Стихи

42

Текли часы. Туман закатный спустился. Вдалеке невнятно пропел на пастбище рожок. Налетом сумеречно-мглистым покрылся мир, и я в слоистом, цветном фонарике зажег свечу, и тихо мы поплыли в туман, — где плакала не ты ли, Офелия, иль то была лишь граммофонная игла? В тумане звук неизъяснимый все ближе, и, плеснув слегка, тень лодки проходила мимо, алела капля огонька.

43

И может быть, не Виолета, — другая, и в другое лето, в другую ночь плывет со мной… Ты здесь, и не было разлуки, ты здесь, и протянула руки, и в смутной тишине ночной меня ты полюбила снова, с тобой средь марева речного я счастья наконец достиг… Но, слава Богу, в этот миг стремленье грезы невозможной звук речи а'нглийской прервал: "Вот пристань, милый. Осторожно". Я затабанил и пристал.

44

Там на скамье мы посидели… "Ах, Виолета, неужели вам спать пора?" И заблистав преувеличенно глазами, она в ответ: "Судите сами, — одиннадцать часов", — и встав, в последний раз мне позволяет себя обнять. И поправляет прическу: "Я дойду одна. Прощайте". Снова холодна, печальна, чем-то недовольна, — не разберешь… Но счастлив я: меня подхватывает вольно восторг ночного бытия.

45

Я шел домой, пьянея в тесных объятьях улочек прелестных, — и так душа была полна, и слов была такая скудность! Кругом — безмолвие, безлюдность и, разумеется, луна. И блики на панели гладкой давя резиновою пяткой, я шел и пел "Алла верды", не чуя близости беды… Предупредительно и хмуро из-под невидимых ворот внезапно выросли фигуры трех неприятнейших господ.

46

Глава их — ментор наш упорный: осанка, мантия и черный квадрат покрышки головной, — весь вид его — укор мне строгий. Два молодца — его бульдоги — с боков стоят, следят за мной. Они на сыщиков похожи, но и на факельщиков тоже: крепки, мордасты, в сюртуках, в цилиндрах. Если же впотьмах их жертва в бегство обратится, спасет едва ли темнота, — такая злая в них таится выносливость и быстрота.

47

И тихо помянул я черта… Увы, я был одет для спорта, а ночью требуется тут (смотри такой-то пункт статута) ходить в плаще. Еще минута, ко мне все трое подойдут, и средний взгляд мой взглядом встретит, и спросит имя, и отметит, — "спасибо" вежливо сказав; а завтра — выговор и штраф. Я замер. Свет белесый падал на их бесстрастные черты. Надвинулись… И тут я задал, как говорится, лататы.

48

Луна… Погоня… Сон безумный… Бегу, шарахаюсь бесшумно: то на меня из тупика цилиндра призрак выбегает, то тьма плащом меня пугает, то словно тянется рука в перчатке черной… Мимо, мимо… И все луною одержимо, все исковеркано кругом… И вот стремительным прыжком окончил я побег бесславный, во двор коллегии пролез, куда не вхож ни ангел плавный, ни изворотливейший бес.

49

Я запыхался… Сердце бьется… И ночь томит, лениво льется… И в холодок моих простынь вступаю только в час рассвета, и ты мне снишься, Виолета, что просишь будто: "Плащ накинь… не тот, не тот… он слишком узкий…" Мне снится, что с тобой по-русски мы говорим, и я во сне с тобой на ты, — и снится мне, что, будто принесла ты щепки, ломаешь их, в камин кладешь… Ползи, ползи, огонь нецепкий, — ужели дымом изойдешь?

50

Я поздно встал, проспал занятья… Старушка чистила мне платье: под щеткой — пуговицы стук. Оделся, покурил немного; зевая, в клуб Единорога пошел позавтракать, — и вдруг встречаю Джонсона у входа! Мы не видались с ним полгода — с тех пор, как он экзамен сдал. — "С приездом, вот не ожидал!" — "Я ненадолго, до субботы, мне нужно только разный хлам — мои последние работы — представить здешним мудрецам".

51

За столик сели мы. Закуски и разговор о том, что русский прожить не может без икры; потом — изгиб форели синей, и разговор о том, кто ныне стал мастер теннисной игры; за этим — спор довольно скучный о стачке, и пирог воздушный. Когда же, мигом разыграв бутылку дружеского Грав, за обольстительное Асти мы деловито принялись, — о пустоте сердечной страсти пустые толки начались.

52

"— Любовь…" — и он вздохнул протяжно: "Да, я любил… Кого — неважно; но только минула весна, я замечаю, — плохо дело; воображенье охладело, мне опостылела она". Со мной он чокнулся уныло и продолжал: "Ужасно было… Вы к ней нагнетесь, например, и глаз, как, скажем, Гулливер, гуляющий по великанше, увидит борозды, бугры на том, что нравилось вам раньше, что отвращает с той поры…"