Стихотворения и баллады

1/13-6/18 февраля 1821

Воспоминание [92]

О милых спутниках, которые наш светСвоим сопутствием для нас животворили,Не говори с тоской: их нет;Но с благодарностию: были.

16 февраля 1821

МОРЕ [93] Элегия

92

Cтихотворение в первой публикации было озаглавлено «К N. N.». Первоначально последние два стиха в черновом автографе читались:

Не с грустью говори: на свете их уж нет,Но с благодарностью: они на свете были.

Мотив воспоминания – один из ключевых в жизни и поэзии Жуковского. Уже в 1815 году поэт изложил свою «философию воспоминания» (выражение Ц. Вольпе – исследователя творчества Жуковского): «Я когда-то написал: Счастие не состоит из удовольствий простых, но из удовольствий с воспоминанием, и эти удовольствия сравнил с фонарями, зажженными ночью на улице; между ими есть промежутки освещенные и вся улица светла, хотя не вся составлена из света. Так и счастие жизни. Удовольствие – фонарь, зажженный на дороге жизни, воспоминание свет, а счастие ряд этих прекрасных воспоминаний, которые всю жизнь озаряют… Надежда пустое слово. Оно прекрасно только для неопытности, которой жизнь неизвестна». Те же мысли развиты в дневнике от 16 февраля 1821 года и в статье «Воспоминание», причем они непосредственно следуют за текстом стихотворения: «Нет и были – какая разница! в первом потеря, в последнем воспоминание: нет значит исчезли; были значит оставили следы бытия своего. Прекрасная жизнь тех, которых мы лишились, освещает для нас и землю и жизнь нашу. Решительная минута разлуки миновалась, она навеки предана воспоминанию; недоумение кончилось; но будущее не приводит в трепет; печаль об них обратилась из страдания в благодетельную для сердца любовь; можем всем делиться с ними свободно; их образ равно светел для нас и при нашем счастьи и при нашем несчастии; ни то, ни другое не изменяет им жребия; но и в том, и в другом они с нами воспоминанием, всегда неизменным (пока не изменимся мы сами), возвышающим душу в счастии, ободряющем ее в несчастии, и такое воспоминание есть для нас, так сказать, двойник нашей совести». Мысль стихотворения Жуковский распространял и на жизнь. В частности, он писал А. П. Елагиной 12 ноября 1823 года об умершей в том году М. А. Мойер (урожд. Протасовой): «Маша для нас существует. Прошедшее не умирает. Не говорите: ее нет! говорите: она была».

93

Одно из самых совершенных стихотворений Жуковского, сразу ставшее классическим. Пушкин в письме к П. А. Вяземскому (около 25 января 1829 года) выделил из сборника «Северные цветы» это стихотворение: «Читал „Цветы“? Каково море Жуковского…»

Безмолвное море, лазурное море,Стою очарован над бездной твоей.Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,Тревожною думой наполнено ты.Безмолвное море, лазурное море,Открой мне глубокую тайну твою:Что движет твое необъятное лоно?Чем дышит твоя напряженная грудь?Иль тянет тебя из земныя неволиДалекое светлое небо к себе?…Таинственной, сладостной полное жизни,Ты чисто в присутствии чистом его:Ты льешься его светозарной лазурью,Вечерним и утренним светом горишь,Ласкаешь его облака золотыеИ радостно блещешь звезд'aми его.Когда же сбираются темные тучи,Чтоб ясное небо отнять у тебя —Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…И мгла исчезает, и тучи уходят,Но, полное прошлой тревоги своей,Ты долго вздымаешь испуганны волны,И сладостный блеск возвращенных небесНе вовсе тебе тишину возвращает;Обманчив твоей неподвижности вид:Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

1822

9 марта 1823 [94]

Ты предо мноюСтояла тихо.Твой взор унылыйБыл полон чувства.Он мне напомнилО милом прошлом…Он был последнийНа здешнем свете.Ты удалилась,Как тихий ангел;Твоя могила,Как рай, спокойна!Там все земныеВоспоминанья,Там все святыеО Небе мысли.Звезды небес,Тихая ночь!..

94

Раньше считалось, что стихотворение связано с получением известия о смерти М. А. Мойер (Протасовой). Однако, как установлено И. М. Семенко, в стихотворении идет речь о последнем свидании Жуковского с М. А. Мойер (в ночь с 9 на 10 марта Жуковский выехал из Дерпта в Петербург). Подлинное заглавие основано на чтении двух автографов (см.: Жуковский В. А. Избранное. Л.: Худож. лит., 1973. С. 126 и Семенко И. Жизнь и поэзия Жуковского. М.: Худож. лит., 1975. С. 35). Однако, восстанавливая заглавие стихотворения («9 марта 1823» вместо «19 марта 1823»), нужно учесть, что стихотворение, в котором поэт вспоминает о последнем свидании, написано все же после получения известия о смерти, поскольку в нем упоминается «твоя могила», что было бы невозможным, если бы в момент создания стихотворения М. А. Мойер была жива. Даты заглавия и написания не совпадают, и в этом, возможно, заложен особый смысл: для Жуковского Мойер не исчезла из мира, а стала лишь незримой. Об этом свидетельствует письмо поэта А. П. Елагиной от 28 марта 1823 года: «Дуняша, друг, дайте мне руку во имя Маши, которая для нас все существует». В стихотворении Жуковский запечатлел последнее свидание с М. А. Мойер, которая как бы «удаляется» из «здешнего света», но остается живой, унося туда и «земные воспоминанья». Жуковский хотел продолжить стихотворение. К 1831 году относится отрывок, не вошедший в окончательный текст:

Звезды небес!Тихая ночь!Ваше молчаньеТайною чароюДушу покоит!С вами душа,Звезды небес,Тихая ночь!Счастье живоеМинувших времен,Раз улетевши,Не будет назад.

В. М. Жирмунский указал, что источником стихотворения послужил отрывок «Wie war dein Leben…» («Какова была твоя жизнь…»), в котором немецкий поэт-романтик Клеменс Брентано (1778–1842) оплакивал свою умершую сестру Софию.

19(?) марта 1823

Победитель [95]

Сто красавиц светлоокихПредседали на турнире.Все – цветочки полевые;А моя одна как роза.На нее глядел я смело,Как орел глядит на солнце.Как от щек моих горячихРазгоралося забрало!Как рвалось пробиться сердцеСквозь тяжелый, твердый панцирь!Светлых взоров тихий пламеньСтал душе моей пожаром;Сладкошепчущие речиСтали сердцу бурным вихрем;И она – младое утро —Стала мне грозой могучей;Я помчался, я ударил —И ничто не устояло.

95

Перевод одноименного стихотворения немецкого поэта-романтика И. Л. Уланда (1787–1862). Подчеркивая значение поэзии Жуковского для отечественной литературы, Белинский писал: «Итак, развитие романтических элементов есть первое условие нашей человечности. И вот великая заслуга Жуковского! Трепет объемлет душу при мысли о том, из какого ограниченного и пустого мира поэзии в какой бесконечный и полный мир ввел он нашу литературу! каким содержанием обогатил и оплодотворил он ее посредством своих переводов!..» Среди этих переводов критик назвал и «Победителя». Положено на музыку М. И. Глинкой и другими композиторами.

1822

Ночь [96]

Уже утомившийся деньСклонился в багряные воды,Темнеют лазурные своды,Прохладная стелется тень;И ночь молчаливая мирноПошла по дороге эфирной,И Геспер летит перед нейС прекрасной звездою своей.Сойди, о небесная, к намС волшебным твоим покрывалом,С целебным забвенья фиалом,Дай мира усталым сердцам.Своим миротворным явленьем,Своим усыпительным пеньемТомимую душу тоской,Как матерь дитя, успокой.

96

Перевод романса «Schon sank auf rosiger Bahn der Tag in wallende Fluten…» («Уже опускался по розовой дороге день в кипящие волны…») неизвестного немецкого автора. Положено на музыку А. Г. Рубинштейном.

1823

«Я Музу юную, бывало…» [97]

Я Музу юную, бывало,Встречал в подлунной стороне,И Вдохновение леталоС небес, незваное, ко мне;На всё земное наводилоЖивотворящий луч оно —И для меня в то время былоЖизнь и Поэзия одно.Но дарователь песнопенийМеня давно не посещал;Бывалых нет в душе видений,И голос арфы замолчал.Его желанного возвратаДождаться ль мне когда опять?Или навек моя утратаИ вечно арфе не звучать?Но всё, что от времен прекрасных,Когда он мне доступен был,Всё, что от милых темных, ясныхМинувших дней я сохранил —Цветы мечты уединеннойИ жизни лучшие цветы, —Кладу на твой алтарь священный,О Гений чистой красоты!Не знаю, светлых вдохновенийКогда воротится чреда, —Но ты знаком мне, чистый Гений!И светит мне твоя звезда!Пока еще ее сияньеДуша умеет различать:Не умерло очарованье!Былое сбудется опять.

97

Новое издание стихотворений (1824) открылось этим своеобразным посвящением, обращенным к поэтическому вдохновению – «Гению чистой красоты».

‹1822› или ‹1824›

Таинственный посетитель [98]

Кто ты, призрак, гость прекрасный?К нам откуда прилетал?Безответно и безгласноДля чего от нас пропал?Где ты? Где твое селенье?Что с тобой? Куда исчез?И зачем твое явленьеВ поднебесную с небес?Не Надежда ль ты младая,Приходящая поройИз неведомого краяПод волшебной пеленой?Как она, неумолимоРадость милую на часПоказал ты, с нею мимоПролетел и бросил нас.Не Любовь ли нам собоюТайно ты изобразил?…Дни любви, когда одноюМир для нас прекрасен был,Ах! тогда сквозь покрывалоНеземным казался он…Снят покров; любви не стало;Жизнь пуста, и счастье – сон.Не волшебница ли ДумаЗдесь в тебе явилась нам?Удаленная от шумаИ мечтательно к устамПриложивши перст, приходитК нам, как ты, она поройИ в минувшее уводитНас безмолвно за собой.Иль в тебе сама святаяЗдесь Поэзия была?…К нам, как ты, она из раяДва покрова принесла:Для небес лазурно-ясный,Чистый, белый для земли:С ней всё близкое прекрасно;Всё знакомо, что вдали.Иль Предчувствие сходилоК нам во образе твоемИ понятно говорилоО небесном, о святом?Часто в жизни так бывало:Кто-то светлый к нам летит,Подымает покрывалоИ в далекое манит.

98

Источник стихотворения – посвящение Гёте к «Фаусту», переведенное Жуковским и помещенное в балладе «Двенадцать спящих дев», и стихотворение Ф. В. Шеллинга (см. примеч. к стихотворению «К мимопролетевшему знакомому Гению»). Белинский писал: «Таинственный посетитель» есть одно из самых характеристических стихотворений Жуковского». Приведя затем его целиком, он продолжал: «Поняли ль вы, кто такой этот „таинственный посетитель“? Сам поэт не знает, кто он, и думает видеть в нем то Надежду, то Любовь, то Думу, то Поэзию, то Предчувствие… Но эта-то неопределенность, эта-то туманность и составляет главную прелесть, равно как и главный недостаток поэзии Жуковского. Попытаемся объяснить ее». И далее Белинский поясняет содержание поэзии Жуковского, основываясь на идее стихотворения «Таинственный посетитель»: «Есть в человеке чувство бесконечного; оно составляет основу его духа, и стремление к нему есть пружина всякой духовной деятельности. Без стремления к бесконечному нет жизни, нет развития, нет прогресса. Сущность развития состоит в стремлении и достижении. Но когда человек чего-нибудь достигает, он не останавливается на этом, не удовлетворяется этим вполне; напротив, торжество достижения бывает в его душе непродолжительно и скоро побеждается новым стремлением. Отсюда чувство внутреннего недовольства, неудовлетворения ничем в жизни; отсюда тайная тоска. Можно сказать, что человек бывает счастливее, пока он борется с препятствиями к достижению, нежели когда он наслаждается победою борьбы, праздником достижения. Иначе и быть не может. Чем глубже натура человека, тем сильнее в нем стремление и тем менее способен он к удовлетворению».

1824

Мотылек и цветы [99]

Поляны мирной украшение,Благоуханные цветы,Минутное изображениеЗемной, минутной красоты;Вы равнодушно расцветаете,Глядяся в воды ручейка,И равнодушно упрекаетеВ непостоянстве мотылька.Во дни весны с востока ясного,Младой денницей пробужден,В пределы бытия прекрасногоОт высоты спустился он.Исполненный воспоминаниемНебесной, чистой красоты,Он вашим радостным сияниемПленился, милые цветы.Он мнил, что вы с ним однородныеПереселенцы с вышины,Что вам, как и ему, свободныеИ крылья и душа даны;Но вы к земле, цветы, прикованы;Вам на земле и умереть;Глаза лишь вами очарованы,А сердца вам не разогреть.Не рождены вы для внимания;Вам непонятен чувства глас;Стремишься к вам без упования;Без горя забываешь вас.Пускай же к вам, резвясь, ласкается,Как вы, минутный ветерок;Иною прелестью пленяетсяБессмертья вестник мотылек…Но есть меж вами два избранные,Два ненадменные цветка;Их имена, им сердцем данные,К ним привлекают мотылька.Они без пышного сияния;Едва приметны красотой;Один есть цвет воспоминания,Сердечной думы цвет другой.О милое воспоминаниеО том, чего уж в мире нет!О дума сердца – упованиеНа лучший, неизменный свет!Блажен, кто вас среди губящегоВолненья жизни сохранилИ с вами низость настоящегоИ пренебрег и позабыл.

99

К стихотворению Жуковский дал такое примечание в альманахе «Северные цветы на 1825 год»: «Стихи, написанные в альбоме Н. И. И., на рисунок, представляющий бабочку, сидящую на букете из реnsees (анютиных глазок) и незабудок». А. С. Пушкин в письме к Л. С. Пушкину и П. А. Плетневу от 15 марта 1825 года отметил стихотворение: «Кстати: что прелестнее строфы Жуковского: Он мнил, что вы с ним однородные и следующей. Конца не люблю». Белинский отнес «Мотылек и цветы» к числу характерных для Жуковского.

1824

Ночной смотр [100]

В двенадцать часов по ночамИз гроба встает барабанщик;И ходит он взад и вперед,И бьет он проворно тревогу.И в темных гробах барабанМогучую будит пехоту:Встают молодцы егеря,Встают старики гренадеры,Встают из-под русских снегов,С роскошных полей италийских,Встают с африканских степей,С горючих песков Палестины.В двенадцать часов по ночамВыходит трубач из могилы;И скачет он взад и вперед,И громко трубит он тревогу.И в темных могилах трубаМогучую конницу будит:Седые гусары встают,Встают усачи кирасиры;И с севера, с юга летят,С востока и с запада мчатсяНа легких воздушных коняхОдин за другим эскадроны.В двенадцать часов по ночамИз гроба встает полководец;На нем сверх мундира сюртук;Он с маленькой шляпой и шпагой;На старом коне боевомОн медленно едет по фрунту;И маршалы едут за ним,И едут за ним адъютанты;И армия честь отдает.Становится он перед нею;И с музыкой мимо егоПроходят полки за полками.И всех генералов своихПотом он в кружок собирает,И ближнему на ухо самОн шепчет пароль свой и лозунг,И армии всей отдаютОни тот пароль и тот лозунг:И Франция – тот их пароль,Тот лозунг – Святая Елена.Так к старым солдатам своимНа смотр генеральный из гробаВ двенадцать часов по ночамВстает император усопший.

100

Перевод одноименной баллады австрийского писателя. И. X. Цедлица (1793–1862). Д. Давыдов в письме к Жуковскому сообщил ему отзыв Пушкина: «Мне Пушкин пишет, что ты в журнале его (Современник. 1836. № 1. – В. К.) дал такие стихи, что мой белый локон дыбом станет от восторга». В. Г. Белинский также отметил «глубину поэтической мысли» стихотворения, присущие ему «простоту», «благородство» и «высокость выражения».

На тот же сюжет М. Ю. Лермонтов создал балладу «Воздушный корабль».

‹Январь – март› 1836

‹Из альбома, подаренного графине Ростопчиной› [101] А. С. Пушкин

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работеРуки свои опустив. Голову тихо склоня,Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьемМертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,Что выражалось на нем, – в жизни такогоМы не видали на этом лице. Не горел вдохновеньяПламень на нем; не сиял острый ум;Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мысльюБыло объято оно: мнилося мне, что емуВ этот миг предстояло как будто какое виденье,Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:что видишь?

101

В 1838 году Жуковский послал в подарок поэтессе Евдокии Петровне Ростопчиной (1811–1858) альбом для стихов, принадлежавший Пушкину и предназначавшийся им для книги своих стихов. Но Пушкин не воспользовался им. После смерти поэта альбом перешел к Жуковскому, который вписал в него посвящение к «Ундине», восемь стихотворений в стиле греческой антологической лирики и комментируемое стихотворение. Оно передает размышления Жуковского у тела Пушкина и представляет собой переложение в стихах следующего отрывка из письма Жуковского к С. Л. Пушкину (отцу А. С. Пушкина) от 15 февраля 1837 года: «Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: „Что видишь, друг?“ И что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина».

1837

Царскосельский лебедь [102]

Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,Здесь сидишь на лоне вод уединенных!Спутников давнишних, прежней современныхЖизни, переживши, сетуя глубоко,Их ты поминаешь думой одинокой!Сумрачный пустынник, из уединеньяТы на молодое смотришь поколеньеГрустными очами; прежнего единыйБрошенный обломок, в новый лебединыйСвет на пир веселый гость не приглашенный,Ты вступить дичишься в круг неблагосклонныйРезвой молодежи. На водах широких,На виду царевых теремов высоких,Пред Чесменской гордо блещущей колонной [103] ,Лебеди младые голубое лоноОзера тревожат плаваньем, плесканьем,Боем крыл могучих, белых шей купаньем;День они встречают, звонко окликаясь;В зеркале прозрачной влаги отражаясь,Длинной вереницей, белым флотом стройноПлавают в сиянье солнца по спокойнойОзера лазури; ночью ж меж звездамиВ небе, повторенном тихими водами,Облаком перловым, вод не зыбля, реютИль двойною тенью, дремля, в них белеют;А когда гуляет месяц меж звездами,Влагу расшибая сильными крылами,В блеске волн, зажженных месячным сияньем,Окруженны брызгов огненных сверканьем,Кажутся волшебным призраков явленьем —Племя молодое, полное кипеньемЖизни своевольной. Ты ж старик печальный,Молодость их образ твой монументальныйРезвую пугает; он на них наводитСкуку, и в приют твой ни один не входитГость из молодежи, ветрено летящейВслед за быстрым мигом жизни настоящей.Но не сетуй, старец, пращур лебединый:Ты родился в славный век Екатерины.Был ее ласкаем царскою рукою, —Памятников гордых битве под Чесмою,Битве при Кагуле [104] воздвиженье зрел ты;С веком Александра тихо устарел ты;И, почти столетний, в веке НиколаяВидишь, угасая, как вся Русь святаяВкруг царевой силы, – вековой зеленыйПлющ вкруг силы дуба, – вьется под коронойЦарской, от окрестных бурь ища защиты.Дни текли за днями. Лебедь позабытыйТаял одиноко; а младое племяВ шуме резвой жизни забывало время…Раз среди их шума раздался чудесноГолос, всю пронзивший бездну поднебесной;Лебеди, услышав голос, присмирелиИ, стремимы тайной силой, полетелиН'a голос: пред ними, вновь помолоделый,Радостно вздымая перья груди белой,Голову на шее гордо распрямленнойК небесам подъемля, – весь воспламененный,Лебедь благородный дней ЕкатериныПел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый!А когда допел он – на небо взглянувшиИ крылами сильно дряхлыми взмахнувши —К небу, как во время оное бывало,Он с земли рванулся… и его не сталоВ высоте… и навзничь с высоты упал он;И прекрасен мертвый на хребте лежал он,Широко раскинув крылья, как летящий,В небеса вперяя взор, уж не горящий.

102

По словам Жуковского, записанным его камердинером, «Этот лебедь не выдумка, а правда. Я сам видел в Царском Селе старого лебедя, который всегда был один, никогда не покидал своего уединенного пруда, и когда являлся в обществе молодых лебедей, то они поступали с ним весьма неучтиво. Его называли екатерининским лебедем». Поводом к написанию стихотворения послужила встреча в немецком городе Бадене с великой княгиней Марией Николаевной, которая, как писал Жуковский, была для него «явлением Руси на чужой стороне». Сообщая об этом поэту и критику П. А. Плетневу, он открыл замысел стихотворения: «Посылаю вам новые мои стихи, биографию лебедя, которого я знавал во время оно в Царском Селе… Мне хотелось просто написать картину лебедя в стихах, дабы моя дочка выучила их наизусть; но вышел не простой лебедь; посылаю его вам; может быть, в его стихотворной биографии вы найдете ту же старческую хилость ее автора, какой страдал писанный им лебедь». Стихотворение было воспринято современниками как прощальный поэтический привет престарелого певца.

103

Пред Чесменской гордо блещущей колонной… – Чесменская колонна была воздвигнута в честь победы над турками в битве (1770) близ портового города Чесма в Эгейском море.

104

Битва при Кагуле… – Кагул – приток Дуная; русские войска под командованием П. А. Румянцева нанесли поражение туркам (1770), и в Царском Селе был сооружен Кагульский обелиск.