Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

Суровы лица людей на площади. Среди других мы видим солдата (он преподавал пение в школе), Зину, мать Игоря, Люсю и учительницу немецкого языка.

А день пасмурный, весенний. Над площадью кружились и кричали птицы, ветер сносил их, переворачивал на лету.

Звучат слова приговора.

А в это время Игорь и Женька пробирались в толпе к центру площади.

Спины, спины, чьи-то локти, снова спины — сколько их! Игорь пробивался первым. Лицо у него было сосредоточенное, даже злое. Он как таран входил в толпу, а уже за ним по освобожденному проходу двигался Женька.

Но когда наконец они прорвались в первый ряд, все уже было кончено.

— Уже, — тяжело дыша, сказал Игорь, он смотрел прямо перед собой.

Женька взглянул и быстро опустил глаза.

— А ты не смотри, — тихо сказал Игорь. — Не хочешь — не смотри.

Но Женька поднял глаза и теперь уже смотрел долго и пристально.

Площадь молчала.

Игорь и Женька молча шли по улице.

Вечерело. Ребята шли в сторону широкого апрельского заката. Улица круто опускалась вниз. В окне третьего этажа, свесив ноги, сидел совсем молодой парень с гитарой и скорее насвистывал, чем играл «Синенький скромный платочек». Через улицу, на балкончике дома напротив, стояла, облокотившись о перила, девушка. Эта старинная, мирная идиллия никак не вязалась с только что происшедшим на площади, но в ней был простой и верный смысл: война — войной, весна — весной, и хорошо, что все кончается и что у людей кроме войн имеется впереди много прекрасных занятий: любить, смотреть через улицу на девушку, которая тебе нравится.

Весенний вечер. Во всем уже весна.

Во всяком городе существует парк, где собирались раньше люди по вечерам, собираются они и теперь… Может быть, — и наверняка — до войны все это выглядело иначе. Может быть, во всем было больше света, музыки — был размах развлечений. Но теперь все было проще. Горела лампочка, стоял на скамейке приемник, а к нему от патефона тянулись провода. Пластинки вертелись старые, трофейных еще не было, а новые пока не дошли, не долетели сюда.

Да и парка уже, собственно, почти не было. Его вырубили по необходимости за войну, за четыре жестоких зимы. Была рядом стена, высокая, кирпичная — госпиталь примыкал вплотную.

Сбоку на длинной деревянной скамейке сидели уже знакомые нам люди: солдат с костылями (из госпиталя), Женька, Игорь и еще один младший лейтенант в темных очках — он был слеп.

Девушки танцевали парами, очень серьезно и старательно, Звучал довоенный фокстрот, и младший лейтенант слушал улыбаясь, и постукивал в такт ладонью по колену.

— Ну как? — он повернулся к Женьке.

— Пока ничего интересного, — Женька внимательно разглядывал танцующих девушек.

— Вот эта ничего, — сказал солдат с костылями.

— Эту пропустим, — сказал Женька.

— Ты знаешь, смотри на тех, кто не танцует, — сказал младший лейтенант. — Самые лучшие девушки, бывает, стоят у стенки.

— Я сейчас, — сказал Женька и пошел вокруг площадки.

У стенок, действительно, стояло много девушек. Женька шел мимо них, внимательно рассматривал каждую.

А девушки насмешливо и весело смотрели на него.

— Добрый вечер, Женька!

— Пригласил бы!

— Ты кого выглядываешь?

— Женька?

— Эй, кавалер, ты не меня ищешь?

А Женька, не обращая внимания ни на кого и не отвечая, шел дальше.

Он остановился внезапно.

В углу сидела очень молодая девушка в светлом платочке. Она зачарованными глазами смотрела на прием-пик, танцующих, ей было просто хорошо. Ей тут все очень нравилось.

Женька решительно направился к ней.

И через некоторое время они уже танцевали. Женька был одного роста с ней, и все было бы ничего, но он совершено не умел танцевать и просто переступал ногами, стараясь, правда, не наступать на туфли, и вел ее через площадку к тому месту, где сидел младший лейтенант.

Это ему удалось вполне. Когда танец кончился, рядом с Женькой сидела эта девушка.

Дальше звучал вальс, тоже старый, старинный, прекрасный вальс.

Женя незаметно подтолкнул младшего лейтенанта, тот встал, сделал шаг вправо и пригласил девушку.

Они были чудесная пара, эта девушка и младший лейтенант — худой, строгий, в гимнастерке, туго затянутый ремнем, с орденом Отечественной войны. И танцевали они очень хорошо. Немного медленно, но хорошо.

— Вас как зовут? — спрашивал младший лейтенант.

— Вера.

— А меня Толя. Я вообще четыре года не танцевал.

— Вы хорошо ведете, — девушка посмотрела на него снизу.

— Главное, Вера, чтобы мы не врезались в забор.

— А вы ничего не видите? — спросила Вера.

— Сейчас это не имеет значения, Это все равно что танцевать в темной комнате. Раньше мы это даже любили: тушить свет и танцевать.

— Вы до войны где жили? — спросила девушка.

— В Москве.

— Правда?

— Правда.

— А я еще нигде не бывала.

— Еще успеете, — сказал младший лейтенант.

Они танцевали почти на одном месте. Младший лейтенант осторожно и нежно вел девушку. Женька, Игорь и солдат с костылями смотрели на них. Вид у Женьки был очень довольный.

— От вас земляникой пахнет, — говорил младший лейтенант.

— Это мыло такое, — улыбалась девушка.

— А какой следующий танец, вы не знаете?

— Никакого больше не будет, — сказала девушка. — В девятом часу останавливают паровоз, и полчаса не будет света.

— Жалко.

— Конечно, жалко, — сказала девушка.

— Может, в кино сходим? — предложил он.

— В кино? — удивилась девушка.

— А мне не обязательно смотреть, — младший лейтенант улыбнулся. — Я там и так все помню. Просто посидим рядом.

— Я пойду, — сказала девушка.

Они сидели в темноте зала все рядом: младший лейтенант, его девушка, солдат с костылями, Женька и Игорь.

«Черный ворон, черный ворон, Что ты вьешься надо мной? Ты добычи не добьешься, Черный ворон, я не твой…»

Показывали «Чапаева».

Шел фильм виденный-перевиденный, старый и каждый раз прекрасный. Его любили и те, кто ушел на фронт, и вот сейчас он был близок и понятен Женьке и Игорю, и так же понятен и дорог он мальчикам и девочкам шестьдесят второго года, так будет всегда, потому что была у нас революция и все остальное, и в любом году невозможно будет поверить, что Чапаев не переплыл саженками Уран, что его убили.