Стихотворения и баллады

1816

Горная дорога [73]

Над страшною бездной дорога бежит [74] ,Меж жизнью и смертию мчится;Толпа великанов ее сторожит;Погибель над нею гнездится.Страшись пробужденья лавины ужасной:В молчанье пройди по дороге опасной.Там мост через бездну отважной дугой [75] С скалы на скалу перегнулся;Не смертною был он поставлен рукой —Кто смертный к нему бы коснулся?Поток под него разъяренный бежит [76] ;Сразить его рвется и ввек не сразит.Там, грозно раздавшись, стоят ворота [77] ;Мнишь: область теней пред тобою;Пройди их – долина, долин красота [78] ,Там осень играет с весною.Приют сокровенный! желанный предел!Туда бы от жизни ушел, улетел.Четыре потока оттуда шумят [79] —Не зрели их выхода очи.Стремятся они на восток, на закат,Стремятся к полудню, к полночи;Рождаются вместе; родясь, расстаются;Бегут без возврата и ввек не сольются.Там в блеске небес два утеса стоят [80] ,Превыше всего, что земное;Кругом облака золотые кипят,Эфира семейство младое;Ведут хороводы в стране голубой;Там не был, не будет свидетель земной.Царица сидит высоко и светло [81] На вечно незыблемом троне;Чудесной красой обвивает челоИ блещет в алмазной короне;Напрасно там солнцу сиять и гореть:Ее золотит, но не может согреть.

73

Перевод стихотворения Фридриха Шиллера «Berglied» («Горная песня»). В стихотворении описан подъем на перевал Сен-Готард в Альпах, однако конкретность изображения романтически обобщена.

74

Над страшною бездной дорога бежит… – Имеется в виду тропа из Амштега через Вассен и Гешенен до знаменитого Чертова моста.

75

Там мост через бездну отважной дугой… – Чертов мост.

76

Поток под него разъяренный бежит… – река Рейсс.

77

Там, грозно раздавшись, стоят ворота… – Имеется в виду так называемая Урнская дыра.

78

Пройди их – долина, долин красота… – долина Ури.

79

Четыре потока оттуда шумят… – реки Рейсс, Рона, Тичино и Рейн.

80

Там в блеске небес два утеса стоят…. – скалы Фиэудо и Проза.

81

Царица сидит высоко и светло… – гигантская вершина Мутенгорн.

Март – начало апреля 1818

Песня [82] (« Минувших дней очарованье…»)

Минувших дней очарованье,Зачем опять воскресло ты?Кто разбудил воспоминаньеИ замолчавшие мечты?Шепнул душе привет бывалый;Душе блеснул знакомый взор;И зримо ей минуту сталоНезримое с давнишних пор.О милый гость, святое Прежде,Зачем в мою теснишься грудь?Могу ль сказать: живи надежде?Скажу ль тому, что было: будь?Могу ль узреть во блеске новомМечты увядшей красоту?Могу ль опять одеть покровомЗнакомой жизни наготу?Зачем душа в тот край стремится,Где были дни, каких уж нет?Пустынный край не населится,Не узрит он минувших лет;Там есть один жилец безгласный,Свидетель милой старины;Там вместе с ним все дни прекрасныВ единый гроб положены.

82

(«Минувших дней очарованье…»). Стихотворение посвящено Екатерине Федоровне Вадковской (ум. в 1861 году), племяннице родственницы и приятельницы Жуковского Анны Ивановны Плещеевой (ум. в 1817 году), которая горячо поддерживала намерение Жуковского жениться на М. А. Протасовой.

Июль – ноябрь 1818

Листок [83]

От дружной ветки отлученный,Скажи, листок уединенный,Куда летишь?… «Не знаю сам;Гроза разбила дуб родимый;С тех пор, по долам, по горамПо воле случая носимый,Стремлюсь, куда велит мне рок,Куда на свете всё стремится,Куда и лист лавровый мчитсяИ легкий розовый листок».

83

Перевод одноименного стихотворения французского поэта Антуана Венсана Арно (1766–1834). Жуковский удлинил размер, но уменьшил количество строк. Стихотворение Арно было написано в 1815 году, после того как вернувшиеся к власти Бурбоны изгнали поэта за его близость к Наполеону Бонапарту. В эпоху Реставрации оно, следовательно, воспринималось отражающим общую участь изгнанников, преследуемых деспотизмом. A. С. Пушкин в статье «Французская академия» (1836) писал о «Листке» Арно: «Участь этого маленького стихотворения замечательна. Костюшко перед своей смертью повторил его на берегу Женевского озера; Александр Ипсиланти перевел его на греческий язык; у нас его перевели Жуковский, Давыдов.

Наш боец чернокудрявыйС белым локоном на лбу».

Узнав о переводе Дениса Давыдова, Арно послал ему четверостишие (1825), первая строка которого была использована Пушкиным в послании к Денису Давыдову: «Тебе, певцу, тебе, герою…» (1836).

Стихотворение не раз переводилось на русский язык и впоследствии (см., например, переводы поэта-петрашевца С. Ф. Дурова – «С родного дерева отпавший…» – и B. Я. Брюсова – «Сорван с веточки зеленой…»). Мотивы стихотворения своеобразно трансформировались в «Листке» («Дубовый листок оторвался от ветки родимой…»; 1841) М. Ю. Лермонтова.

Январь или февраль 1818

На кончину Ее Величества королевы Виртембергской [84] Элегия

Ты улетел, небесный посетитель;Ты погостил недолго на земли;Мечталось нам, что здесь твоя обитель;Навек своим тебя мы нарекли…Пришла Судьба, свирепый истребитель,И вдруг следов твоих уж не нашли:Прекрасное погибло в пышном цвете…Таков удел прекрасного на свете!Губителем, неслышным и незримым,На всех путях Беда нас сторожит;Приюта нет главам, равно грозимым;Где не была, там будет и сразит.Вотще дерзать в борьбу с необходимым:Житейского никто не победит;Гнетомы все единой грозной Силой;Нам всем сказать о здешнем счастье: было!Но в свой черед с деревьев обветшалыхОсенний лист, отвянувши, падет;Слагая жизнь старик с рамен усталыхЕе, как долг, могиле отдает;К страдальцу Смерть на прах надежд увялых,Как званый друг, желанная, идет…Природа здесь верна стезе привычной:Без ужаса берем удел обычный.Но если вдруг, нежданная, вбегаетБеда в семью играющих Надежд;Но если жизнь изменою слетаетС веселых, ей лишь миг знакомых веждИ Счастие младое умирает,Еще не сняв и праздничных одежд…Тогда наш дух объемлет трепетаньеИ силой в грудь врывается роптанье.О наша жизнь, где верны лишь утраты,Где милому мгновенье лишь дано,Где скорбь без крыл, а радости крылатыИ где навек минувшее одно…Почто ж мы здесь мечтами так богаты,Когда мечтам не сбыться суждено?Внимая глас Надежды, нам поющей,Не слышим мы шагов Беды грядущей.Кого спешишь ты, Прелесть молодая,В твоих дверях так радостно встречать?Куда бежишь, ужасного не чая,Привыкшая с сей жизнью лишь играть?Не радость – Весть стучится гробовая…О! подожди сей праг переступать;Пока ты здесь – ничто не умирало;Переступи – и милое пропало.Ты, знавшая житейское страданье,Постигшая все таинства утрат,И ты спешишь с надеждой на свиданье…Ax! удались от входа сих палат;Отложено навек торжествованье;Счастливцы там тебя не угостят:Ты посетишь обитель уж пустую…Смерть унесла хозяйку молодую.Из дома в дом по улицам столицыСтрашилищем скитается Молва;Уж прорвалась к убежищу царицы,Уж шепчет там ужасные слова;Трепещет всё, печалью бледны лицы…Но мертвая для матери жива;В ее душе спокойствие незнанья;Пред ней мечта недавнего свиданья.О Счастие, почто же на отлетеТы нам в лицо умильно так глядишь?Почто в своем предательском привете,Спеша от нас: я вечно! говоришь;И к милому, уж бывшему на свете,Нас прелестью нежнейшею манишь?…Увы! в тот час, как матерь ты пленяло,Ты только дочь на жертву украшало.И, нас губя с холодностью ужасной,Еще Судьба смеяться любит нам;Ее уж нет, сей жизни столь прекрасной…А мать, склонясь к обманчивым листам,В них видит дочь надеждою напрасной,Дарует жизнь безжизненным чертам,В них голосу умолкшему внимает,В них воскресить умершую мечтает.Скажи, скажи, супруг осиротелый,Чего над ней ты так упорно ждешь?С ее лица приветное слетело;В ее глазах узнанья не найдешь;И в руку ей рукой оцепенелойОтветного движенья не вожмешь.На голос чад зовущих недвижима…О! верь, отец, она невозвратима.Запри навек ту мирную обитель,Где спутник твой тебе минуту жил;Твоей души свидетель и хранитель,С кем жизни долг не столько бременил,Советник дум, прекрасного делитель,Слабеющих очарователь сил —С полупути ушел он от земного,От бытия прелестно молодого.И вот – сия минутная царица,Какою смерть ее нам отдала;Отторгнута от скипетра десница:Развенчано величие чела;На страшный гроб упала багряница,И жадная судьбина пожралаВ минуту всё, что было так прекрасно,Что всех влекло, и так влекло напрасно.Супруг, зовут! иди на расставанье!Сорвав с чела супружеский венец,В последнее земное провожаньеВеди сирот за матерью, вдовец;Последнее отдайте ей лобзанье;И там, где всем свиданиям конец,Невнемлющей прости свое скажитеИ в землю с ней все блага положите.Прости ж, наш цвет, столь пышно восходивший, —Едва зарю успел ты перецвесть.Ты, Жизнь, прости, красавец не доживший;Как радости обманчивая весть,Пропала ты, лишь сердце приманивши,Не дав и дня надежде перечесть.Простите вы, благие начинанья,Вы, славных дел напрасны упованья…Но мы… смотря, как наше счастье тленно,Мы жизнь свою дерзнем ли презирать?О нет, главу подставивши смиренно,Чтоб ношу бед от промысла принять,Себя отдав руке неоткровенной,Не мни Творца, страдалец, вопрошать;Слепцом иди к концу стези ужасной…В последний час слепцу всё будет ясно.Земная жизнь небесного наследник;Несчастье нам учитель, а не враг;Спасительно-суровый собеседник,Безжалостный разитель бренных благ,Великого понятный проповедник,Нам об руку на тайный жизни прагОно идет, всё руша перед намиИ скорбию дружа нас с небесами.Здесь радости – не наше обладанье;Пролетные пленители землиЛишь по пути заносят к нам преданьеО благах, нам обещанных вдали;Земли жилец безвыходный – Страданье;Ему на часть Судьбы нас обрекли;Блаженство нам по слуху лишь знакомец;Земная жизнь – страдания питомец.И сколь душа велика сим страданьем!Сколь радости при нем помрачены!Когда, простясь свободно с упованьем,В величии покорной тишины,Она молчит пред грозным испытаньем,Тогда… тогда с сей светлой вышиныВся промысла ей видима дорога;Она полна понятного ей Бога.О! матери печаль непостижима,Смиряются все мысли пред тобой!Как милое сокровище, таима,Как бытие, слиянная с душой,Она с одним лишь небом разделима…Что ей сказать дерзнет язык земной?Что мир с своим презренным утешеньемПеред ее великим вдохновеньем?Когда грустишь, о матерь, одинока,Скажи, тебе не слышится ли глас,Призывное несущий издалека,Из той страны, куда всё манит нас,Где милое скрывается до срока,Где возвратим отнятое на час?Не сходит ли к душе благовеститель,Земных утрат и неба изъяснитель?И в горнее унынием влекома,Не верою ль душа твоя полна?Не мнится ль ей, что отческого домаЛишь только вход земная сторона?Что милая небесная знакомаИ ждущею семьей населена?Всё тайное не зрится ль откровенным,А бытие великим и священным?Внемли ж: когда молчит во храме пеньеИ вышних сил мы чувствуем нисход;Когда в алтарь на жертвосовершеньеСосуд Любви сияющий грядет;И на тебя с детьми благословеньеТоржественно мольба с небес зовет;В час таинства, когда союзом теснымСоединен житейский мир с небесным, —Уже в сей час не будет, как бывало,Отшедшая твоя наречена;Об ней навек земное замолчало;Небесному она передана;Задернулось за нею покрывало…В божественном святилище она,Незрима нам, но видя нас оттоле,Безмолвствует при жертвенном престоле.Святый символ надежд и утешенья!Мы все стоим у таинственных врат;Опущена завеса провиденья;Но проникать ее дерзает взгляд;За нею скрыт предел соединенья;Из-за нее, мы слышим, говорят:«Мужайтеся; душою не скорбите!С надеждою и с верой приступите!»

84

Королева Виртембергская – Екатерина Павловна, сестра Александра I. Стихотворение вызвано ее внезапной смертью 28 декабря 1818 года в Штутгарте.

Элегию сразу же высоко оценили современники. К. Н. Батюшков назвал стихи Жуковского прекрасными. В. Г. Белинский писал: «Это вопль страшно потрясенной души, это голос растерзанного, истекающего кровью сердца, это чувство жизненное и глубокое…» Характеризуя Жуковского как «певца сердечных утрат», Белинский сослался на элегию поэта: «…И кто не знает его превосходной элегии „На кончину королевы Виртембергской“ – этого высокого католического реквиема, этого скорбного гимна житейского страдания и таинства утрат?… Это в высшей степени романтическое произведение в духе средних веков. Оно всегда прекрасно; но если вы хотите насладиться им вполне и глубоко – прочтите его, когда сердце ваше постигнет скорбная утрата… О, тогда в Жуковском найдете вы себе друга, который разделит с вами ваше страдание и даст ему язык и слово…»

Январь 1819

Цвет завета [85]

Мой милый цвет, былинка полевая,Скорей покинь приют твой луговой:Теперь тебя рука нашла родная;Доселе ты с непышной красотойЦвела в тиши, очей не привлекаяИ путника не радуя собой;Ты здесь была желанью неприметна,Чужда любви и сердцу безответна.Но для меня твой вид – очарованье;В твоих листах вся жизнь минувших лет;В них милое цветет воспоминанье;С них веет мне давнишнего привет;Смотрю… и всё, что мило, на свиданьеС моей душой, к тебе, родимый цвет,Воздушною слетелося толпою,И прошлое воскресло предо мною.И всех друзей душа моя узнала…Но где ж они? На миг с путей земныхНа север мой мечта вас прикликала,Сопутников младенчества родных…Вас жадная рука не удержала,И голос ваш, пленив меня, затих.О, будь же вам заменою свиданьяМой северный цветок воспоминанья!Он вспомнит вам союза час священный,Он возвратит вам прошлы времена…О сладкий час! о вечер незабвенный!Как Божий рай, цвела там сторона;Безоблачен был запад озаренный,И свежая на землю тишина,Как ясное предчувствие, сходила;Природа вся с душою говорила.И к нам тогда, как Гений, прилеталоЗа песнею веселой стариныПрекрасное, что некогда бывалоТоварищем младенческой весны;Отжившее нам снова оживало;Минувших лет семьей окружены,Всё лучшее мы зрели настоящим;И время нам казалось нелетящим.И Верная была незримо с нами…Сии окрест волшебные места,Сей тихий блеск заката за горами,Сия небес вечерних чистота,Сей мир души, согласный с небесами,Со всем была, как таинство, слитаЕе душа присутствием священным,Невидимым, но сердцу откровенным.И нас Ее любовь благословляла;И ободрял на благо тихий глас…Друзья, тогда Судьба еще молчалаО жребиях, назначенных для нас;Неизбранны, на дне ее фиалаОни еще таились в оный час;Играли мы на тайном праге света…Тогда был дан вам мною цвет завета.И где же вы?… Разрознен круг наш тесный;Разлучена веселая семья;Из области младенчества прелестнойРазведены мы в разные края…Но розно ль мы? Повсюду в поднебесной,О верные, далекие друзья,Прекрасная всех благ земных примета,Для нас цветет наш милый цвет завета.Из северной, любовию избраннойИ промыслом указанной страныК вам ныне шлю мой дар обетованный;Да скажет он друзьям моей весны,Что выпал мне на часть удел желанный;Что младости мечты совершены;Что не вотще доверенность к надеждеИ что Теперь пленительно, как Прежде.Да скажет он, что в наш союз прекрасныйЕще один товарищ приведен…На путь земной из люльки безопаснойНам подает младую руку он;Его лицо невинностию ясно,И жизнь над ним как легкий веет сон;Беспечному предав его веселью,Судьба молчит над тихой колыбелью.Но сладостным предчувствием теснитсяНа сердце мне грядущего мечта:Младенчества веселый сон промчится,Разоблачат житейское лета,Огнем души сей взор воспламенитсяИ мужески созреет красота;Дойдут к нему возвышенные вестиО праотцах, о доблести, о чести…О! да поймет он их знаменованье,И жизнь его да будет им верна!Да перейдет, как чистое преданьеПрекрасных дел, в другие времена!Что б ни было судьбы обетованье,Лишь благом будь она освящена!..Вы ж, милые, товарища примитеИ путь его земной благословите.А ты, наш цвет, питомец скромный луга,Символ любви и жизни молодой,От севера, от запада, от югаЛетай к друзьям желанною молвой;Будь голосом, приветствующим друга;Посол души, внимаемый душой,О верный цвет, без слов беседуй с намиО том, чего не выразить словами.

85

Написано по желанию великой княгини Александры Федоровны, которая обменивалась со своей сестрой первыми весенними цветами. А. И. Тургенев писал 30 июля 1819 года П. А. Вяземскому: «Посылаю тебе стихи Жуковского, написанные по заказу вел. княгини. Она же дала и тему на немецком: „L"andler-Gras“, у немцев – цвет завета. Чего не выразит чародей-Жуковский. В сем „Цвете“ соединяется воспоминание прошедшего с таинственностью будущего. Он часто означает какую-нибудь эпоху или минуту жизни, например, свидание или разлуку. Знаменование его скорее понять, нежели объяснить можно». Вяземский, получив письмо, отвечал А. И. Тургеневу 7 августа 1819 года: «Этот обер-черт Жуковский!.. Как можно быть поэтом по заказу? Стихотворцем – так, я понимаю; но чувствовать живо, дать языку души такую верность, когда говоришь за другую душу, и еще порфирородную, я постигнуть этого не могу! Знаешь ли, что в Жуковском важнейшая примета его чародействия? – Способность, с которою он себя, то есть поэзию, переносит во все недоступные места… все скверное очищается перед ним… „Цветок“ его прелестен. Был ли такой язык до него? Нет! Зачинщиком ли он нового у нас поэтического языка? Что вы ни думали бы (И. И. Дмитриев и А. Ф. Мерзляков. – В. К.), а Жуковский вас переживет. Пускай язык наш и изменится, некоторые цветки его не повянут. Стихотворные красоты языка могут со временем поблекнуть, поэтические всегда свежи, всегда душисты».

16 июня – 2 июля 1819

К мимопролетевшему знакомому Гению [86]

Скажи, кто ты, пленитель безымянный?С каких небес примчался ты ко мне?Зачем опять влечешь к обетованной,Давно, давно покинутой стране?Не ты ли тот, который жизнь младуюТак сладостно мечтами усыплялИ в старину про гостью неземную —Про милую надежду ей шептал?Не ты ли тот, кем всё во дни прекрасныТак жило там, в счастливых тех краях,Где луг душист, где воды светло-ясны,Где весел день на чистых небесах?Не ты ль во грудь с живым весны дыханьемТаинственной унылостью влетал,Ее теснил томительным желаньемИ трепетным весельем волновал?Поэзии священным вдохновеньемНе ты ль с душой носился в высоту,Пред ней горел божественным виденьем,Разоблачал ей жизни красоту?В часы утрат, в часы печали тайной,Не ты ль всегда беседой сердца был,Его смирял утехою случайнойИ тихою надеждою целил?И не тебе ль всегда она внималаВ чистейшие минуты бытия,Когда судьбы святыню постигала,Когда лишь Бог свидетель был ея?Какую ж весть принес ты, мой пленитель?Или опять мечтой лишь поманишьИ, прежних дум напрасный пробудитель,О счастии шепнешь и замолчишь?О Гений мой, побудь еще со мною;Бывалый друг, отлетом не спеши;Останься, будь мне жизнию земною,Будь ангелом-хранителем души.

86

Вольный перевод стихотворения «Lied» («Песня») немецкого философа, теоретика романтизма Фридриха Вильгельма Шеллинга (1775–1854). Образ «гения» биографы связывают с С. А. Самойловой (в замужестве – Бобринская), которой Жуковский был увлечен. Пушкин, не увидевший стихотворения в Собрании сочинений Жуковского 1824 года, пенял ему: «Зачем слушаешься ты маркиза Блудова (Д. Н. Блудов (1785–1864) – дипломат, член „Арзамаса“. – В. К.)? пора бы тебе удостовериться в односторонности его вкуса… „Надпись к Гёте“, „Ах, если б мой милый“, „Гению“ – все это прелесть, а где она?»

7 августа 1819

К портрету Гёте [87]

Свободу смелую приняв себе в закон,Всезрящей мыслию над миром он носился.И в мире всё постигнул он —И ничему не покорился.

7-10 августа 1819

Невыразимое [88] Отрывок

87

Надпись, возможно, приготовлена к 70-летию Гёте (родился 28 августа 1749 года). Жуковский, вероятно, воспользовался четверостишием Андрея Тургенева (см. примеч. к стихотворению «Сельское кладбище»), который переводил на русский язык «Страдания молодого Вертера». В экземпляр немецкого издания, подаренного Жуковскому Андреем Тургеневым, вклеен листок со стихами:

Свободным гением натуры вдохновенный,Он в пламенных чертах ее изображал;И в чувствах сердца лишь законы почерпал,Законам никаким другим не покоренный.

Под ними стоит подпись: «Т». По свидетельству Александра Ивановича Тургенева, брата Андрея Тургенева и близкого друга Жуковского, стихи Андрея Тургенева были написаны им в 16-летнем возрасте к портрету Гёте. Впоследствии А. И. Тургенев вписал их в альбом Гёте. Вполне естественно, что Жуковский в преддверии юбилея Гёте вновь вспомнил о друге своей юности и отдал дань не только немецкому поэту, но и его русскому переводчику. Известен восторженный отзыв М. Горького о стихотворении: «Здесь в четырех строках не только дан очерк Гёте – это выше Гёте. Здесь заключен общечеловеческий лозунг – Служи свободе, все познавай, ничему не покоряйся! Таких строк немного в литературе мира». Стихотворение надолго определило романтическую интерпретацию образа великого немецкого поэта.

88

Стихотворение носит программный характер. Жуковский считал, что главный предмет поэзии – душа. Впечатления, получаемые из внешнего мира, воздействуют на душу, и по ним можно понять ее движения. Однако они настолько зыбки, изменчивы, что уловить их почти невозможно. Жизнь души – это непрерываемый процесс, в котором нельзя выхватить какой-нибудь один миг, чтобы в точности выразить его, так как прошедшее состояние никогда не воскресает вновь в том же виде. Отсюда идет утверждение о невыразимости истинного содержания переживаний, то есть о невозможности их достоверной передачи вследствие их текучести. Кроме того, слово, называя, огрубляет чувство, лишает его сопутствующих оттенков. То, что выражает поэт в стихотворении, лишь бледная копия действительных реальных переживаний. Эти мысли Жуковского характерны для отношения романтиков (Баратынский, Тютчев, Фет) к слову.

Что наш язык земной пред дивною природой?С какой небрежною и легкою свободойОна рассыпала повсюду красотуИ разновидное с единством согласила!Но где, какая кисть ее изобразила?Едва-едва одну ее чертуС усилием поймать удастся вдохновенью…Но льзя ли в мертвое живое передать?Кто мог создание в словах пересоздать?Невыразимое подвластно ль выраженью?…Святые таинства, лишь сердце знает вас.Не часто ли в величественный часВечернего земли преображенья,Когда душа смятенная полнаПророчеством великого виденьяИ в беспредельное унесена, —Спирается в груди болезненное чувство,Хотим прекрасное в полете удержать,Ненареченному хотим названье дать —И обессиленно безмолвствует искусство?Что видимо очам – сей пламень облаков,По небу тихому летящих,Сие дрожанье вод блестящих,Сии картины береговВ пожаре пышного заката —Сии столь яркие черты —Легко их ловит мысль крылата,И есть слова для их блестящей красоты.Но то, что слито с сей блестящей красотою —Сие столь смутное, волнующее нас,Сей внемлемый одной душоюОбворожающего глас,Сие к далекому стремленье,Сей миновавшего привет(Как прилетевшее незапно дуновеньеОт луга родины, где был когда-то цвет,Святая молодость, где жило упованье),Сие шепнувшее душе воспоминаньеО милом радостном и скорбном старины,Сия сходящая святыня с вышины,Сие присутствие создателя в созданье —Какой для них язык?… Горе душа летит,Всё необъятное в единый вздох теснится,И лишь молчание понятно говорит.

Вторая половина августа 1819

Песня [89] (« Отымает наши радости …»)

Отымает наши радостиБез замены хладный свет;Вдохновенье пылкой младостиГаснет с чувством жертвой лет;Не одно ланит пыланиеТратим с юностью живой —Видим сердца увяданиеПрежде юности самой.Наше счастие разбитоеВидим мы игрушкой волн,И в далекий мрак сердитоеМоре мчит наш бедный челн;Стрелки нет путеводительной,Иль вотще ее магнитВ бурю к пристани спасительнойЧелн беспарусный манит.Хлад, как будто ускореннаяСмерть, заходит в душу к нам;К наслажденью охлажденная,Охладев к самим бедам,Без стремленья, без желания,В нас душа заглушенаИ навек очарованияСлез отрадных лишена.На минуту ли улыбкоюМертвый лик наш оживет,Или прежнее ошибкоюВ сердце сонное зайдет —То обман; то плющ, играющийПо развалинам седым;Сверху лист благоухающий, —Прах и тление под ним.Оживите сердце вялое;Дайте быть по старине;Иль оплакивать бывалоеСлез бывалых дайте мне.Сладко, сладко появлениеРучейка в пустой глуши;Так и слезы – освежениеЗапустевшия души.

89

(«Отымает наши радости…»). Вольный перевод стихотворения Джорджа Ноэла Гордона Байрона «Stanzas for music» («Стансы для музыки»). «Песня» – первый перевод, точнее, вариация на мотив Байрона. Начиная с 1819-го и в последующие годы Жуковский увлекался поэзией Байрона (впервые об английском поэте он услышал гораздо раньше) и читал «Чайльд Гарольда», «Гяура», «Мазепу», «Манфреда», познакомился с переводом «Абидосской невесты» поэта И. И. Козлова. На поэзию Байрона обращает внимание Жуковского и П. А. Вяземский. В письме А. И. Тургеневу он, по его словам, «купается» «в пучине поэзии», «читает и перечитывает лорда Байрона», удивляясь: «Как Жуковский не черпает тут жизни, коей стало бы на целое поколение поэтов!» А. И. Тургенев отвечал: «Ты проповедуешь нам Байрона, которого мы все лето (1819 года. – В. К.) читали. Жуковский им бредит и им питается. В планах его много переводов из Байрона».

Жуковский не сохранил размера подлинника, а куплетную строфу заменил восьмистишием. Байрон считал стихотворение одним из «наиболее меланхолических», когда-либо им написанных. Тем самым Жуковский нашел в стихотворении родственное себе чувство и настроение, заметно усилив меланхолическую грусть и переведя энергию байроновского отчаяния в план элегического размышления.

1820

Лалла Рук [90]

Милый сон, души пленитель,Гость прекрасный с вышины,Благодатный посетительПоднебесной стороны,Я тобою насладилсяНа минуту, но вполне:Добрым вестником явилсяЗдесь небесного ты мне.Мнил я быть в обетованнойТой земле, где вечный мир;Мнил я зреть благоуханныйБезмятежный Кашемир;Видел я: торжествовалиПраздник розы и весныИ пришелицу встречалиИз далекой стороны.И блистая и пленяя —Словно ангел неземной —Непорочность молодаяПоявилась предо мной;Светлый завес покрывалаОтенял ее черты,И застенчиво склонялаВзор умильный с высоты.Всё – и робкая стыдливостьПод сиянием венца,И младенческая живость,И величие лица,И в чертах глубокость чувстваС безмятежной тишиной —Всё в ней было без искусстваНеописанной красой!Я смотрел – а призрак мимо(Увлекая душу вслед)Пролетал невозвратимо;Я за ним – его уж нет!Посетил, как упованье;Жизнь минуту озарил;И оставил лишь преданье,Что когда-то в жизни был!Ах! не с нами обитаетГений чистой красоты;Лишь порой он навещаетНас с небесной высоты;Он поспешен, как мечтанье,Как воздушный утра сон;Но в святом воспоминаньеНеразлучен с сердцем он!Он лишь в чистые мгновеньяБытия бывает к намИ приносит откровенья,Благотворные сердцам;Чтоб о небе сердце зналоВ темной области земной,Нам туда сквозь покрывалоОн дает взглянуть порой;И во всем, что здесь прекрасно,Что наш мир животворит,Убедительно и ясноОн с душою говорит;А когда нас покидает,В дар любви у нас в видуВ нашем небе зажигаетОн прощальную звезду.

90

В первой публикации стихотворение оканчивалось строфой, впоследствии опущенной:

Кто же ты, очаровательБед и радостей земных?О небесный жизнедатель,Мне знаком ты! для другихНет тебе именованья:Ты без имени им друг!Для меня ж тебе названьеСердце дало: Лалла Рук.

Стихотворение было написано по придворному заказу. 15 января 1821 года в Берлине прусский король Фридрих дал праздник в честь приезда великой княгини Александры Федоровны (принцессы Шарлотты) и ее мужа, великого князя Николая Павловича (будущего Николая I). На празднике были разыграны живые картины на сюжеты поэмы «Лалла Рук» («Lallah Rookh») английского (ирландского) поэта, друга Байрона, Томаса Мура (1779–1852). Роль индийской принцессы Лалла Рук исполняла Александра Федоровна, а ее жениха, бухарского принца Алириса, явившегося ей певцом Фераморза, – Николай Павлович. Образ «гения вдохновения», столь устойчивый у Жуковского, восходит к поэзии немецких романтиков. Жуковский собирался снабдить стихотворение обширным примечанием, но не опубликовал его. В нем разъяснена суть «философии» «Лалла Рук»: «Руссо говорит: il n’y a de beau que ce qui n’est pas – прекрасно только то, чего нет; это не значит только то, что не существует. Прекрасное существует, но его нет, ибо оно является нам только минутами, для того единственно, чтобы нам сказаться, оживить нас, возвысить нашу душу – но его ни удержать, ни разглядеть, ни постигнуть мы не можем; ему нет имени, ни образа; оно ощутительно и непонятно; оно посещает нас в лучшие минуты нашей жизни… И весьма понятно, почему почти всегда соединяется с ними грусть, но грусть, не лишающая бодрости, а животворная и сладкая, какое-то смутное стремление: это происходит от его скоротечности, от его невыразимости, от его необъятности – прекрасно только то, чего нет! В эти минуты живого чувства стремишься не к тому, чем оно произведено и что перед тобою, но к чему-то лучшему, тайному, далекому, что с ним соединяется, и чего с ним нет, и что для тебя где-то существует… Нет, эта грусть убедительно говорит нам, что прекрасное здесь не дома, что оно только мимопролетающий благовеститель лучшего; оно есть восхитительная тоска по отчизне; оно действует на нашу душу не настоящим, а темным воспоминанием всего прекрасного в прошедшем и тайным ожиданием чего-то в будущем.

А когда нас покидает,В дар любви, у нас в видуВ нашем небе зажигаетНам прощальную звезду».

Современники, обеспокоенные влиянием на Жуковского царской семьи, бьют тревогу. П. А. Вяземский пытается воздействовать на Жуковского через А. И. Тургенева: «Он (Жуковский. – В. К.)… говорит с душами в Аничковском дворце, где души никогда и не водились». Однако Жуковский освещал события придворной жизни совсем не в официальном ключе и не создавал панегирических виршей: он преобразовывал эти события силой фантазии, и они становились поэтическими фактами его душевной жизни, выражая свойственное ему романтическое мироощущение. Данное обращение к поэме Т. Мура диктовалось к тому же темой праздника. Любопытно, что стихи Жуковского вошли в творческую память Пушкина, который в 1825 году использовал (разумеется, переосмыслив) выражение «гений чистой красоты» из «Лаллы Рук» Жуковского в мадригале Анне Петровне Керн («Я помню чудное мгновенье…»), а императрица Александра Федоровна предстала в его сознании в поэтическом образе из стихотворения Жуковского. В рукописях VIII главы «Евгения Онегина», писавшейся в декабре 1829 – сентябре 1830 года, сохранилась строфа с такими стихами:

И в зале яркой и богатой,Когда в умолкший, тесный круг,Подобна лилии крылатойКолеблясь, входит Лалла Рук.И над поникшею толпоюСияет царственной главою,И тихо вьется и скользитЗвезда-харита меж харит…

15/27 января – 7/19 февраля 1821

Явление поэзии в виде Лалла Рук [91]

К востоку я стремлюсь душою!Прелестная впервые тамЯвилась в блеске над землеюОбрадованным небесам.Как утро юного творенья,Она пленительна пришлаИ первый пламень вдохновеньяСтрунами первыми зажгла.Везде любовь ее встречает;Цветет ей каждая страна;Но всюду милый сохраняетОбычай родины она.Так пролетела здесь, блистаяВостока пламенным венцом,Богиня песней молодаяНа паланкине золотом.Как свежей утренней пороюВ жемчуге утреннем цветы,Она пленяла красотою,Своей не зная красоты.И нам с своей улыбкой ясной,В своей веселости младой,Она казалася прекраснойВсеобновляющей весной.Сама гармония святая —Ее нам мнилось бытие,И мнилось, душу разрешая,Манила в рай она ее.При ней все мысли наши – пенье!И каждый звук ее речей,Улыбка уст, лица движенье,Дыханье, взгляд – всё песня в ней.

91

Об этом стихотворении Жуковский писал А. И. Тургеневу: «Эти стихи сочинены здесь одною молодою девушкою: я их перевел». Высказано предположение, что автор оригинального текста, вероятно, Гедвига Штегеман (о «Стихах m-me St"agemаnn» упоминается в дневнике Жуковского от 1 февраля 1821 года).