Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий
Шрифт:
Необычно теплая погода, наблюдавшаяся с первых недель 1914 года (в феврале температура побила сорокалетний рекорд), весной вызвала наводнения, а к лету – тяжелейшую засуху. По всей России устраивались крестьянские молебны о дожде: там, где закоренелый горожанин А.В. Чаянов любуется архаической атмосферой («Нравы и обычаи жителей здешних, уклад их жизни еще не вышли из XVII века. Каждую неделю здесь проходят чудотворные иконы, звон колокольный почти не смолкает, а лесные пожары застлали все какой-то сказочной лазоревой дымкой» [160] ), более проницательный Есенин улавливает отчаяние («Заглушила зас'yха засевки, / Сохнет рожь, и не всходят овсы. / На молебен с хоругвями девки / Потащились в комлях полосы…»). К концу июня лесные и торфяные пожары обратились в национальное бедствие, охватившее огромную территорию от балтийских губерний до Дальнего Востока – впрочем, так же, пусть и в заметно меньших масштабах, обстояло дело и в 1911, и в 1912 годах [161] . 2 июля Горький писал сыну из поселка Мустамяки на Карельском перешейке:
160
Письмо Н.П. Макарову из Углича от 7 июля 1914 года: Чаянов А.В. Избранное: Статьи о Москве. Письма (1909–1936) / Примеч. С.Б. Фроловой. М., 2008. С. 157.
161
Ср. трезво-ироничную оценку опытного государственного чиновника: «По заведенному в последние годы порядку в Тверской, Новгородской и Петербургской губерниях горели торфяные болота, и воздух на многие версты кругом был пропитан едким дымом» (Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника / Подгот. текста и коммент. Н.П. Соколова. М., 2000. С. 643). В разгар пожаров Лесной департамент, избрав своеобразный способ успокоить население, уверял, что «лесные пожары в казенных владениях текущего периода не могут считаться устрашающими по сравнению с размерами выгорания казенных лесов в предшествовавшие годы» (Утро России. 1914. № 156. 8 июля). См. ниже примеч. 86.
Лето – отвратительное, дикая жара, в двадцати губерниях – лесные пожары. Недавно был лесной пожар в трех верстах от деревни, где я живу, выгорело 5 тысяч десятин, целую неделю стоял густой дым, дышать нечем. А около станции – за 6 верст от дома, где я живу, – и сейчас горит торфяное болото.
В Шлиссельбуржском уезде пожар
От этих пожаров страна несет миллионные убытки, в текущем году убытки будут особенно велики. Западная Европа незнакома с такими бедствиями, а у нас они – ежегодно.
Тяжело жить на Руси, дорогой мой сынище, очень тяжело! Все как-то дико, непривычно, многое я забыл [162] и теперь грустно удивляюсь, очень уж нелепо, жестоко [163] .
162
Горький уехал из России в 1906 году под угрозой ареста и вернулся только в конце 1913 года.
163
Горький М. Указ. соч. С. 113. 13 июля Горький предлагал тему «Лесные пожары» опекаемому им крестьянскому поэту Д.Н. Семёновскому (Там же. С. 116).
Газеты «полны ужасов пожаров» [164] , приучают читателей к слову антициклон, интервьюируют астрономов на предмет отсутствия пятен на Солнце и единодушно возмущаются бездействием властей; «Биржевые ведомости», не ограничиваясь хроникой, печатают цикл репортажей Иеронима Ясинского из охваченной огнем Псковской губернии [165] . В рассказе «Давно прошедшее», опубликованном 20 ноября 1914 года в газете «Новь» и, согласно гипотезе В.В. Тренина и Н.И. Харджиева, принадлежащем перу Маяковского, летние сводки о пожарах прозрачно ассоциируются с подступающим «пожаром войны»: «Смешное лето. В кафе просиживали долго. ‹…› В кафе ужасно много газет. Знаешь наверное, что начало гореть. Да, горит. Сначала торфяные, потом кустарник. Затем хвойные леса пошли гореть. ‹…› Кстати, о газетах. Приходили они в кафе, как всегда. Аккуратные, гладко выбритые, белые, а тронешь пальцем – сырые. И дым. Да. Пахнут дымом. Ну зачем им еще душиться дымом? Ведь и без того, размахивая пухлыми руками, орут: „Горит! горит! горит!“» [166] Действительно, к набатной анафоре «горит… горит… горит…» газетные публицисты прибегали постоянно: в этом пункте риторика председателя петербургского отделения Союза русского народа С.А. Володимерова в «Земщине» (2 июля: «Вся Русь окутана дымом. ‹…› Горят не только леса, горят торфяные луга и болота, горит сама земля, горят повсюду деревни, выгорают целыми селами по несколько сот дворов») неотличима от риторики эсера Питирима Сорокина в вологодском «Эхе» (11 июля: «Горит Россия. Горят леса, торфяники, горят деревни, горят села. ‹…› Не символ ли это нашей родины..?») [167] .
164
Письмо Е.К. Герцык В.С. Гриневич от 3 июля: Сестры Герцык. Письма / Сост. и коммент. Т.Н. Жуковской. М., 2002. С. 536.
165
См. основанную на этих репортажах главу его мемуаров: Ясинский И.И. Роман моей жизни: Книга воспоминаний / Сост. и коммент. Т.В. Мисникевич и Л.Г. Пильд. М., 2010. Т. 1. С. 633–642.
166
Цит. по: Маяковский В.В. Полн. собр. соч.: В 12 т. Т. 1 / Ред. и коммент. Н.И. Харджиева. М., 1939. С. 364. Доказательству авторства Маяковского посвящена работа: Aroutunova B. «Давно прошедшее» Маяковского // Slavic Poetics: Essays in Honor of K. Taranovsky / Ed. by R. Jakobson et al. The Hague; Paris, 1973. P. 5–23 (перепечатано: Арутюнова-Манусевич Б.А., Мынбаева А.К. Недавно прошедшее / Предисл. М.О. Чудаковой. М., 2014. С. 270–289).
167
Цит. по: Сорокин П.А. Ранние сочинения: 1910–1914 / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. В.В. Сапова. М., 2014. С. 523.
В толках о пожарах не обошлось без конспирологического следа: санитарный врач и ученый-гигиенист З.Г. Френкель вспоминает об июньском разговоре с директором петербургского Института экспериментальной медицины С.К. Дзержговским, который «между прочим высказал свое мнение, что все эти лесные пожары – дело рук немцев, что горящие леса и торфяники – подготовительные меры к их военным планам. Мне показалось это плодом обывательского воображения. Однако спустя два-три месяца, когда немцы захватили часть Польши от Калиша до Млавы, я не раз вспоминал его слова» [168] . Корреспондент костромской газеты записал пересуды крестьян, винивших во всем аэропланы: «Летает какая-то птица с железными крыльями (многие уверяют, что сами видели), выпуская из хвоста яд, который порождает засуху и болезни на скоте и людях» [169] .
168
Френкель З.Г. Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути / Публ., сост., коммент. и вступ. ст. Р.Б. Самофал. СПб., 2009. С. 271. Ср. отражение этих слухов в неоконченной автобиографической повести Леонида Зурова, писавшейся в 1950–1960-е годы: Зуров Л.Ф. Иван-да-Марья / Реконструкция текста и вступ. ст. И.З. Белобровцевой. СПб., 2014. С. 237–238.
169
Костромская жизнь. 1914. № 151. 12 июля.
В задымленном воздухе непривычно выглядели солнце и луна. Строки Ходасевича «Огромное малиновое солнце, / Лишенное лучей, / В опаловом дыму [170] висело…», которые теперь в первую очередь воспринимаются как символическая деталь [171] , для современников заключали узнаваемую примету тех месяцев («все так и было, в 1914, в Томилине»). Цитируя их, один из рецензентов признавался: «И сразу припоминается лето 1914 г., даже если бы поэт и не прибавил в конце „В тот день была объявлена война“» [172] . В эти дни смотрели на небо и Блок в Шахматове (записные книжки от 25 июня: «Второй день – гарь. Солнце и луна – одинаково красные шары» [173] ), и Кузмин в Павловске (дневник от 27 июня: «Луна красная нелепа» [174] ), и поэт круга «Знания» А.С. Черемнов в Клеевке Витебской губернии (письмо Бунину от 12 июля: «Солнце только к полудню пробивалось сквозь тучи дыма. Луна выползала багровым шаром и видом своим оправдывала рассуждение Фердинанда Поприщина, что ее, луну, делает в Гамбурге хромой бочар» [175] ), и литературовед А.С. Поляков в Кадникове Вологодской губернии (письмо С.А. Венгерову от 14 июля: «Солнце в виде красноватого желтка пробивается сквозь облака дыма» [176] ). 13 июня Божидар сочиняет триумфальную «Пляску воинов» с восклицанием «жарый шар в пожаре низк»; 3 июля репортер «Синего журнала» («Солнце на закате смотрит сквозь дым мистическим красным пятном, а луна при восходе принимает пурпуровые оттенки» [177] ) безнадежно проигрывает в зловещей изобразительности Д.В. Философову: «Особенно страшен выход луны. Она непривычная, малиновая. Декадентский режиссер, не боясь погрешить против природы, добился особенно мрачного, театрального эффекта. Иногда можно даже луну принять за солнце. На закате солнце такое же малиновое. Как пузырь, который медленно падает с как бы мертвого неба. Издыхающие от жары люди как-то равнодушно смотрят на враждебные светила» [178] ; 18 июля Мария Шрётер, услышав «слух о войне» и песню мобилизованных, обращается к солнцу с тревожным вопросом: «Солнце налилося кровью и блещущим трепетным гневом, / Шлет алый луч в щель угла, в бор и в поля шлет гонцов. ‹…› / В дыме горящих лесов дальняя даль голубая, / В дыме дымящихся сел, солнце, ужель ты зайдешь?..» [179] ; 26 июля в «Ниве» выходит стихотворение Марии Пожаровой «Засуха», в котором «неотвратно, слепительно яро / Красным оком глядящая твердь» к финалу становится орудием Божьей кары: «А в деснице (архангела. – В.З.) пылающим шаром / Солнце, солнце не меркнет весь день» [180] ; наконец, в уже упоминавшемся очерке В.В. Муйжеля «Война и деревня» (опубл. 16 августа) встречаем описание, ближе всего совпадающее со ст. 52–55 «Обезьяны»:
170
Ср. в письме Северянина Ан. Н. Чеботаревской от 19 июля 1914 года: «…еще за несколько дней до убийства Франца-Фердинанда, в дни опаловых недвижных удуший, когда я предсказывал Какие-то События, всем и каждому…» (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 2005–2006 гг. СПб., 2009. С. 747; публ. Л.Н. Ивановой и Т.В. Мисникевич). Позволительно предположить, что газетные сообщения о «горящей России» вдохновили и северянинскую «Поэзу спичечного коробка» (помеченную «начало июля 1914, мыза Ивановка»), в которой прославляется экстаз пиромана: «Бери же, чиркай и грози, / Восторжен, нагл и яр! / Ползет огонь на все стези: / В твоей руке – пожар!»
171
По впечатлению А.А. Макушинского, в этих стихах «солнце Апокалипсиса уже висит над миром» (Макушинский А.А. Указ. соч. С. 42; см. также: Богомолов Н.А. Сопряжение далековатых. С. 149).
172
Скворцов Б.Н. Владислав Ходасевич. Путем зерна. 3-я книга стихов // Казанский библиофил. 1922. № 3. С. 93.
173
Блок А.А. Указ. соч. С. 233.
174
На другой день, когда гнетущая обстановка в доме несколько разрядилась, Кузмин примирился со светилом: «Луна мила, как в Meistersinger’ах» (Кузмин М.А. Дневник: 1908–1915. С. 460–461; имеется в виду декорация второго акта вагнеровской оперы).
175
Литературное наследство. Т. 84: Иван Бунин. Кн. 1. М., 1973. С. 652 (публ. Л.Н. Афонина).
176
Из эпистолярного наследия А.С. Полякова / Публ. М.Д. Эльзона // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2001 год. СПб., 2006. С. 337.
177
Крог. Где красный петух краснее? // Синий журнал. 1914 (3 июля). № 26. С. 13.
178
Философов Д.В. Засуха // Русское слово. 1914. № 152. 3 июля.
179
Шретер М.В. Указ. соч. С. 15.
180
Об этих стихах см.: Поливанов К.М. Три
заметки к комментариям текстов А. Ахматовой // Тихие песни: Историко-литературный сб. к 80-летию Л.М. Турчинского. М., 2014. С. 304–309. Автор постулирует их связь с ахматовским «Пахнет гарью. Четыре недели…», равно как и ритмическое влияние на Ахматову «Прощания славянки»; оба эти предположения, однако, опровергаются ранней редакцией стихотворения Ахматовой, которая датирована 11 июля (см. выше).А днем едкий, горький дым висел в воздухе плотной завесой, и красное, резко очерченное солнце, на которое можно было смотреть простым глазом, победоносно катилось в бурой дымке и жгло старую, потрескавшуюся землю. Желтела рано выколосившаяся рожь, недвижная, застывшая в полном безветрии…
После начала войны это цветовое сочетание – густо-красного в дымном мареве – также приобрело мрачные коннотации: «Едкая мгла все лето нынче стояла над Россией, до Сибири – от непрерывных лесных и торфяных пожаров. К осени она порозовела, стала еще более едкой и страшной. Едкость и розовость ее тут, день и ночь» (дневник Гиппиус от 30 сентября) [181] . «Малиновый закат» душного вечера 19 июля (1 августа) многозначительно упоминает и Андрей Белый, находившийся за тысячу миль от горящих лесов, в швейцарском Дорнахе [182] ; на другой день Н.О. Лосский, которого война застала на отдыхе в Швеции, тоже с тревогой вглядывался в алое зарево [183] .
181
Гиппиус З.Н. Указ. соч. С. 178.
182
Белый А. Гремящая тишина. С. 175.
183
«Солнце закатывалось, и все небо пылало от ярко-красной вечерней зари. Все обратили внимание на необыкновенный цвет ее и с тяжелыми предчувствиями пустились в дорогу» (Лосский Н.О. Воспоминания: Жизнь и философский путь / Предисл. и примеч. Б.Н. Лосского, вступ. ст. О.Т. Ермишина. М., 2008. С. 164). Ср. о том же в мемуарах сына философа, в ту пору девятилетнего мальчика: «Заходящее солнце как-то необычно ярко обагряло добрую треть небосклона. Помню обращенное к отцу бабушкино восклицание „Коля, огонь“, и его ответ: „Кровь…“» (Лосский Б.Н. Наша семья в пору лихолетия 1914–1922 годов // Минувшее. М.; СПб., 1992. Вып. 11. С. 131).
Дымный воздух, пожары, чахнущие нивы, безжалостный круг солнца скоро обратились в клише поэтических описаний «яростного и пыльно-бирюзового» (Комаровский) предвоенного июля. Самое известное из них – восьмая строфа «Пятистопных ямбов» Гумилева (1915):
То лето было грозами полно,Жарой и духотою небывалой,Такой, что сразу делалось темноИ сердце биться вдруг переставало,В полях колосья сыпали зерно,И солнце даже в полдень было ало [184] .184
Арсений Несмелов возьмет эти строки эпиграфом к рассказу «Два Саши» (1939), где на фоне роковых примет июля 1914 года (включая обилие грибов), на которые беспечно-юные герои не обращают внимания, звучит реплика старожила: «Это лето, господа, страшное лето, и неспроста оно такое. ‹…› Такое же лето было перед турецкой войной. ‹…› Тоже гремело тогда лето, и вот грянули пушки» (Несмелов А.И. Собр. соч.: В 2 т. / Сост., коммент. Е.В. Витковского и др. Владивосток, 2006. Т. 2. С. 113). Заметим, что война 1877–1878 годов началась в апреле.
П.Н. Зайцев, непосредственно причастный, как мы помним, к публикации «Обезьяны», включил в свой единственный поэтический сборник стихотворение «Лето 1914 г.»:
Земля умирала от зною,И зноем дымились леса,И застило синею мглою,Дрожащею мглой небеса.Горели засохшие травы,Крутился безветренный зной,И в воздухе душном отравыТекли раскаленной волной.А там, в недоступной лазури,Воздушный дрожал океан –Играли грядущие бури,Громовый рыдал ураган.И встали кровавые зориНад пламенным сердцем земли.И реки студеного горяПо жаркой земле потекли [185] .185
Зайцев П.Н. Ночное солнце. М., 1923. С. 62. Стихи Зайцева, перепечатанные в антологии Ежова и Шамурина, судя по всему, повлияли на «Затмение солнца. 1914» Арсения Тарковского (1958): «В то лето народное горе / Надело железную цепь, / И тлела по самое море / Сухая и пыльная степь, / И под вечер горькие дали, / Как душная бабья душа, / Багровой тревогой дышали / И Бога хулили, греша…»
Если Зайцев тонко сочетает разработку мотивов «Обезьяны» (ср. «громовый рыдал ураган» и «хор… ветров и сфер» у Ходасевича) с романтической интонацией «Воздушного корабля», то приуроченные к двадцатилетней годовщине войны стихи ленинградского поэта Николая Брауна (автора круга «Островитян», в юности участника гумилевской студии и завсегдатая салона Наппельбаумов) [186] уже ограничиваются перебором штампов: заканчивает Браун, по-ходасевичевски, строкой «Так началась война» [187] . Типичен даже синтаксис первой строфы Брауна – вереница коротких простых предложений (ср. зачины Ахматовой: «Пахнет гарью. Четыре недели / Торф сухой по болотам горит», Вяч. Иванова: «Злак высох. Молкнул гром желанный» и Ходасевича: «Была жара. Леса горели. Нудно / Тянулось время») [188] :
186
В 1931 году Ходасевич, защищаясь от непрошеного оммажа со стороны Брауна (тот опубликовал в «Звезде» рифмованное проклятие белой эмиграции с эпиграфом «Под европейской ночью черной / Заламывает руки он»), сумел припомнить о нем немногое: «Если не ошибаюсь, я знавал его… ‹…› Лет десять назад он вращался среди учеников Гумилева. ‹…› Обыкновенный интеллигентный мальчик, по крови немец» (Ходасевич В. Голос «оттуда» // Возрождение. 1931. № 2228. 9 июля; об инциденте см.: Собр. соч. I, 444; Шубинский В.И. Указ. соч. С. 472–474). Чтобы показать степень влияния Ходасевича на Брауна, достаточно начальных строк его стихотворения «Тайна», полученных путем соединения «Эпизода» с «Балладой»: «Я помню этот день. Кончалось лето. / Был час послеобеденный, притихший. / Я со двора, девятилетний, быстрый, / Вбежал зачем-то в комнату – не помню. / Она была пронизана лучами / Дрожащими, косыми, золотыми ‹…›. / И в их раскачке, медленной и мерной, / Вся комната как будто поплыла: / Комод, и стол, и очертанья окон, / И выцветшие розы на обоях, / И сам я с ними закачался в лад…» (Браун Н.Л. Новые стихи. Л., 1940. С. 47).
187
Между прочим, теми же словами «Так началась война» завершались (и были озаглавлены) стихи А.А. Суркова о мобилизации лета 1914 года, опубликованные в номере «Правды», посвященном юбилею (1934. 26 июля; впоследствии печатались под заглавием «Начало» как часть хроники «Большая война»).
188
В черновике «Обезьяны» Ходасевич заменил первоначально поставленные запятые в ст. 1 на точки.
189
Литературный современник. 1934. № 8. С. 17–18; Браун Н.Л. Звенья: Стихи. Л., 1937. С. 86–87 (в этой и всех последующих публикациях – с выпуском двух строф).
Хотя засуха и пожары 1914 года, сыгравшие столь важную роль в русском Augusterlebnis, и впрямь оказались исключительно сильными (только казенного леса выгорело 428 тысяч десятин [190] ), стоит подчеркнуть, что опыт апокалиптической интерпретации этого традиционного для России бедствия [191] уже был к этому времени накоплен символистами. Так, Белый писал о 1901 годе: «Это были ‹…› дни лесных пожаров, наполнявших чадом окрестность. Дни, когда решались судьбы мира и России…» («Вторая симфония», 1902), а позднее Блок – о 1911 годе: «Уже был ощутим запах гари, железа и крови. ‹…› Летом этого года, исключительно жарким, так что трава горела на корню, в Лондоне происходили грандиозные забастовки железнодорожных рабочих, в Средиземном море – разыгрался знаменательный эпизод „Пантера – Агадир“…» [192] (предисловие к «Возмездию», 1919). На сей раз атмосфера тотальных предвестий, чье классическое описание дал Ходасевич в очерке о Муни (СС IV, 69–70), словно бы сама породила грозную реальность [193] . С завидной психологической зоркостью передает впечатление от пожаров знакомый Ходасевича художник Н.П. Ульянов, живший тем летом в Петровском:
190
Савельев П.С. Пожары-катастрофы / 2-е изд. М., 1994. С. 207.
191
Выписки из дневника, который в 1906–1908 и 1912–1922 годах вел крестьянин Тотемского уезда Вологодской губернии А.А. Замараев, сливаются в единую беспросветную картину: «Дым от горящего леса» (8 июля 1906 года); «Горит вся Россия, горят города, деревни и леса. Дым глаза ест, ветер сухой, разносит дым, в полуверсте ничего не видно» (27 августа 1912 года); «В деревнях и в домах везде дым от горящего леса. Солнце показывает красное, кровавое. ‹…› Кажется, горит сама земля. За четверть версты не видно» (22 и 26 июня 1914 года); «Начинаются лесные пожары» (28 мая 1917 года); «Везде горит, кажется, сама земля горит. Многие деревни в опасности…» (12 июля 1919 года); «Пожары страшные везде. Горит лес, горит мох, трава. ‹…› Кажется, горит вся Россия» (19 и 21 июля 1920 года); «Везде лесные пожары. Кругом горит» (20–21 мая 1921 года; см.: Дневник тотемского крестьянина А.А. Замараева: 1906–1922 годы / Публ. подгот. В.В. Морозов и Н.И. Решетников. М., 1995. С. 20, 51, 85, 161, 209, 226, 238). Ср. также антологию литературных свидетельств разных лет, собранную современным филологом в дни лесных пожаров 2010 года и приводящую на память цитату из флоберовского «Лексикона прописных истин» «'Et'e: toujours exceptionnel»: therese-phil.livejournal.com/171196.html.
192
Появление в июле 1911 года немецкой канонерской лодки «Пантера» у берегов марокканского Агадира привело к затяжному дипломатическому кризису и антивоенным манифестациям (Блок находился в это время в Германии и Франции). Волнение, охватившее Европу в дни coup d’Agadir, Волошин в статьях и лекциях неоднократно сопоставлял с атмосферой июля четырнадцатого года (Волошин М.А. Собр. соч. Т. 6 / Сост., подгот. текста А.В. Лаврова. М., 2007. Кн. 1. С. 409–410, 489; М., 2008. Кн. 2. С. 371–372); заметка «Речи» об австрийском ультиматуме Сербии была озаглавлена «Балканский Агадир» (1914. № 189. 16 июля).
193
В недалеком будущем мифологема «пожаров-знамений» будет применена и к 1917, и к 1921 году.