Стихотворения и поэмы

«Целое превышает жизненный контекст персонажа, поэма как поэтическое Целое является сверхжизненным миром. В поэтическом мире становится возможным то, что невозможно (и даже просто невероятно) в прозаической действительности: бытие

после смерти», - так комментирует сюжет поэмы Кузнецова «Сталинградская хроника. Оборона». Владимир Федоров. Другой исследователь отмечает: «Мифологизм Кузнецова -не иносказание, не условность. Он - буквален. Притча выжимает жизнь до состояния формулы. В поэзии Кузнецова изображенная мифическая жизнь предстает подлинной, самозначимой реальностью».

Если Федоров склоняется в итоге к версии метафоризма поэзии Кузнецова (хотя и делает серьезные оговорки), то Косарева выдвигает иной ключевой термин - притча (парабола).

Следует заметить, что как метафора, так и парабола делают сюжет произведения в одинаковой степени условным, мнимым. Метафора описывает действие, происходящее не в реальном мире произведения, а в сознании повествователя. Она создает фантом действия или явления. Пользуясь словами Кузнецова, можно сказать, что метафора дарит миру «призраков летучих», «выросших в мозгу». Но парабола условна в не меньшей степени. Она может создать вполне добротный сюжет, но бытийность этого сюжета только кажущаяся: на самом деле персонажи оказываются мертвыми аллегорическими знаками ситуации, с которой парабола сопоставляется. Парабола не описывает реальные явления, она выдумывает явления нереальные, несуществующие для того, чтобы доказать определенную мысль. Фактически парабола является особой разновидностью метафоры, характеризующейся вынесением объекта метафоры (того, с чем сравнивают) за рамки текста произведения. Безусловно, любое из произведений, равно как и любое из явлений действительной реальности, несет в себе возможность параболического самоистолкования, однако несомненна и действительность этих явлений (относящихся как к реальному миру, так и к художественному отражению этого реального мира). Бытийность этих явлений первична: они сначала существуют, затем - подвергаются толкованию. Напротив, бытийность параболических явлений вторична, они существуют только для того, чтобы подвергаться толкованию.

Парабола - типичная логически-знаковая система, она имеет определенный расшифровочный код, как правило, простой и зачастую заложенный в самом тексте произведения (пример подобного кода - басенная мораль). Гипотетически можно предположить существование «бесхозной параболы», лишенной расшифровочного кода или имеющей несколько разнообразных кодов (при этом данные коды уничтожают друг друга), однако в подобных случаях парабола перестает быть таковой по определению, подобно тому, как загадка, не имеющая отгадки или имеющая несколько отгадок, перестает по определению быть загадкой. В этом случае парабола превратится в бесцельную авторскую фантазию-условность.

Во многих случаях в творчестве Кузнецова мы встречаемся

с параболой:

Гулом, криками площадь полна, Там встречает героя толпа. Он взлетает в бездонное небо. Посулил ли он вечного хлеба, Иль дошел до предела в числе, Иль открыл, что нас нет на земле? Выше, выше! Туда и оттуда! Но зевнула минута иль век – И на площади снова безлюдно... И в пространстве повис человек.

Это стихотворение иллюстрирует мысль о недолговечности человеческого интереса к достижениям «героев». Персонажами стихотворения являются обобщенный «герой» (автор сознательно подчеркивает, что ему безразлично, кем является «герой» и что он такого совершил) и не менее обобщенная «толпа». Сюжетное событие стихотворения также обобщено («минута иль век»...«не все ли равно»). Сущность любого из явлений является условием его существования, однако Кузнецов не рассматривает сущность описываемых явлений, поскольку их существование вторично и связано с доказательством определенной мысли. Поэтому стихотворение «Гулом, криками площадь полна...» является параболой, притчей (равно как и рассмотренное стихотворение «Атомная сказка», а также ряд многих других произведений Кузнецова).

Но у него существует значительное количество стихотворений, которых назвать параболами невозможно (в такой же степени, как невозможно назвать их стихотворениями метафорического характера), например:

Из земли в час вечерний, тревожный Вырос рыбий горбатый плавник. Только нету здесь моря! Как можно! Вот опять в двух шагах он возник. Вот исчез. Снова вышел со свистом. – Ищет моря, - сказал мне старик. Вот засохли на дереве листья – Это корни подрезал плавник.

Обращают на себя внимание два обстоятельства: первое, -то, что «рыбий горбатый плавник» до ужаса конкретен (это не плавник вообще, не абстрактная категория, а реальный плавник конкретной фантастической рыбы); второе, - то, что сюжетная ситуация превышает все возможные толкования. Было бы соблазнительно определить «плавник» в качестве определенного символа, к примеру, природы, которая «не знает, что творит», но для этого автору не нужно было прибегать к фантастике. Возможна трактовка сюжета произведения в духе экологической притчи о бунте природы, которая мстит за «достижения» человека, однако в тексте стихотворения не указана причина отсутствия моря (она не обязательно связана с человеческой деятельностью). Наконец, можно рассмотреть плавник в качестве аллегории бунтующего героя поэзии Кузнецова, так же ищущего потерянную мифо-реальность (море) и ненароком раскрывающего «корни», однако и эта трактовка будет представлять собой некоторую натяжку, потому что сюжетная ситуация превышает и это толкование (это не отменяет подобные толкования, но делает невозможным самодостаточность какого-либо одного из них).

Итак, мы имеем дело со знаковой системой, к которой можно с равным успехом применить несколько кодов, причем все эти коды в равной степени не исчерпывают значения этой системы, то есть оказываются не до конца применимыми по отношению к ней.

В связи с этим можно предположить, что функция этого стихотворения иная, что оно не требует расшифровки и не является параболой, что сюжет стихотворения происходит на иной степени реальности. Возможно утверждение, что автор обратился к этому сюжету не для того, чтобы он был аллегорически истолкован читателем в определенном ключе, а для того, чтобы показать его бытийность. Сюжет явно фантастичен; человеку, обладающему научно-логическим сознанием, поверить в его бытийность невозможно (именно поэтому такой человек будет трактовать этот сюжет как метафору либо как параболу), но Кузнецов желает разрушить научное, «историческое» сознание, заместив его более «правильным», на его взгляд, мифологическим сознанием. Он требует от читателя, чтобы тот верил в действительность изображаемых фантастических событий. Кузнецов намеренно иррационализирует читательское сознание.

В этом отношении стихотворения Кузнецова подобны произведениям современного городского фольклора, повествующим о «белых призраках» и «таинственных знаках». «Белые призраки» - не метафора и не притчевая аллегория, это - действительные фантастические события (они могут не быть действительными фактически, но они действительны для рассказчика, который требует от слушателя полного доверия по отношению к ним).

Исходя из этого, следует разграничить такие явления, как метафора и парабола и явление, внешне сходное с ними, но фактически не являющееся тождественным им - метаморфозу. Термин «метаморфоза» в литературоведческий контекст впервые ввел Анатолий Якобсон: «Будучи действием, событием, протекающим во времени, метаморфоза сама по себе есть сюжет. Метаморфоза (по определению) есть чудо; и является таковым - на уровне образа. Метаморфоза же есть инструмент для создания эффекта, именуемого «чудом» на уровне приема.».

Якобсон тонко разграничивает метафору и метаморфозу: «Вообще же говоря, принципиальную связь между этими явлениями (метафоры и метаморфозы) вряд ли и следует искать, потому что природа этих явлений различна. Метафора как таковая выходит (происходит) из семантики и по существу всегда остается явлением семантическим. Метаморфоза же сама по себе (не говоря о способах ее реализации) - это явление событийное, сюжетное. Но роднит метафору с метаморфозой некая общая тенденция, вернее, заложенная в метафоре тенденция подражания метаморфозе. Метафорическое (то есть основанное на переносном смысле, иносказании) уподобление стремится к эффекту превращения (или тождества), будучи иллюзией этого эффекта.».

Якобсон проводит разграничение метаморфозы подлинной и метаморфозы мнимой, метафорической (в последнем случае он приводит следующий пример: «Идет без проволочек и тает ночь, пока Над спящим миром летчик уходит в облака. Он потонул в тумане, исчез в его струе, Став крестиком на ткани и меткой на белье.»). Якобсон комментирует эти строки Пастернака следующим образом: «Здесь метаморфоза (нечто стало чем-то другим) - только фигура метафоры. Это метаморфоза условная».

Примеры такой условной, метафорической метаморфозы -рассмотренные выше образы из стихотворений Вознесенского «Париж без рифм» и «Длиноного». Что касается Кузнецова, то, как правило, он прибегает в своем творчестве к метаморфозе действительной. Она помогает ему решить ряд задач: во-первых, метаморфоза - знак присутствия в этом мире мифо-реальности, во-вторых, это - способ формирования мифо-сознания у читателя.