Начальная пора (1912-1914)

Февраль. Достать чернил и плакать!

Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, Пока грохочущая слякоть Весною черною горит. Достать пролетку. За шесть гривен, Чрез благовест, чрез клик колес, Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез. Где, как обугленные груши, С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей. Под ней проталины чернеют, И ветер криками изрыт, И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд.

Как бронзовой золой жаровень

Как бронзовой золой жаровень, Жуками сыплет сонный сад. Со мной, с моей свечою вровень Миры расцветшие висят. И, как в неслыханную веру, Я в эту ночь перехожу, Где тополь обветшало-серый Завесил лунную межу, Где пруд, как явленная тайна, Где шепчет яблони прибой, Где сад висит постройкой свайной И держит небо пред собой.

Сегодня мы исполним грусть его

Сегодня мы исполним грусть его - Так, верно, встречи обо мне сказали, Таков был лавок сумрак. Таково Окно с мечтой смятенною азалий. Таков подъезд был. Таковы друзья. Таков был номер дома рокового, Когда внизу сошлись печаль и я, Участники похода такового. Образовался странный авангард. В тылу шла жизнь. Дворы тонули в скверне, Весну за взлом судили. Шли к вечерне, И паперти косил повальный март. И отрасли, одна другой доходней, Вздымали крыши. И росли дома, И опускали перед нами сходни.

Когда за лиры лабиринт

Когда за лиры лабиринт Поэты взор вперят, Налево развернется Инд, Правей пойдет Евфрат. А посреди меж сим и тем Со страшной простотой Легенде ведомый эдем Взовьет свой ствольный строй. Он вырастет над пришлецом И прошумит: мой сын! Я историческим лицом Вошел в семью лесин. Я - свет. Я тем и знаменит, Что сам бросаю тень. Я - жизнь земли, ее зенит, Ее начальный день.

Сон

Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови сокол, Спускалось сердце на руку к тебе. Но время шло, и старилось, и глохло, И, поволокой рамы серебря, Заря из сада обдавала стекла Кровавыми слезами сентября. Но время шло и старилось. И рыхлый, Как лед, трещал и таял кресел шелк. Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла, И сон, как отзвук колокола, смолк. Я пробудился. Был, как осень, темен Рассвет, и ветер, удаляясь, нес, Как за возом бегущий дождь соломин, Гряду бегущих по небу берез.

Я рос. Меня, как Ганимеда

Я рос. Меня, как Ганимеда, Несли ненастья, сны несли. Как крылья, отрастали беды И отделяли от земли. Я рос. И повечерий тканых Меня фата обволокла. Напутствуем вином в стаканах, Игрой печальною стекла, Я рос, и вот уж жар предплечий Студит объятие орла. Дни далеко, когда предтечей, Любовь, ты надо мной плыла. Но разве мы не в том же небе! На то и прелесть высоты, Что, как себя отпевший лебедь, С орлом плечо к плечу и ты.

Все наденут сегодня пальто

Все наденут сегодня пальто И заденут за поросли капель, Но из них не заметит никто, Что опять я ненастьями запил. Засребрятся малины листы, Запрокинувшись кверху изнанкой. Солнце грустно сегодня, как ты,- Солнце нынче, как ты, северянка. Все наденут сегодня пальто, Но и мы проживем без убытка. Нынче нам не заменит ничто Затуманившегося напитка.

Сегодня с первым светом встанут

Сегодня с первым светом встанут Детьми уснувшие вчера. Мечом призывов новых стянут Изгиб застывшего бедра. Дворовый окрик свой татары Едва успеют разнести, - Они оглянутся на старый Пробег знакомого пути. Они узнают тот сиротский, Северно-сизый, сорный дождь, Тот горизонт горнозаводский Театров, башен, боен, почт, Где что ни знак, то отпечаток Ступни, поставленной вперед. Они услышат: вот начаток. Пример преподан, - ваш черед. Обоим надлежит отныне Пройти его во весь объем, Как рашпилем, как краской синей, Как брод, как полосу вдвоем.

Вокзал

Вокзал, несгораемый ящик Разлук моих, встреч и разлук, Испытанный друг и указчик, Начать - не исчислить заслуг. Бывало, вся жизнь моя - в шарфе, Лишь подан к посадке состав, И пышут намордники гарпий, Парами глаза нам застлав. Бывало, лишь рядом усядусь- И крышка. Приник и отник. Прощай же, пора, моя радость! Я спрыгну сейчас, проводник. Бывало, раздвинется запад В маневрах ненастий и шпал И примется хлопьями цапать, Чтоб под буфера не попал. И глохнет свисток повторенный, А издали вторит другой, И поезд метет по перронам Глухой многогорбой пургой. И вот уже сумеркам невтерпь, И вот уж, за дымом вослед, Срываются поле и ветер, - О, быть бы и мне в их числе!

Венеция

Я был разбужен спозаранку Щелчком оконного стекла. Размокшей каменной баранкой В воде Венеция плыла. Все было тихо, и, однако, Во сне я слышал крик, и он Подобьем смолкнувшего знака Еще тревожил небосклон. Он вис трезубцем скорпиона Над гладью стихших мандолин И женщиною оскорбленной, Быть может, издан был вдали. Теперь он стих и черной вилкой Торчал по черенок во мгле. Большой канал с косой ухмылкой Оглядывался, как беглец. Вдали за лодочной стоянкой В остатках сна рождалась явь. Венеция венецианкой Бросалась с набережных вплавь.

Зима

Прижимаюсь щекою к воронке Завитой, как улитка, зимы. "По местам, кто не хочет - к сторонке!" Шумы-шорохи, гром кутерьмы. "Значит - в "Море волнуется"? В повесть, Завивающуюся жгутом, Где вступают в черед, не готовясь? Значит - в жизнь? Значит - в повесть о том, Как нечаян конец? Об уморе, Смехе, сутолоке, беготне? Значит - вправду волнуется море И стихает, не справясь о дне?" Это раковины ли гуденье? Пересуды ли комнат-тихонь? Со своей ли поссорившись тенью, Громыхает заслонкой огонь? Поднимаются вздохи отдушин И осматриваются - и в плач. Черным храпом карет перекушен, В белом облаке скачет лихач. И невыполотые заносы На оконный ползут парапет. За стаканчиками купороса Ничего не бывало и нет.