Стихотворения и поэмы

Бальзак

Париж в златых тельцах, в дельцах, В дождях, как мщенье, долгожданных. По улицам летит пыльца. Разгневанно цветут каштаны. Жара покрыла лошадей И щелканье бичей глазурью И, как горох на решете, Дрожит в оконной амбразуре. Беспечно мчатся тильбюри. Своя довлеет злоба дневи. До завтрашней ли им зари? Разгневанно цветут деревья. А их заложник и должник, Куда он скрылся? Ах, алхимик! Он, как над книгами, поник Над переулками глухими. Почти как тополь, лопоух, Он смотрит вниз, как в заповедник, И ткет Парижу, как паук, Заупокойную обедню. Его бессонные зенки Устроены, как веретена. Он вьет, как нитку из пеньки, Историю сего притона. Чтоб выкупиться из ярма Ужасного заимодавца, Он должен сгинуть задарма И дать всей нитке размотаться. Зачем же было брать в кредит Париж с его толпой и биржей, И поле, и в тени ракит Непринужденность сельских пиршеств? Он грезит волей, как лакей, Как пенсией старик бухгалтер, А весу в этом кулаке, Что в каменщиковой кувалде. Когда, когда ж, утерши пот И сушь кофейную отвеяв, Он оградится от забот Шестой главою от Матфея?

Бабочка - буря

Бывалый гул былой мясницкой Вращаться стал в моем кругу, И, как вы на него не цыцкай, Он пальцем вам и ни гугу. Он снится мне за массой действий, В рядах до крыш горящих сумм, Он сыплет лестницы, как в детстве, И подымает страшный шум. Напрасно в сковороды били, И огорчалась кочерга. Питается пальбой и пылью Окуклившийся ураган. Как призрак порчи и починки, Объевший веточки мечтам, Асфальта алчного личинкой Смолу котлами пьет почтамт. Но за разгромом и ремонтом, К испугу сомкнутых окон, Червяк спокойно и дремотно По закоулкам ткет кокон. Тогда-то сбившись с перспективы, Мрачаться улиц выхода, И бритве ветра тучи гриву Подбрасывает духота. Сейчас ты выпорхнешь, инфанта, И, сев на телеграфный столб, Расправишь водяные банты Над топотом промокших толп.

Отплытие

Слышен лепет соли каплющей. Гул колес едва показан. Тихо взявши гавань за плечи, Мы отходим за пакгаузы. Плеск и плеск, и плеск без отзыва. Разбегаясь со стенаньем, Вспыхивает бледно-розовая Моря ширь берестяная. Треск и хруст скелетов раковых, И шипит, горя, береста. Ширь растет, и море вздрагивает От ее прироста. Берега уходят ельничком, Он невзрачен и тщедушен. Море, сумрачно бездельничая, Смотрит сверху на идущих. С моря еще по морошку Ходит и ходит лесками, Грохнув и борт огороша, Ширящееся плесканье. Виден еще, еще виден Берег, еще не без пятен Путь, но уже необыден И, как беда, необъятен. Страшным полуоборотом, Сразу меняясь во взоре, Мачты въезжают в ворота Настежь открытого моря. Вот оно! И, в предвкушеньи Сладко бушующих новшеств, Камнем в пучину крушений Падает чайка, как ковшик.

Рослый стрелок, осторожный охотник

Рослый стрелок, осторожный охотник, Призрак с ружьем на разливе души! Не добирай меня сотым до сотни, Чувству на корм по частям не кроши. Дай мне подняться над смертью позорной. С ночи одень меня в тальник и лед. Утром спугни с мочажины озерной. Целься, все кончено! Бей меня в лет. За высоту ж этой звонкой разлуки, О, пренебрегнутые мои, Благодарю и целую вас, руки Родины, робости, дружбы, семьи.

Петухи

Всю ночь вода трудилась без отдышки. Дождь до утра льняное масло жег. И валит пар из-под лиловой крышки, Земля дымится, словно щей горшок. Когда ж трава, отряхиваясь, вскочит, Кто мой испуг изобразит росе В тот час, как загорланит первый кочет, За ним другой, еще за этим все? Перебирая годы поименно, Поочередно окликая тьму, Они пророчить станут перемену Дождю, земле, любви всему, всему.

Ландыши

С утра жара. Но отведи Кусты, и грузный полдень разом Всей массой хряснет позади, Обламываясь под алмазом. Он рухнет в ребрах и лучах, В разгранке зайчиков дрожащих, Как наземь с потного плеча Опущенный стекольный ящик. Укрывшись ночью навесной, Здесь белизна сурьмится углем. Непревзойденной новизной Весна здесь сказочна, как Углич. Жары нещадная резня Сюда не сунется с опушки. И вот ты входишь в березняк, Вы всматриваетесь друг в дружку. Но ты уже предупрежден. Вас кто-то наблюдает снизу: Сырой овраг сухим дождем Росистых ландышей унизан. Он отделился и привстал, Кистями капелек повисши, На палец, на два от листа, На полтора от корневища. Шурша неслышно, как парча, Льнут лайкою его початки, Весь сумрак рощи сообща Их разбирает на перчатки.

Сирень

Положим, гудение улья, И сад утопает в стряпне, И спинки соломенных стульев, И черные зерна слепней. И вдруг объявляется отдых, И всюду бросают дела: Далекая молодость в сотах, Седая сирень расцвела! Уж где-то телеги и лето, И гром отмыкает кусты, И ливень въезжает в кассеты Отстроившейся красоты. И чуть наполняет повозка Раскатистым воздухом свод, Лиловое зданье из воска, До облака вставши, плывет. И тучи играют в горелки, И слышится старшего речь, Что надо сирени в тарелке Путем отстояться и стечь.

Любка

В. В. Гольцеву

Недавно этой просекой лесной Прошелся дождь, как землемер и метчик. Лист ландыша отяжелел блесной, Вода забилась в уши царских свечек. Взлелеяны холодным сосняком, Они росой оттягивают мочки, Не любят дня, растут особняком И даже запах льют поодиночке. Когда на дачах пьют вечерний чай, Туман вздувает паруса комарьи, И ночь, гитарой брякнув невзначай, Молочной мглой стоит в иван-да-марье, Тогда ночной фиалкой пахнет все: Лета и лица. Мысли. Каждый случай, Который в прошлом может быть спасен И в будущем из рук судьбы получен.

Брюсову

Я поздравляю вас, как я отца Поздравил бы при той же обстановке. Жаль, что в большом театре под сердца Не станут стлать, как под ноги, циновки. Жаль, что на свете принято скрести У входа в жизнь одни подошвы; жалко, Что прошлое смеется и грустит, А злоба дня размахивает палкой. Вас чествуют. Чуть-чуть страшит обряд, Где вас, как вещь, со всех сторон покажут И золото судьбы посеребрят, И, может, серебрить в ответ обяжут. Что мне сказать? Что Брюсова горька Широко разбежавшаяся участь? Что ум черствеет в царстве дурака? Что не безделка улыбаться, мучась? Что сонному гражданскому стиху Вы первый настежь в город дверь открыли? Что ветер смел с гражданства шелуху И мы на перья разодрали крылья? Что вы дисциплинировали взмах Взбешенных рифм, тянувшихся за глиной, И были домовым у нас в домах И дьяволом недетской дисциплины? Что я затем, быть может, не умру, Что, до смерти теперь устав от гили, Вы сами, было время, поутру Линейкой нас не умирать учили? Ломиться в двери пошлых аксиом, Где лгут слова и красноречье храмлет?... О! Весь Шекспир, быть может, только в том, Что запросто болтает с тенью Гамлет. Так запросто же! Дни рожденья есть. Скажи мне, тень, что ты к нему желала б? Так легче жить. А то почти не снесть Пережитого слышащихся жалоб.

Памяти Рейснер

Лариса, вот когда посожалею, Что я не смерть и ноль в сравненьи с ней. Я б разузнал, чем держится без клею Живая повесть на обрывках дней. Как я присматривался к матерьялам! Валились зимы кучей, шли дожди, Запахивались вьюги одеялом С грудными городами на груди. Мелькали пешеходы в непогоду, Ползли возы за первый поворот, Года по горло погружались в воду, Потоки новых запружали брод. А в перегонном кубе все упрямей Варилась жизнь, и шла постройка гнезд. Работы оцепляли фонарями При свете слова, разума и звезд. Осмотришься, какой из нас не свалян Из хлопьев и из недомолвок мглы? Нас воспитала красота развалин, Лишь ты превыше всякой похвалы. Лишь ты, на славу сбитая боями, Вся сжатым залпом прелести рвалась. Не ведай жизнь, что значит обаянье, Ты ей прямой ответ не в бровь, а в глаз. Ты точно бурей грации дымилась. Чуть побывав в ее живом огне, Посредственность впадала вмиг в немилость, Несовершенство навлекало гнев. Бреди же в глубь преданья, героиня. Нет, этот путь не утомит ступни. Ширяй, как высь, над мыслями моими: Им хорошо в твоей большой тени.

Приближенье грозы

Я. З. Черняку

Ты близко. Ты идешь пешком Из города, и тем же шагом Займешь обрыв, взмахнешь мешком И гром прокатишь по оврагам. Как допетровское ядро, Он лугом пустится вприпрыжку И раскидает груду дров Слетевшей на сторону крышкой. Тогда тоска, как оккупант, Оцепит даль. Пахнет окопом. Закплет. Ласточки вскипят. Всей купой в сумрак вступит тополь. Слух пронесется по верхам, Что, сколько помнят, ты до шведа, И холод въедет в арьергард, Скача с передовых разведок. Как вдруг, очистивши обрыв, Ты с поля повернешь, раздумав, И сгинешь, так и не открыв Разгадки шлемов и костюмов. А завтра я, нырнув в росу, Ногой наткнусь на шар гранаты И повесть в комнату внесу, Как в оружейную палату.