Стихия страха

Профессор уверенно стал зажигать жаровни, продолжая свой рассказ.

– Профессор Камилли, зачем вы приходили к отцу Валуа?
– оборвал я его словоизлияние.

Профессор вздрогнул и уронил огниво. В зале было очень холодно, но даже огонь шести жаровен был не в силах прогнать могильный ужас этого места.

– Я приходил?
– чуть удивленно переспросил профессор.
– Честно говоря, не припомню. Что поделать, рассеянным стал, старость подбирается...

Мне вдруг сделалось очень тревожно, я оглянулся на братьев, их присутствие немного успокаивало. Надо было оставить кого-нибудь из них сторожить Луку. Я все меньше и меньше верил, что Лидия может быть колдуньей. Да, она безумна, она даже могла пойти на преступление, но... Она бы не стала... Или стала?.. Сомнения опять заползли в душу ледяной змеей.

– Разве это не божественное чудо?
– с придыханием в голосе восхитился профессор, указывая на инталию.
– А госпожа Хризштайн только и делала, что выспрашивала меня о нем.

Лидия говорила лишь о фресках, про инталию узнала от меня. Кто из них врет?

– ... Она жадная и порочная особа. Пыталась отобрать книгу об Источнике, а теперь оговорила меня в ваших глазах...

В голосе профессора было столько искренней горечи, что я опешил и опять засомневался.

– Милый мой голубчик, если бы вы только знали, как я стремился вернуться сюда... У меня ведь почти получилось, я научился врачевать израненные души... Люди слепы и глупы, чтобы понять все... Но мне так хочется, чтобы вы осознали величие замысла, стали моим последователем...

– Здесь приносились человеческие жертвы, - тихо сказал я.
– О каком величии можно говорить?

– О величии забвения...
– вдруг грустно улыбнулся профессор и кивнул кому-то за моей спиной.
– Ты задержался, Фарид.

Я резко обернулся, потянувшись за клинком, но в следующий миг меня накрыла темнота...

Когда я пришел в себя, то первое, что увидел, были тела. Трое послушников лежали бездыханными, на их лицах застыло немое удивление. На клинке Фарида алела кровь. Я дернулся что есть силы, и веревка впилась мне в запястья. Руки были связаны за спиной и привязаны к жаровне, намертво вмурованной в каменное основание. Голова гудела, но я попытался встать на негнущихся ногах.

– Какого демона?!?
– прохрипел я, не в силах отвести взгляда от крови под телами братьев. Лучшие бойцы ордена... Темные кляксы расползались под ними, собираясь в ручейки...

К горлу подкатила тошнота, запах свежей крови и острая вонь смерти, такая болезненно знакомая, что вызывала страшные воспоминания...

– Не волнуйтесь, голубчик, - ласково сказал мне профессор и кивнул охраннику.
– Фарид, убери здесь, проявим уважение к несчастным.

Охранник бесстрастно кивнул и легко подхватил тело одного из братьев, нырнув вместе с ним... в пустоту, скрытую за пустующими книжными полками. Господи Единый, да ведь это же камеры, самые настоящие клетки... или схроны... или...

– Профессор, ваш охранник только что убил трех братьев ордена святого Тимофея. Вы понимаете, какая кара за это грозит?
– выговорил я, тщетно пытаясь отвести взгляд от мертвого лица брата Ксавьера, старшего из тройки.

– Мне действительно жаль...
– грустно ответил профессор.

Фарид споро убирал тела и даже вытер с пола кровь одеянием одного из братьев. Разум отказывался воспринимать страшную действительность. Профессор приблизился ко мне.

– Но я уверен, что вы меня поймете. Вы знаете, в чем заключается величайшая божественная мудрость? В забвении, голубчик, в способности забыть и очистить разум от лишних страданий. Если бы я только познал эту истину раньше, то мой мальчик, мой возлюбленный Кристофер был бы жив... Я бы смог его спасти. Я пытался его забыть, но увы...

Профессор приблизился и погладил меня по щеке, его взгляд был безумным. Я отшатнулся, больно вжавшись спиной в кованую жаровню.

– А вы так на него похожи... Такой же точеный нос, гордый излет бровей, такие нежные губы... Только у него были зеленые глаза... А у вас темные...

– профессор вдруг обнял меня за шею и попытался поцеловать. Я в ужасе замотал головой, отчаянно пытаясь вырваться.

– Вы... вы мужеложец?
– выговорил я ошеломленно. Разрозненные кусочки мозаики сложились воедино в одну неприглядную и страшную картину. Вдруг стало тяжело дышать. Надо попытаться развязать руки, попробовать перетереть веревку об острые края жаровни, разорвать ее или...

– А что может быть чище искренней любви между братьями в вере? Уж точно не порочная низменная страсть к этому сосуду греха, именуемому женщиной... И я смею надеяться, что вы станете моим возлюбленным... Замените мне Кристофера...

– Никогда, - выдохнул я.
– Вы отвратительны в своей похоти и грехе, профессор. Мужеложство - величайший грех. Вас поэтому извергли из сана? На что вы вообще можете надеяться? Отец Валуа знает о моих подозрениях. Вам не удастся скрыть правду. Меня станут искать...

– А вы измените свое мнение, голубчик, - профессор дрожащей рукой стал расстегивать на мне рубашку.
– Я подарю вам величайший дар, что открыл... Забвение...

– Уберите руки, - прорычал я в отчаянии, яростно пытаясь порвать путы.
– Я лучше умру, чем позволю... свершиться насилию над собой... Лучше смерть, слышите? Убирайтесь... Не смейте!

Я тщетно пытался отгородиться от отвратительного ощущения его дыхания на моей шее, скользнувшей к ремню руки... Господи Единый, спаси и помилуй... И, словно ответ на мои молитвы, раздалось негромкое покашливание Фарида. Профессор отстранился от меня, тяжело дыша.

– Лука, ты принес?
– спросил он у слуги. Бледный Лука кивнул и приблизился, держа в руках небольшой кувшин. Профессор самодовольно хмыкнул, принимая его в руки, и обернулся ко мне.

– Насилие? Что вы, голубчик, какое насилие. Я же сказал, что подарю вам забвение. Я научился врачевать человеческие души по такому же принципу, что и обычные лекари врачуют тело. Попросту иссекая больной участок. И Святой Престол крайне заинтересован в моем методе. Этот напиток, - профессор любовно погладил бока глиняного кувшина, - даже малой его толики хватает для погружения разума в милость забвения. Забываются страхи и тревоги, остаются лишь самые светлые, детские воспоминания... Вы вновь станете ребенком, голубчик. Чистым наивным мальчиком. А я стану вашим отцом, наставником и возлюбленным... Вы будете счастливы, я обещаю...

Когда думаешь, что хуже уже быть не может, перед тобой кривой ухмылкой вдруг разверзается бездна, и ты понимаешь, что падению человеческого духа нет предела... Я похолодел от ужаса.

– Именно так вы излечивали своих пациентов? Погружая их в детство и... растлевая их разум и тело? Господи Единый, да вы безумец, ослепленный лишь похотью и самолюбованием! Вы...

Профессор больно ударил меня по лицу, разбив губу, и тут же испуганно кинулся вытирать кровь своим платком. Я с отчаянием понял, что веревка слишком крепкая...

– Голубчик, ну что же вы так? Зачем пытаетесь меня расстроить? Зачем делаете себе больно? Мы ведь все чего-то боимся... Разве не прекрасно раз и навсегда избавиться от всех страхов?

Я мотнул головой и сплюнул кровавую слюну на пол.

– Мне вас жаль, профессор.

– Лука, - подозвал Камилли слугу.
– Взгляни на нашего гостя и напомни ему его страхи. Чтобы он понял, что пожалеть здесь надо его.

Лицо маленького человечка исказилось гримасой боли, но он послушно шагнул ко мне и взял мое лицо обеими руками, уставившись в глаза. Я попытался отстраниться, но в следующее мгновение меня накрыло.