Переводческий семинар Аркадия Акимовича Штейнберга. В первом ряду, рядом с маэстро — Любовь Якушева.

Ровно через два года — високосный 1984 год! — не стало обоих.

Фото А.Н.Кривомазова, 1982.

ОБ АВТОРЕ

Любовь Якушева (1947–1984) не дожила до первой своей книги нескольких месяцев. Названная автором “Легкий огонь”, она вышла в издательстве “Советский писатель”. Посмертно опубликованы два сборника избранных стихотворений и книга переводов.

Стихи пережили поэта, что не часто бывает в наше не слишком отзывчивое время.

Абсолютно доброжелательная, но очень требовательная, Люба часто говорила о тех или иных стихах своих современников: “Это не будет жить долго, у него неглубокие корни”.

Видимо, она, сама человек культуры, считала важным бытование, подхват опубликованного стихотворения в творчестве других. У этого есть много разных ипостасей: отклик, посвящение, цитация, филологические разборы, перевод на другие языки, музыка, созданная на слова или под впечатлением, художественная иллюстрация, включение в тематическую антологию.

Все это присутствует в посмертной судьбе Любы Якушевой.

Совсем на днях издательство “Православный паломник” выпустило книгу “Ива — сестра наша. Поэтическое приношение дереву” с превосходными графическими иллюстрациями Владимира Тихомирова. Туда вошло стихотворение Любы Якушевой из цикла “Тарханкут” (Тарханкут — это полуостров на полуострове, западная оконечность Крыма).

Степь! Тоску мою развей! Пусть заря течет по коже. Веет, веет суховей — Может, ветер мне поможет душу легкую мою разметать степною пылью по песку, по ковылю да по ласточкиным крыльям, чтоб не думать, не страдать, словно ива у колодца, а летать, летать, летать — хоть до неба, хоть до солнца!

Может на первый неглубокий взгляд показаться, что стихи не об иве, что она здесь упомянута вскользь. Однако ведь автор приписывает иве то, что в пушкинской характеристике соответствует высшему проявлению человеческого достоинства: “ я жить хочу, чтоб мыслить и страдать”.

Жажда полета — чудный мимолетный порыв, а мыслить и страдать — пожизненный благородный удел.

Раннее стихотворение Якушевой объяснило название антологии “Ива — сестра наша”.

Мыслить и страдать — формула человечности. Ива — человечна.

Можно еще много привести примеров подобного отклика на стихи Любови Якушевой. И объясняется это, на мой взгляд, в частности, и тем, что они в лучшем смысле слова хрестоматийны. Я бы назвала хрестоматийными серьезные, недетские стихи, которые можно и нужно читать детям. И вот таких стихов много есть в книгах Якушевой.

Никогда нет у нее ни инфантильной манерности, ни другого недуга, поразившего многих даже даровитых стихотворцев — развязности (Достоевский заметил в “Дневниках писателя”: “Посредственность развязна”), поэтому ее стихи, включая в свой текст земные категории, имеют счастливое свойство “летать у небесных потолков”, как сказала сама поэтесса.

При жизни ее знали как поэта немногие. Да и кто из поколения нынешних пятидесятилетних был знаменит? Cамые даровитые, дабы не оторваться от печатного станка, шли в переводчики. Впрочем, о Любе Якушевой нельзя сказать, что она пошла в перевод, для нее это было любимое дело наряду с писанием оригинальных стихов. Весьма редко переводила она по заказу, хотя предложения были: хороший поэт, знающий все европейские языки, включая древние, всегда находка. Но она переводила лишь тех поэтов, которыми была в соответствующие периоды жизни увлечена. По образованию филолог-классик и специалист по искусству классической древности (едва ли не единственная студентка, отстоявшая свое право учиться одновременно на двух факультетах МГУ — филфаке и истфаке), начинала она с переводов Сафо и Катулла. Потом открыла для себя греческую поэзию ХХ века — Кавафиса, Сефериса, Элитиса.

Ее переводы сочетают в себе экспрессию и точность. Выдающиеся мастера перевода неизменно отмечали ее. Так, на полях переведенного Любой стихотворения Эйхендорфа “Беснуется ветер осенний…” осталась заметка Аркадия Акимовича Штейнберга: “Очаровательный перевод! Это подлинный Эйхендорф и это прелестные, чистые стихи русские. Весь бы Эйхендорф был так передан!”

А.Шарапова

К МУЗЕ

Возвратилась ты — спасибо! Нагляжусь ли на тебя? Так нечаянно красива, что все горести скрепя, я к тебе навстречу выйду, от восторга рассмеюсь, позабуду все обиды, все сомненья, слезы, грусть, твое долгое витанье где-то в дальней стороне… Во сто крат с тобой свиданье драгоценней стало мне! Ну, пора! Начну с названья слов волшебных надо мной. Мне легко писать, — дыханье ощущая за спиной.

ОБЛАКА

Провалы в высоту, бездонные проемы, для перелетных птиц живые водоемы. Взлетает от руки, от ветра убывает заоблачная плоть и клочья обрывает молочных парусов, плывущих горделиво, как будто на холсте счастливца-примитива. Плыви, небесный флот! Вызванивайте, склянки! Я буду ждать тебя на следующей стоянке, куда бегу стремглав, дыханья не жалея, куда бежит со мной кленовая аллея. А если упаду, а если не успею, зажги по мне звезду, повесь ее на рею.

ПОСВЯЩЕНИЕ ОСЕНИ

Замелькали твои алые листы вдоль по ветру мимо дач оцепенелых. Я спешу к тебе, закрыв глаза, но ты — ты уходишь. Откружилась, откипела. Почему, когда вернуть тебя хотят, ты уходишь, ни минуты не помедлив, бросив царственный подарок — листопад — из одежд твоих, прекрасных и последних? Ты уходишь. Это мудро — уходить, если кто-то еще просит, чтоб осталась, умирать, хоть кто-то просит еще жить, оставлять нам на прощанье эту малость, — плащ упавший — нам, оставшимся в живых, нам — веселым и насмешливым невеждам. Ну, а я — я посвящаю тебе стих! Легкий реквием, нанизанный на нежность. А потом, когда настанет мой черед, Мы с тобою поменяемся местами, — я прошу тебя, отпразднуй мой уход листопадом своим, радостным, как пламя!

" Природа — золото. Запущенных садов "

Природа — золото. Запущенных садов прекрасен вид. И вечеру вдогонку плывет ковер кленовый и немой. В карманы руки заложив, хожу, плечами задевая за туман. Предметы контуров неясны и светлы, как в добром сне. Уснувшая земля! Футбольный мяч летает по асфальту… И сторожит кленовые поля земная тишь, оглохшая от крика. Давайте молча Родину любить.

ФЕРАПОНТОВО

Костер горел, И падал прах костра. Стояли дни тихи. а жизнь была остра. И голоса коров будили утром нас, и тело куполов хранил суровый Спас. Озер степная гладь, слепые вечера, — земная благодать, души моей сестра Так этот тихий свет, так этот строгий Спас, светя из давних лет, спасали что-то в нас.