новоселье!»Она подумала, сошла,И на коня вспрыгнула,И друга нежно обняла,И вся к нему прильнула.Помчались… конь бежит, летит,Под ним земля шумит, дрожит,С дороги вихри вьются,От камней искры льются.И мимо их холмы, кусты,Поля, леса летели;Под конским топотом мостыТряслися и гремели.«Не страшно ль?» – «Месяц светит нам!»«Гладка дорога мертвецам!Да что же так дрожишь ты?» —«Зачем о них твердишь ты?»«Но кто там стонет? Что за звон?Что ворона взбудило?По мертвом звон; надгробный стон;Голосят над могилой».И виден ход: идут, поют,На дрогах тяжкий гроб везут,И голос погребальной,Как вой совы печальной.«Заройте гроб в полночный час:Слезам теперь не место;За мной! к себе на свадьбу васЗову с моей невестой.За мной, певцы; за мной, пастор;Пропой нам многолетье, хор;Нам дай на обрученье,Пастор, благословенье».И звон утих… и гроб пропал…Столпился хор проворноИ по дороге побежалЗа ними тенью черной.И дале, дале!.. конь летит,Под ним земля шумит, дрожит,С дороги вихри вьются,От камней искры льются.И сзади, спереди, с боковОкрестность вся летела:Поля, холмы, ряды кустов,Заборы, домы, села.«Не страшно ль?» – «Месяц светит нам». —«Гладка дорога мертвецам!Да что же так дрожишь ты?» —«О мертвых все твердишь ты!»Вот у дороги, над столбом,Где висельник чернеет,Воздушных рой, свиясь кольцом,Кружится, пляшет, веет.«Ко мне, за мной, вы, плясуны!Вы все на пир приглашены!Скачу, лечу жениться…Ко мне! повеселиться!»И лётом, лётом легкий ройПустился вслед за ними,Шумя, как ветер полевойМеж листьями сухими.И дале, дале!.. конь летит,Под ним земля шумит, дрожит,С дороги вихри вьются,От камней искры льются.Вдали, вблизи, со всех сторонВсе мимо их бежало;И все, как тень, и все, как сон,Мгновенно пропадало.«Не страшно ль?» – «Месяц светит нам». —«Гладка дорога мертвецам!Да что же так дрожишь ты?» —«Зачем о них твердишь ты?»«Мой конь, мой конь, песок бежит;Я чую, ночь свежее;Мой конь, мой конь, петух кричит;Мой конь, несись быстрее…Окончен путь; исполнен срок;Наш близко, близко уголок;В минуту мы у места…Приехали, невеста!»К воротам конь во весь опорПримчавшись, стал и топнул;Ездок бичом стегнул затвор —Затвор со стуком лопнул;Они кладбище видят там…Конь быстро мчится по гробам;Лучи луны сияют,Кругом кресты мелькают.И что ж, Ленора, что потом?О страх!.. в одно мгновеньеКусок одежды за кускомСлетел с него, как тленье;И нет уж кожи на костях;Безглазый череп на плечах;Нет каски, нет колета;Она в руках скелета.Конь прянул… пламя из ноздрейВолною побежало;И вдруг… все пылью перед нейРасшиблось и пропало.И вой и стон на вышине;И крик в подземной глубине;Лежит Ленора в страхеПолмертвая на прахе.И в блеске месячных лучейРука с рукой летает,Виясь над ней, толпа тенейИ так ей припевает:«Терпи, терпи, хоть ноет грудь;Творцу в бедах покорна будь;Твой труп сойди в могилу!А душу Бог помилуй!»

И. В. Гёте Коринфская невеста

Из Афин в Коринф многоколонныйЮный гость приходит, незнаком, —Там когда-то житель благосклонныйХлеб и соль водил с его отцом;И детей ониВ их младые дниНарекли невестой с женихом.Но какой для доброго приемаОт него потребуют цены?Он – дитя языческого дома,А они – недавно крещены!Где за веру спор,Там, как ветром сор,И любовь и дружба сметены!Вся семья давно уж отдыхает,Только мать одна еще не спит,Благодушно гостя принимаетИ покой отвесть ему спешит;Лучшее виноЕю внесено,Хлебом стол и яствами покрыт.И, простясь, ночник ему зажженныйСтавит мать, но ото всех тревогУж усталый он и полусонный,Без еды, не раздеваясь, лег,Как сквозь двери тьмуДвижется к немуСтранный гость бесшумно на порог.Входит дева медленно и скромно,Вся покрыта белой пеленой:Вкруг косы ее, густой и темной,Блещет венчик черно-золотой.Юношу узрев,Стала, оробев,С приподнятой бледною рукой.«Видно, в доме я уже чужая, —Так она со вздохом говорит, —Что вошла, о госте сем не зная,И теперь меня объемлет стыд;Спи ж спокойным сномНа одре своем,Я уйду опять в мой темный скит!»«Дева, стой, – воскликнул он, – со мноюПодожди до утренней поры!Вот, смотри, Церерой золотою,Вакхом вот посланные дары;А с тобой придетМолодой Эрот,Им же светлы игры и пиры!»«Отпусти, о юноша, я болеНепричастна радости земной;Шаг свершен родительскою волей:На одре болезни роковойПоклялася матьНебесам отдатьЖизнь мою, и юность, и покой!И богов веселых рой родимыйНовой веры сила изгнала,И теперь царит один незримый,Одному распятому хвала!Агнцы боле тутЖертвой не падут,Но людские жертвы без числа!»И ее он взвешивает речи:«Неужель теперь, в тиши ночной,С женихом не чаявшая встречи,То стоит невеста предо мной?О, отдайся ж мне,Будь моей вполне,Нас венчали клятвою двойной!»«Мне не быть твоею, отрок милый,Ты мечты напрасной не лелей,Скоро буду взята я могилой,Ты ж сестре назначен уж моей;Но в блаженном снеДумай обо мне,Обо мне, когда ты будешь с ней!»«Нет, да светит пламя сей лампадыНам Гимена факелом святым,И тебя для жизни, для отрадыУведу к пенатам я моим!Верь мне, друг, о верь,Мы вдвоем теперьБрачный пир нежданно совершим!»И они меняются дарами:Цепь она спешит златую снять, —Чашу он с узорными краямиВ знак союза хочет ей отдать;Но она к нему:«Чаши не приму,Лишь волос твоих возьму я прядь!»Полночь бьет – и взор, доселе хладный,Заблистал, лицо оживлено,И уста бесцветные пьют жадноС темной кровью схожее вино;Хлеба ж со столаВовсе не взяла,Словно ей вкушать запрещено.И фиал она ему подносит,Вместе с ней он ток багровый пьет,Но ее объятий как ни просит,Все она противится – и вот,Тяжко огорчен,Пал на ложе онИ в бессильной страсти слезы льет.И она к нему, ласкаясь, села:«Жалко мучить мне тебя, но, ах,Моего когда коснешься тела,Неземной тебя охватит страх:Я как снег бледна,Я как лед хладна,Не согреюсь я в твоих руках!»Но, кипящий жизненною силой,Он ее в объятья заключил:«Ты хотя бы вышла из могилы,Я б согрел тебя и оживил!О, каким вдвоемМы горим огнем,Как тебя мой проникает пыл!»Все тесней сближает их желанье,Уж она, припав к нему на грудь,Пьет его горячее дыханьеИ уж уст не может разомкнуть.Юноши любовьЕй согрела кровь,Но не бьется сердце в ней ничуть.Между тем дозором поздним мимоЗа дверьми еще проходит мать.Слышит шум внутри необъяснимыйИ его старается понять:То любви недуг,Поцелуев звук,И еще, и снова, и опять!И недвижно, притаив дыханье,Ждет она – сомнений боле нет —Вздохи, слезы, страсти лепетаньеИ восторга бешеного бред:«Скоро день – но вновьНас сведет любовь!»«Завтра вновь!» – с лобзаньем был ответ.Доле мать сдержать не может гнева,Ключ она свой тайный достает:«Разве есть такая в доме дева,Что себя пришельцам отдает?»Так возмущена,Входит в дверь она —И дитя родное узнает.И, воспрянув, юноша с испугуХочет скрыть завесою окна,Покрывалом хочет скрыть подругу;Но, отбросив складки полотна,С ложа, вся пряма,Словно не сама,Медленно подъемлется она.«Мать, о мать, нарочно ты ужелиОтравить мою приходишь ночь?С этой теплой ты меня постелиВ мрак и холод снова гонишь прочь?И с тебя ужельМало и досель,Что свою ты схоронила дочь?Но меня из тесноты могильнойНекий рок к живущим шлет назад,Ваших клиров пение бессильно,И попы напрасно мне кадят;Молодую страстьНикакая власть,Ни земля, ни гроб не охладят!Этот отрок именем ВенерыБыл обещан мне от юных лет,Ты вотще во имя новой верыИзрекла неслыханный обет!Чтоб его принять,В небесах, о мать,В небесах такого бога нет!Знай, что смерти роковая силаНе могла сковать мою любовь,Я нашла того, кого любила,И его я высосала кровь!И, покончив с ним,Я пойду к другим, —Я должна идти за жизнью вновь!Милый гость, вдали родного краяОсужден ты чахнуть и завять,Цепь мою тебе передала я,Но волос твоих беру я прядь.Ты их видишь цвет?Завтра будешь сед,Русым там лишь явишься опять!Мать, услышь последнее моленье,Прикажи костер воздвигнуть нам,Свободи меня из заточенья,Мир в огне дай любящим сердцам!Так из дыма тьмыВ пламе, в искрах мыК нашим древним полетим богам!»

С. Т. Кольридж Кристабель

Предисловие

Первая часть нижеследующей поэмы была написана в 1797 году, в Стоуи, графство Сомерсет. Вторая часть – по возвращению из Германии, в году 1800, в Кесвике, Камберленд. Возможно, если бы поэма была опубликована в 1800 году, своей оригинальностью она произвела куда большее впечатление, чем осмеливаюсь я ожидать ныне.

Но в этом я должен винить только собственную леность. Даты упомянуты исключительно для того, чтобы предупредить возможные обвинения в плагиате, либо в рабской подражательности. Поскольку среди нас имеются критики, которые, кажется, считают, что любая мысль или образ традиционны, и не имеют понятия о том, что в мире существуют такие вещи, как источники, малые, а равно большие, и потому любой ручеек представляется им текущим из отверстия, проделанного в чужом резервуаре. Я, однако, убежден: что до настоящей поэмы – прославленные поэты, чьи творения, как можно было бы заподозрить, я имитировал, либо в отдельных пассажах, либо в тональности, либо в общем духе, будут среди первых, кто освободит меня от обвинений и кто при любом разительном совпадении позволит мне обратиться к ним с такой рифмованной версией двух гекзаметров на монашеской латыни:

Это мое, но и твое;А коли не так, мой друг,Пусть это станет только моим,Ведь я – беднейший из двух.

Я должен только добавить, что размер «Кристабели» не является, по справедливости, нерегулярным, хотя и может показаться таковым, ибо основан на новом принципе, а именно – на принципе подсчета в каждой строке ударений, а не слогов. Хотя число последних варьируется от семи до двенадцати, в каждой строке имеется лишь четыре ударения. Тем не менее, это случайное варьирование количества слогов введено не по произволу или только удобства ради, но в соответствии с неким движением в природе образов и страстей [1] .

1

Перевод предисловия И. Осипова.

Часть I

Над башней замка полночь глухаИ совиный стон разбудил петуха.Ту-ху! Ту-уит!И снова пенье петуха,Как сонно он кричит!Сэр Леолайн, знатный барон,Старую суку имеет он.Из своей конуры меж скал и кустовОна отвечает бою часов,Четыре четверти, полный час,Она завывает шестнадцать раз.Говорят, что саван видит она,В котором леди погребена.Ночь холодна ли и темна?Ночь холодна, но не темна!Серая туча в небе висит,Но небосвод сквозь нее сквозит.Хотя полнолунье, но лунаМала за тучей и темна.Ночь холодна, сер небосвод,Еще через месяц – маю черед,Так медленно весна идет.Кто леди Кристабель милей?Ее отец так нежен с ней!Куда же она так поздно идетВдали от замковых ворот?Всю ночь вчера средь грез ночныхЕй снился рыцарь, ее жених,И хочет она в лесу ночном,В разлуке с ним, помолиться о нем.Брела в безмолвии она,И был ее чуть слышен вздох,На голом дубе была зеленаОдна омела, да редкий мох.Став на колени в лесной глуши,Она молилась от всей души.Но поднялась тревожно вдругПрекрасная леди Кристабель —Она услышала странный звук,Не слыханный ею нигде досель,Как будто стоны близко слышныЗа старым дубом, с той стороны.Ночь холодна, лес обнажен:Может быть, это ветра стон?Нет, даже легкий ветерокНе повеет сегодня среди ракит,Не сдунет локона с милых щек,Не шелохнет, не закружитПоследний красный лист, всегдаГотовый плясать туда, сюда,Так слабо подвешенный, так легкоНа верхней ветке, там, высоко.Чу! бьется сердце у ней в груди —Святая дева, ее пощади!Руки с мольбой сложив под плащом,Обходит дуб она кругом,Что же видит она?Юная дева прелестна на видВ белом шелковом платье сидит.Платье блестит в лучах луны,Ее шея и плечи обнажены,От них ее платье еще бледней.Она сидит на земле, боса,И дикие звезды цветных камнейБлестят, запутаны в ее волоса.Конечно, страшно лицом к лицуБыло девушке встретить в ночном лесуТакую страшную красу.«Помоги, богоматерь, мне с высоты(Говорит Кристабель), но кто же ты?»Сказала ей дама такие слова,И голос ее звучал едва:«О, пусть тебя тронет моя судьба,Я с трудом говорю, я так слаба,Протяни мне руку, не бойся, о нет…»Кристабель спросила, откуда она,И так сказала ей дама в ответ,И была ее речь едва слышна:«Мой отец издалека ведет свой род,Меня Джеральдиной он зовет.Пятеро воинов вчера среди дняСхватили беззащитную деву, меня.Они заглушили мой крик и плач,Прикрутили к коню жесткой уздой,Несся конь, как ветер степной,И сзади они летели вскачь.Они пришпоривали злобно коней,Мы пересекли ночную тьму.Я, господь свидетель тому,Никогда не знала этих людей.Не помню времени я и пути(Я лежала без чувств), пока меняСамый высокий и злой из пятиНе снял, наконец, со спины коня.Едва живой я была тогда,Но помню споры его друзей,Он меня положил средь корнейИ клятву дал вернуться сюда.Куда они скрылись, не могу сказать:Недавно послышался здесь в тишинеКак будто звон колокольный мне,О, помоги же несчастной бежать(Сказала она), дай руку мне».Тогда белокурую Джеральдину утешатьСтала Кристабель: «О не бойтесь ничего,Прекрасная леди, вы можете располагатьДомом благородного отца моего.Он с радостью даст охрану вам,Отборных рыцарей с вами пошлетИ будет честью его друзьямВас провожать до отцовских ворот».Они пошли, их страх торопилНо быстро идти не было сил(О леди, счастлива ваша звезда!)И так Кристабель сказала тогда:«Все наши домашние спят давноИ в залах, и в горницах – всюду темно.Сэр Леолайн здоровьем слабИ я его разбудить не могла б,Но мы проберемся, словно тайком,И если позволите, то проведемНочь эту рядом, на ложе одном».Они миновали ров, и вотМаленький ключ Кристабель достает,Узкая калитка легко отворена,Как раз посредине ворот она,Ворот, которые железом блестят,В них может проехать целый отряд.Должно быть, от боли, леди легла,И вот Кристабель ее поднялаИ на руках, – кто б думать мог, —Перенесла через порог.Но едва миновали порог ворот,Словно не было боли, леди встает.Далеко опасность, далеко страх,Счастье сияло в их глазах.Кристабель свой взор к небесам поднялаИ спутнице так сказала своей:«Тебя Пресвятая Дева спасла,Вознесем же мы благодарность к ней».«Увы! Увы! – Джеральдина в ответ,У меня для этого силы нет».Далеко опасность, далеко страх,Счастье сияло в их глазах!Старая сука пред своей конуройГлубоко спит под холодной луной.Она не шевельнулась, она спала,Но жалобный вздох она издалаИ что ее потревожить могло?Она никогда не вздыхала досельКогда приближалась к ней Кристабель,Быть может, крик совы донесло,Ибо, что ее потревожить могло?Очень легко ступали они,Но эхо повторяло шаг.В высокой зале тлел очаг,Уже умирали в нем головни,Но, когда проходила леди, – сильнейВспыхнули вдруг языки огней,Кристабель увидела леди глазНа миг, пока огонь не погас.Только это, да старый щит,Что в нише на стене висит.«О, тише ступайте, – сказала она,Отец пробудится ото сна!»Кристабель разулась, легкой стопой,Боясь потревожить замка покой,Они со ступени крадутся на ступень,То сквозь мерцанье, то сквозь тень.Идут мимо спальни, где спит барон,Тихи, как смерть, не проснулся б он.Но вот и дверь в ее покой,Но вот Джеральдина коснулась ногойКамышевых матов комнаты той.В небе луна светит темно,Ее лучи минуют окно,Но и без бледных лучей луныРезьбой покрытые стены видны.Изваяния нежно пленяют глазИ странен их прихотливый строй,Для девичьей спальни они как раз.И лампу с серебряной цепью двойнойДержит ангел легкой рукой.Серебряная лампа – луны темней,Но лампу эту Кристабель берет,Прибавляет огня и, вспыхнув сильней,Лампа качается взад и вперед.Что с Джеральдиной? Совсем бледна,Опустилась на пол без сил она«Леди Джеральдина, это виноВас подкрепит – выпейте скорей,Из диких целебных трав оноБыло приготовлено матерью моей».«Но будет ли рада меня приласкать,Погибшую деву, ваша мать?» —«Горе мне! – Кристабель в ответ, —У меня с рожденья матери нет.Седой монах рассказывал раз,Что мать моя в предсмертный часГоворила, что будет слышен ейПолночный звон в день свадьбы моей.Ах, если бы мать пришла сквозь мрак!» —Джеральдина сказала: «Ах, если б так!»Но сейчас же глухо вскричала она:«Прочь, скиталица-мать! Ты здесь не нужна!У меня есть власть сильнее твоей».Джеральдина бедная – увы, что с ней?Почему так странно она глядит,Или мертвую видит во тьме ночной?Почему так глухо она кричит:«Прочь, женщина, прочь, час этот мой!Хотя ты и ангел хранитель ее,Прочь, женщина, прочь, здесь все мое!»Тогда Кристабель к ней подошла,И синие очи к небесам подняла.«Этой страшной скачкой верхом, увы,Дорогая леди, измучены вы!»Джеральдина рукой отерла челоИ сказала тихо: «Теперь прошло».Джеральдина вина выпила вновь:На ее щеках заиграла кровьИ тотчас с пола встала онаВновь гордая леди, высока и стройна,И, словно дама страны неземной,Она была прекрасна собой.Сказала она: «Кристабель, за васМолятся ангелы каждый час,И вы непорочным сердцем своимОтвечаете нежной любовью им.За ваше добро заплатить вдвойне,Прелестная дева, хочется мне.Хотя так беспомощна я, увы,Но теперь, дитя, раздевайтесь вы,А я перед сном помолиться должна».«Пусть будет так», – говорит Кристабель.И, как приказала леди, онаРазделась и легла в постель,Легла, невинна и нежна.Но, о, несчастье и счастье думСлишком много тревожило ум,И никак Кристабель не могла заснуть.Тогда на локоть она оперласьИ на постели слегка подняласьДля того, чтобы на Джеральдину взглянуть.Под лампою леди склонена,Обводила тихо глазами кругом,И, глубоко вздохнув, онаВся словно вздрогнула, потомРаспустила под грудью пояс свой.Одежда упала к ногам легка…Она стоит совсем нагой!Взгляни: ее грудь, ее бока —Это может присниться, но как рассказать?О, спаси Кристабель, Христа благодать!Джеральдина недвижна, она молчит,Ах! Ее пораженный взор горит,Как будто болезненным усильем онаКакую-то тяжесть поднимает со дна,И на девушку, медля, она глядит.Но вот, словно вызов она принялаДвиженьем гордым головы,И рядом с девушкой леглаИ в свои объятья ее взяла.Увы, увы!Печален взор и слышны едваЕе слова:«Кристабель, прикоснулась к тебе моя грудь,Молчаливой, безвольной отныне будь!Ты узнаешь сейчас, будешь завтра знатьИ скорби моей, и стыда печать;Не все ли равно,Ведь только одноИ знаешь ты:Что в лесу, где мгла,Ты на стон пошлаИ встретила даму неземной красотыИ ее привела милосердно домой,Чтоб спасти и укрыть от прохлады ночной».

Заключение первой части

Зрелище можно ль найти милей,Чем Кристабель, когда онаПод старым дубом молилась, однаСреди зубчатых острых тенейОт его безлистых мшистых ветвей,Чем Кристабель в сиянье луны,Шептавшая сладких молитв слова.Ее сжатые руки так нежны,Ее вздохи слышны едва-едва…Открыто лицо для тоски и любви…Из скорее блестящих, чем светлых глазГотов упасть слезы алмаз.С глазами открытыми (горе мне!)Кристабель во власти ужасного сна.Но знаю я, что в ужасном снеЛишь то, что было, видит она.Может ли быть? О горе и стыд!Она ли молилась в чаще ракит!Погляди: виновница этого злаВ свои объятья деву взялаИ может спокойно и сладко спать,Словно с ребенком нежная мать!Звезда закатилась, взошла звезда.О, Джеральдина, тот час, когдаТвои объятья стали тюрьмойДля прелестной леди – тот час был твой!В тот час над озером и горным ручьемПтицы были объяты сном,Но теперь ликующий говор ихТу-ху – летит от лесов густых,Ту-ху, ту-ху – до вершин крутых.Взгляни же: леди КристабельПокидает медленно свое забытье,Она подымается, опираясь на постель,Грустен и томен вид ее.Веки смыкаются и слез волнаСквозь густые ресницы бежит, блестя,И улыбается в то же время она,Как при внезапном свете дитя.Она улыбается и плачет – да,Как юная отшельница в лесной тишине,Прекрасная отшельница, что всегдаТвердит молитву наяву и во сне…И если беспокойны движенья ее,То лишь потому, что свободная кровьК ее ногам приливает вновь.Было сладко, конечно, ее забытье.Что же, если б ангел ее был с нейЕсли б она знала, что с ней ее мать?Но одно она знает: близка благодать,И святые помогут – лишь стоит позвать,Ибо небо объемлет всех людей!

Часть II

«В загробный мир, – говорит барон, —Нас призывает утренний звон».Он эти слова впервые сказал,Когда мертвой леди свою увидал.Говорить он их будет каждый раз,Пока не пробьет его смертный час.Он обычай завел, незнакомый встарь,Чтобы каждый день на заре звонарь,Раскачивая тяжкий колокол свой,Сорок пять четок перебрал рукой,Меж двух ударов за упокой,Чтоб слышал звон каждый соседОт Уиндермира до Брета-Хэд.Бард Бреси молвит: «Звон хорош такой!Ты, старый, заспанный звонарь,Ударь, помолись и опять ударь!Есть много звуков и разных див,Чтобы заполнить перерыв.Где Ленгдель-Пик и Ведьмин СкатИ Донжон-Гиль, заселенный зря,В воздушный колокол звонятТри многогрешных звонаря,И вторят втроем один за другимМертвыми звонами звонам живым.И часто звоном оскорблен,Когда умолкнет их дин-дон,Высмеивает Дьявол скорбную трельИ весело трезвонит за ним Бородель.Воздух спокоен! Сквозь туман далекоСлышен веселый этот трезвон;Джеральдина с постели встает легко,Уже стряхнув и ужас, и сон.Свое белое платье надела она,Узел сплела волос густыхИ будит Кристабель от сна,Не сомневаясь в чарах своих.«Вы спите, леди Кристабель?Уж утро – пора покинуть постель!»Кристабель проснулась. Стоит перед нейТа, что рядом с нею ночь провела,Или та самая, верней,Которую она под дубом нашла.Еще красивей, еще милей,Потому что выпита ею до днаПолная чаша сладкого сна.И так приветливы слова,Так благодарен нежный взгляд,Что (так казалось) кружеваВзволнованную грудь теснят.Кристабель сказала: «Сомненья нет,Я согрешила, я была неправа»,И голос ее дрожал едва,Хоть ласков был ее привет,Но душа ее все же была смущенаВпечатленьем слишком живого сна.Кристабель поспешно с постели встает,Надевает платье и молитву творит.Кто на кресте томился, ТотЕе неведомый грех простит.И леди Джеральдину ведет потомПознакомить со старым своим отцом.Кристабель с Джеральдиной идут вдвоем,Проходят залой, сквозь ряд колоннИ, ступая между слугой и пажом,Входят в покой, где сидит барон.Встал барон, прижав Кристабель,Ненаглядную дочь, к груди своейИ, заметив леди, невиданную досель,Глядит на нее, дивится ей.И приличный столь знатной даме поклонПосылает леди Джеральдине он.Но когда он услышал леди рассказ,Имя отца ее узнал,Почему сэр Леолайн тотчасТак бледен стал и повторял:«Лорд Роланд де Во из Трайермен?»Увы! Они в юности были друзья,Но людской язык ядовит, как змея;Лишь в небе верность суждена;И юность напрасна, и жизнь мрачна;И нами любимый бывает презрен;И много на свете темных тайн.Мне ясно, что произошлоМеж вами, лорд Роланд и сэр Леолайн:Словами презренья обменялись зло,И оскорбленья выжгли в их душах любовь,И они разошлись, чтобы не встретиться вновь.Никогда не сойдутся они опять,Чтобы снять с сердец тяжелый гнет,Как утесы, будут они стоятьДалеко друг от друга, всю жизнь напролет.Бурное море разделяет их,Но ни зной, ни молнии, ни вечные льдыНе могут стереть в сердцах людскихЛюбви и дружбы былой следы.Джеральдине в лицо поглядел баронИ долго всматривался он,Сквозь сиянье нежной ее красотыМолодого лорда узнавая черты.О, тогда свои позабыл он лета.В благородном сердце вскипела месть.Он поклялся кровью из ран Христа,Он пошлет повсюду об этом весть,Он велит герольдам своим трубить,Что те, кто ее посмел оскорбить,Покрыты на век пятном стыда!«А дерзнут они отрицать, – тогдаГерольд назначит неделю им,Чтобы дать ответ моему мечу,Пусть будет турнир судом моим.Их змеиные души я выбить хочуИз тел человечьих мечом моим!»Так он сказал, с огнем в глазах —Ибо леди обидели тяжко, а в нейОн видит дружбу давних дней!И вот лицо его в слезахИ он Джеральдину в объятья взял,И встретила это объятье она,И радостный взор ее сиял.А дочь глядит, пораженаВиденьем тягостного сна.Она содрогнулась; боль и страхПромелькнули в ясных ее глазах(О горе, горе, Кристабель,Такие виденья знать тебе ль?)Она снова увидела старую грудь,Холодную грудь ощутила вновь,Но имела лишь силу хрипло вздохнуть,И барон, озираясь, поднял бровь,Но увидел только свое дитя,Стоявшее, взор к небесам обратя.Виденье было, виденья нет,Другое просияло вслед,И стало отрадным виденье сна,Что в объятьях леди провела она.И внесло упоенье в душу, и вотГлаза Кристабели и нежный ротЗасветились улыбкой! Снова барон«Что с тобою, дитя?» – спросил удивлен,Она отвечала, когда он спросил,«О нет, тревожного нет ничего».Должно быть, она не имела силИначе сказать, побороть колдовство.Но из тех, кто видел Джеральдину, любойРешил бы, что с неба сошла она:Она глядела с такой мольбой,Как будто страхом была полна,Что Кристабель огорчена!И с такой печалью прекрасных глазОна умоляла назад, домойЕе поскорей отправить…«Нет!Нет!» – Леолайн воскликнул в ответ.«Бард Бреси, вот тебе приказ:Иди ты с громкой, веселой трубой,Двух лучших коней возьми с собойИ возьми одного из моих пажей,Чтоб он ехал сзади с лютней твоей.Нарядитесь оба в шелк и атласИ скачите вперед, трубите в рог,Да смотрите только, чтобы на васНе напали бродяги больших дорог.Через Иртинг глубокий, скорей, скорей,Мой веселый бард полетит впередЧерез Хэльгарский лес, вдоль Норренских болотИ увидит он крепкий замок тот,Что стоит, грозя Шотландии всей.Бард Бреси, Бард Бреси, твой конь быстроног,Пусть несется конь, пусть рог звучит.Не устанет конь, не замолкнет рог,Лорду Роланду голос твой прокричит:«В безопасности дочь твоя, о лорд,Прекрасная дочь, хвала судьбе,Сэр Леолайн ее спасеньем гордИ тебя приглашает немедля к себеСо всей многочисленной свитой твоей,Чтоб ты мог Джеральдину домой увезти,Он сам тебя будет встречать на путиСо всей многочисленной свитой своей,На множестве резвых вспененных коней!И я поклясться честью готов,Что сердцу горше многих изменТот день, когда несколько злобных словЯ сказал лорду Роланду из Трайермен.Ибо с той поры много видел я,Пролетело много солнечных смен,Но заменят ли мне все мои друзьяОдного лорда Роланда из Трайермен».Его колени руками обняв,Джеральдина склонилась, прекрасна, как свет,И Бреси, всем привет послав,Дрогнувшим голосом молвил в ответ:«Твои слова, благородный барон,Слаще звучат, чем лютни звон;Но прошу как милости я, господин,Чтоб не сегодня отправились мы,Потому что видел я сон одинИ дал обет святые псалмыПропеть в лесу, чтоб изгнать из негоВиденье странного сна моего.Ибо видел во сне я в ту ночьПтицу, что радует сердце твое,Этой горлицы имя Кристабель, твоя дочь,Сэр Леолайн, я видел ее!Трепетала и странно стонала онаСредь зеленых дерев – совсем одна.Я увидел ее и был удивлен,Что вызвать могло этот жалобный стон,Ибо я ничего не видел кругом,Кроме травы под старым стволом.И тогда я пошел вперед, ищаПричину смятенья птицы той,Что лежала, нежная, передо мной,В траве крылами трепеща.Я глядел на нее и не мог понять,Что значит ее жалобный крик,Но я наклонился, чтобы птицу взять,Ради нашей леди, и в этот мигЯ увидел, что блестящая зеленая змеяОбвилась вокруг крыльев и шеи ее,Яркой зеленью споря с травой,К голове голубки прильнув головой.Она шевелилась, вкруг птицы обвита,Вздувая свою шею, как вздувала та.Проснулся… Был полночный часНа башне часы прозвонили как раз.Дремота прошла, но во тьме ночнойНепонятный сон все витал надо мной.Он в моих глазах до сих пор живет,И я дал обет, лишь солнце взойдет,Отправиться в лес, помолившись впередИ там пропев святые слова,Рассеять чары колдовства».Так Бреси сказал, его рассказ,Улыбаясь, рассеянно слушал барон.Не спуская полных восторга глазС леди Джеральдины, промолвил он:«О горлица нежная, лорда Роланда дочь,Тут арфой и пеньем псалмов не помочь,Но с лордом Роландом, вашим отцом,Мы другим оружьем змею убьем».Ее он в лоб поцеловал,И Джеральдина глаза отвела,Скромна, по-девичьи мила,И румянец щек ее пылал,Когда от него она отошла.Она перекинула шлейф свойЧерез левую руку правой рукойИ сложила руки, сомкнула уста,Голову склонила на грудь себеИ взглянула искоса на Кристабель —О защити ее, матерь Христа!Лениво мигает змеиный глаз;И глаза Джеральдины сузились вдруг;Сузились вдруг до змеиных глаз,В них блеснуло злорадство, блеснул испуг,Искоса бросила взгляд она,Это длилось только единый миг,Но, смертельным ужасом вдруг сражена,Кристабель глухой испустила крик,Зашаталась земля под ее ногой,А леди к ней повернулась спинойИ, словно ища поддержки себе,На сэра Леолайна, в немой мольбе,Она обратила свет лучейБожественных, диких своих очей.У тебя, Кристабель, в глазах темно,И вот ты видишь только одно!И какая сила в том взоре была,Если, прежде не знавшие лжи и зла,Так глубоко впитали взоры твоиЭтот взгляд, этот суженный взгляд змеи,Что стало покорно все существо,Весь разум твой, колдовству его!Кристабели взор повторил тот взгляд,Его тупой и предательский яд.Так, с кружащейся в смутном сне головой,Стояла она, повторяя его,Этот взгляд змеиный, взгляд косой,Перед самым лицом отца своего,Насколько та, чья душа светла,Змеиный взгляд повторить могла.Когда же чувства вернулись к ней,Она, молитву сотворя,Упала к ногам отца, говоря:«Умоляю вас матери ради моейЭту женщину прочь от нас отослать».Вот и все, что она могла сказать,Потому что о том, что знала она,Передать не могла, колдовством больна.Почему так бледна твоя щека,Сэр Леолайн? Дитя твое,Твоя гордость и радость, нежна и кротка,У ног твоих. Услышь ее!Для нее ведь леди твоя умерла,О призраке вспомни ее дорогом,О ребенке своем не думай зла.О тебе и о ней, ни о ком другом,Она молилась в предсмертный час,О том, чтобы она тебе былаГордостью сердца, радостью глаз!И с этой мольбой был ей легок конец,Отец, отец!Обидишь ли ты дитя свое —Свое и ее?Но если так и подумал барон,Если это и было в сердце его,Еще сильней разгневался он,Еще больше смутился как раз оттого.Его злобе, казалось, предела нет,Вздрагивали щеки, был диким взор:От родного ребенка – такой позор!Гостеприимства долг святойК той, чей отец его давний друг,В порыве ревности пустойТак малодушно нарушить вдруг!Суровым взглядом повел баронИ сказал своему менестрелю он,Раздраженно, резко ему сказал:«Бард Бреси, я тебя послал!Чего ж ты ждешь?» Поклонился тот,И дочери взгляда не бросив родной,Сэр Леолайн, рыцарь седой,Леди Джеральдину повел вперед!

Заключение второй части

Маленький ребенок, слабый эльф,Поющий, пляшущий для себя самого,Нежное созданье, краснощекий эльф!Нашедший все, не ища ничего,Наполняет радостью наши сердца,Делает светлым взор отца!И радость так полна и сильна,Так быстро бьет из сердца она,Что избыток любви он излить готовНепреднамеренной горечью слов.Быть может, прекрасно связать меж собойМысли чуждые одна другой,Улыбаться над чарами, чей страх разбит,Забавляться злом, которое не вредит,Быть может, прекрасно, когда звучатСлова, в которых слышен разлад,Ощущать, как в душе любовь горит.И что ж, если в мире, где грех царит(Если б было так – о горе и стыд),Этот легкий отзвук сердец людскихЛишь от скорби и гнева родится в них,Только их языком всегда говорит!

Д. Г. Байрон Из поэмы «Гяур»

Чалма из камня. За кустомКолонна, скрытая плющом,Где в честь умершего османаСтихи начертаны Корана, —Не видно больше ничегоНа месте гибели его.В сырой земле лежит глубокоВернейший из сынов Пророка,Каких досель из года в годК себе святая Мекка ждет.Он, твердо помня запрещенье,К вину всегда питал презренье,Лишь «Алла-Гу», призыв святой,Он слышал – чистою душойТотчас стремился он к Пророку,Оборотясь лицом к востоку.От рук гяура здесь он пал.В родной долине умирая,Врагу он мщеньем не воздал…Но там, на небе, девы раяЕго нетерпеливо ждут,И стройных гурий взоры льютЛучи небесного сиянья.Свое горячее лобзаньеОни несут ему скорей.Такой кончины нет честней.В борьбе с неверным смерть – отрада,Ее ждет лучшая награда..Изменник с черною душой!Тебя Монкир своей косойИзрежет. Коль освободитьсяУспеешь ты от этих мук,То вечно должен ты вокругПрестола Эблиса кружиться,И будет грудь гореть огнем…Нет, о страдании твоемПересказать не хватит силы.Но перед этим из могилыТы снова должен выйти в мирИ, как чудовищный вампир,Под кровлю приходить родную —И будешь пить ты кровь живуюСвоих же собственных детей.Во мгле томительных ночей,Судьбу и небо проклиная,Под кровом мрачной тишиныВопьешься в грудь детей, жены,Мгновенья жизни сокращая.Но перед тем, как умирать,В тебе отца они признатьУспеют. Горькие проклятьяТвои смертельные объятьяВ сердцах их скорбных породят,Пока совсем не облетятЦветы твоей семьи несчастной.Когда же юной и прекраснойЛюбимой дочери придетПогибнуть за тебя черед —Она одна тебя обнимет,И назовет отцом, и сниметОна кору с души твоей,И загорится пламень в ней.Но все же нет конца мученью:Увидишь ты, как тень за теньюРумянец нежный на щекахУ юной жертвы исчезаетИ гаснет блеск у ней в глазах,И взгляд печальный застывает…И ты отделишь от волосОдну из золотистых кос,И унесешь в воспоминаньеНевыразимого страданья:Ведь в знак любви всегда с собойНосил ты локон золотой.Когда с кровавыми устами,Скрежеща острыми зубами,В могилу с воем ты придешь,Ты духов ада оттолкнешьСвоею страшною печатьюНеотвратимого проклятья.

Д. Китс Ламия

Часть I

В те дни, когда крылатых фей отрядыЕще не возмутили мир Эллады,Не распугали нимф в глуши зеленой;Когда державный скипетр Оберона,Чье одеянье бриллиант скреплял,Из рощ дриад и фавнов не изгнал, —В те дни, любовью новой увлеченный,Гермес покинул трон свой золоченый,Скользнул с Олимпа в голубой просторИ, обманув Зевеса грозный взор,Спасительными тучами сокрытый,Унесся к берегам священным Крита.Пред нимфой, обитавшей там в лесах,Все козлоногие склонялись в прах;У ног ее, вдали от волн, тритоныЖемчужины роняли истомленно.По тайным тропам, близ ее ручья,Где плещется прохладная струя,Столь щедрые являлись приношенья,Что равных нет в ларце воображенья.«О, что за мир любви подвластен ей!» —Гермес воскликнул; тотчас до ушейОт пят крылатых жар проник небесный;Лилейных раковин извив чудесныйЗарделся розой в завитках златых,Спадавших прядями до плеч его нагих.К лесам и долам островного края,Цветы дыханьем страсти овевая,Он устремился – у истоков рекНайти возлюбленной невидимый ночлег.Но нет ее нигде! Под тенью букаОстановился он, охвачен мукой,Ревнуя деву и к лесным богам,И к яворам, и к вековым дубам.Донесся до него из темной чащиПечальный голос, жалостью томящейОтзывчивое сердце поразив:«О если б, саркофаг витой разбив,Вновь во плоти, прекрасной и свободной,Могла восстать я к радости природнойИ к распре огненной уст и сердец!О горе мне!» Растерянный вконец,Гермес бесшумно бросился, стопамиЕдва касаясь стебельков с цветами:Свиваясь в кольца яркие, змеяПред ним трепещет, муки не тая.Казалось: узел Гордиев пятнистыйПереливался радугой огнистой,Пестрел как зебра, как павлин сверкал —Лазурью, чернью, пурпуром играл.Сто лун серебряных на теле гибкомТо растворялись вдруг в мерцанье зыбком,То вспыхивали искрами, сплетясьВ причудливо изменчивую вязь.Была она сильфидою злосчастной,Возлюбленною демона прекраснойИль демоном самим? Над головойЗмеиною сиял созвездий ройУбором Ариадны, но в печалиРяд перлов дивных женские уста скрывали.Глаза? Что оставалось делать им? —Лишь плакать, плакать, горестно немым:Так Персефона плачет по полям родным.Отверзся зев змеи – но речи, словноСквозь мед, звучали сладостью любовной,В то время, как Гермес парил над ней,Как сокол над добычею своей.«Гермес прекрасный, юный, легкокрылый!Ты мне привиделся во тьме унылой:На троне олимпийском, средь богов,В веселии торжественных пиров,Задумчиво сидел ты, не внимаяНапевам Муз, когда струна златаяДрожала нежно: горестью томим,Пред Аполлоном был ты нем и недвижим.Во сне моем спешил ты на свиданье:Подобен утру, в алом одеяньеСтрелою Феба тучи пронизав,На критский берег ты летел стремглав.Ты встретил деву, вестник благородный?»Гермес – над Летой светоч путеводный —Змею тотчас же пылко вопросил:«Посланница благая вышних сил!Венец, извитый с дивным совершенством!Владей, каким возжаждется, блаженством,Скажи мне только, где она таитСвое дыханье!» – «Клятва пусть скрепитПосул, произнесенный Майи сыном!»«Я кадуцеем поклянусь змеиным, —Вскричал Гермес, – тиарою твоей!»Легко его слова летели меж ветвей.Чудесная змея проговорила:«О нежный бог, твоя любовь бродила,Вольна как ветр, по долам и лесам,Невидима завистливым очам.Незримо странствуя по тропам мшистым,Она в потоке плещется сребристом;С дерев, склоненных у прозрачных вод,Невидимой рукой срывает плод.Волшебный дар мой – красоте защита:Моими чарами она укрытаОт похоти Силена, от лихихЗабав сатиров в зарослях глухих.Истерзанная страхами богиняСкиталась бесприютно, но отныне,Магической росой умащена,От домогательств жадных спасена.Среди дубрав – повсюду, где угодно —Ей дышится отрадно и свободно.Исполни свой обет, Гермес, – и тыУзришь ее желанные черты!»Бог, страстью очарован, увереньяВозобновил – и жаркие моленьяЛаскали слух змеи, как горние хваленья.Она главу Цирцеи подняла,Зардевшись пламенем, произнесла:«Я женщиной была – позволь мне сноваВкусить восторги бытия земного.Я юношу коринфского люблю:О, дай мне женщиной предстать пред ним, молю!Дыханием я твой овею лик —И нимфу ты увидишь в тот же миг».Гермес приблизился, сложив крыла;Змея его дыханьем обожгла —И нимфа им предстала, словно день, светла.То явь была – иль сон правдивей яви?Бессмертен сон богов – и в долгой славеТекут их дни, блаженны и ясны.Гермес одно мгновенье с вышиныВзирал на нимфу, красотой сраженный;Ступил неслышно на покров зеленый —К змее, без чувств застывшей, обернулся,Жезлом извитым головы коснулся.Потом, исполнен нежности немой,Приблизился он к нимфе молодой.Ущербную луну напоминая,Пред ним она потупилась, рыдая;Склонилась, как свернувшийся бутонВ тот час, когда темнеет небосклон;Но бог ее ладони сжал любовно:Раскрылись робкие ресницы, словноЦветы, когда, приветствуя восход,Они жужжащим пчелам дарят мед.Исчезли боги в чаще вековечной:Блаженство лишь для смертных быстротечно.Змея меж тем меняться начала:Кровь быстрыми толчками потеклаПо жилам; пена, с жарких губ срываясь,Прожгла траву; от муки задыхаясь,Она взирала немо – и в глазахСухих, забывших о благих слезах,Метались искрами страдание и страх.Изогнутое тело запылалоОкраской огненной, зловеще-алой;Орнамент прихотливый скрылся вдруг —Так лава затопляет пестрый луг;Исчез узор серебряно-латунный;Померкли звезды и затмились луны;Погас наряд диковинно-цветнойИ пепельной застлался пеленой;Совлекся медленно покров лучистый:Сапфиры, изумруды, аметистыРастаяли, тускнея, и однаОсталась боль – уродлива, бледна.Мерцала диадема еле зримо —И вот, во тьме дубрав неразличима,Слилась с туманом; слабый ветерокРазвеял возглас: нежен и далек,«О Ликий, Ликий!» – над пустой равнинойПронесся он и смолк за дальнею вершиной.Куда исчезла Ламия? Она,Вновь во плоти прекрасной рождена,На полпути к Коринфу, где пологоВедет с кенхрейских берегов дорогаК холмам крутым, свергающим ручьи —Святые пиэрийские ключи —У кряжа горного (грядой отвеснойОн тянется, туманной и безлесной)Вплоть до Клеонии, на самый юг.Там опустилась Ламия на луг —И, слыша в роще быстрое порханье,Среди нарциссов затаив дыханье,Склонилась над прудом – узнать скорей,Пришло ли избавленье от скорбей.О Ликий, счастлив ты: с ней не сравнитсяНикто из дев, что, опустив ресницыИ платье расправляя, меж цветовСадятся слушать песни пастухов.Невинные уста – но сердце зналоЛюбви науку с самого начала.Едва явилась – острый ум отторгОт горя неразлучный с ним восторг,Установил их вздорные пределы,Взаимопревращения умелоВ обманчивом хаосе отыскал,Частицы разнородные связал, —Как если б Купидона обученьеОна прошла, но в девственном томленьеПокоясь в праздности, не знала вожделенья.В свой час узнаете, зачем онаВ задумчивости здесь стоит одна,Но надобно поведать вам сначала,О чем она плененная мечтала,Куда рвалась из пут змеиных прочь,Где в грезах пребывала день и ночь:То ей Элизий представал туманный;То как спускается к богине океанаСонм нереид по волнам утром рано;То Вакх, что под смолистою соснойНеспешно осушает кубок свой;Сады Плутона, сонная прохлада —И вдалеке встает Гефеста колоннада.То в города неслась ее мечта —И там, где шум пиров и суета,Среди видений бытия земного,Коринфянина Ликия младогоУвидела. Упряжкою своей,Как юный Зевс, он правил. Перед нейЗатмился свет – и сердце страсть пронзила…В Коринф вернуться должен Ликий милыйДорогой этой в сумеречный час,Чуть мотыльки начнут неслышный пляс.С востока ветер дул, и у причалаГалеру медленно волна качала,О камни тихо шаркал медный нос.В эгинском храме юноша вознесМоленья Зевсу – там, где за порталомКурится жертвенник под тяжким покрывалом.Его обетам громовержец внял;Путь одинокий юноша избрал,Отстав от спутников, чьи речи сталиЕму несносны; по холмам вначалеШагал бездумно Ликий – но когдаЗатеплилась вечерняя звезда,В мечтаньях ввысь унесся он, где тениВкушают мир Платоновых селений.Приблизился он к Ламии – и вот,Рассеян, мимо, кажется, пройдет:Сандалии шуршат по тропке мшистой.Незрима Ламия в долине мглистой;Следит за ним: прошел, укрыт плащом,Окутан тайной. Нежным голоскомВослед ему она заговорила:«Оборотись, прекрасное светило!Ужель одну оставишь ты меня?Взгляни же, сострадание храня».Он поглядел – о нет, не изумленно,А как взглянуть бы мог Орфей влюбленноНа Эвридику: мнилось, этих словДавным-давно впивал он сладкий зов.Он красоту ее самозабвенноДо дна испил, но в чаше сокровеннойНе убывало; в страхе, что сейчасОна исчезнет, скроется из глаз,Он волю дал восторженному слову(И стало ясно ей – он не порвет оковы):«Тебя оставить? Нет, богиня, нет!Забыть ли глаз твоих небесный свет?Из жалости не покидай: едва лиСмогу я жить, отвергнутый, в печали.Коль ты наяда – каждый ручеекТебе послушен будет, хоть далек;Коль ты дриада – утренней пороюНапьются сами заросли росою;А если ты одною из ПлеядСошла на землю, гармоничный ладПоддержат сестры, в вышине сверкая.В твоем привете музыка такаяМне слышится, что тотчас без нееНавек мое прервется бытие.Молю, не покидай!» – «В земной юдолиМне стопы тернии пронзят до боли.В твоей ли власти заменить мне дом,Тоску умерить сладкую о нем?Как мне бродить с тобою по долинам —Безрадостным, холодным и пустынным,Как мне забыть бессмертия удел?Ученостью ты, Ликий, овладелИ должен знать, что духи сфер блаженныхНе в силах жить, дышать в оковах бренных.О бедный юноша, ты не вкушалНектара, светом горним не дышал!Есть у тебя дворцы, где анфиладаПокоев дарит утешенье взглядуИ прихотям моим бесчисленным отраду?Нет-нет, прощай!» Простерла руки ввысь,Еще мгновенье – с ней бы унеслисьЛюбви необоримой упованья,Но он поник без чувств от горького терзанья.Жестокая, все так же холодна(Хотя бы тень раскаянья виднаБыла в глазах, сверкнувших пылом страсти),Устами, вновь рожденными для счастья,В его уста жизнь новую влила —Ту, что искусно сетью оплела.Из одного забвения в иноеОн пробужден – и слышит неземноеЗвучанье голоса, в блаженстве и покоеДарующего ласковый привет;И звезды слушали, лия дрожащий свет.Потом, в волнении сжимая руки —Как те, кто после длительной разлукиНаговориться, встретившись, спешат —Она, чтоб вытравить сомнений яд,Дрожащим шепотом его молилаСомненья отогнать, затем что в жилахУ ней струится трепетная кровь,А сердце безграничная любовь,Точь-в-точь как у него, переполняет.Дивилась, что в лицо ее не знает:Коринфянам ее богатый дом,Довольства полный, хорошо знаком.Ей золото блага земли дарило,И одиночество не тяготило,Но вот случайно увидала: онУ храма Афродиты, меж колонн,Среди корзин, гирлянд и свежесжатыхЦветов и трав (курились ароматы:Был празднества Адониса канун)Задумчиво стоял, красив и юн…С тех пор в тоске о нем сменилось много лун.И Ликий от смертельного забвеньяОчнулся, снова полон изумленья;Внимая сладостным ее речам,Он женщину, себе не веря сам,Зрел пред собою – и мечтой влюбленнойЛетел к восторгам, страстью окрыленный.Вольно безумцам в рифмах воспеватьФей иль богинь пленительную стать:Озер ли, водопадов ли жилицаСвоими прелестями не сравнитсяС тем существом прекрасным, что ведетОт Пирры иль Адама древний род.Так Ламия разумно рассудила:Страх вреден для восторженного пыла;С себя убор богини совлекла —И женщиной, застенчиво мила,Вновь сердце Ликия завоевалаТем, что, сразив, спасенье обещала.Красноречиво Ликий отвечалИ со словами вздохи обручал.На город указав, спросил в тревоге,Страшится ли она ночной дороги.Но путь неблизкий, пройденный вдвоем,Ее нетерпеливым волшебствомДо нескольких шагов укоротился:Влюбленный Ликий вовсе не дивилсяТому, как оказались у ворот,Как незаметно миновали вход.Как в забытьи бессвязный лепет сонный,Как смутный рокот бури отдаленной,В дворцах и храмах, освящавших блуд,По переулкам, где толпился люд,Во всем Коринфе гул стоял невнятный.Сандалии прохожих в час закатныйО камень шаркали; меж галерейМелькали вспышки праздничных огней,Отбрасывая пляшущие тениНа стены, на широкие ступени:Тревожно тьма металась по углам,Гнездилась средь колонн у входа в шумный храм.Закрыв лицо, он руку сжал любимой,Когда прошел величественно мимоС горящим взором старец, облаченВ философа поношенный хитон.В широкий плащ закутавшись плотнее,Поспешно прочь стремится Ликий с нею;Дрожь Ламию охватывает вдруг:«Любимая, откуда твой испуг?Твоя ладонь росой покрылась влажной».«Нет больше сил… Кто этот старец важный?Не вспомнить мне никак его черты.О Ликий, почему укрылся тыОт взгляда острого в тоске безмерной?»«То Аполлоний – мой наставник верный.Он муж ученый, но в мой сладкий сон,Как злобных бредней дух, сейчас ворвался он».Меж тем крыльцо пред Ликием предсталоС колоннами у пышного портала;Сияние светильника теклоНа темный мрамор – гладкий как стекло —И в нем звездой мерцало отраженной;Переплетались вязью утонченнойПрожилки в камне дивной чистоты:Воистину богиня красотыМогла ступать по ровным плитам пола.С волшебною мелодией ЭолаДверь отворилась в царственный покой,Сокрывший их от суеты мирской.Уединенье слуги разделяли —Немые персы; их подчас видалиВ базарном гвалте, но никто не могПроведать, где хозяев их порог.Но, истины во славу, стих летящийРасскажет о печали предстоящей,Хоть многие желали бы сердцаПокинуть любящих в неведенье конца.