Стихотворения и поэмы

СЛЕПОЙ

С опрокинутым в небо лицом, С головой непокрытой, Он торчит у ворот, Этот проклятый богом старик. Целый день он поет, И напев его грустно-сердитый, Ударяя в сердца, Поражает прохожих на миг. А вокруг старика Молодые шумят поколенья. Расцветая в садах, Сумасшедшая стонет сирень. В белом гроте черемух По серебряным листьям растений Поднимается к небу Ослепительный день… Что ж ты плачешь, слепец? Что томишься напрасно весною? От надежды былой Уж давно не осталось следа. Черной бездны твоей Не укроешь весенней листвою, Полумертвых очей Не откроешь, увы, никогда. Да и вся твоя жизнь — Как большая привычная рана. Не любимец ты солнцу, И природе не родственник ты. Научился ты жить В глубине векового тумана, Научился смотреть В вековое лицо темноты… И боюсь я подумать, Что где-то у края природы Я такой же слепец С опрокинутым в небо лицом. Лишь во мраке души Наблюдаю я вешние воды, Собеседую с ними Только в горестном сердце моем. О, с каким я трудом Наблюдаю земные предметы, Весь в тумане привычек, Невнимательный, суетный, злой! Эти песни мои — Сколько раз они в мире пропеты! Где найти мне слова Для возвышенной песни живой? И куда ты влечешь меня, Темная грозная муза, По великим дорогам Необъятной отчизны моей? Никогда, никогда Не искал я с тобою союза, Никогда не хотел Подчиняться я власти твоей,— Ты сама меня выбрала, И сама ты мне душу пронзила, Ты сама указала мне На великое чудо земли… Пой же, старый слепец! Ночь подходит. Ночные светила, Повторяя тебя, Равнодушно сияют вдали. 1946

УТРО

Петух запевает, светает, пора! В лесу под ногами гора серебра. Там черных деревьев стоят батальоны, Там елки как пики, как выстрелы — клены, Их корни как шкворни, сучки как стропила, Их ветры ласкают, им светят светила. Там дятлы, качаясь на дубе сыром, С утра вырубают своим топором Угрюмые ноты из книги дубрав, Короткие головы в плечи вобрав. Рожденный пустыней, Колеблется звук, Колеблется синий На нитке паук. Колеблется воздух, Прозрачен и чист, В сияющих звездах Колеблется лист. И птицы, одетые в светлые шлемы, Сидят на воротах забытой поэмы, И девочка в речке играет нагая И смотрит на небо, смеясь и мигая. Петух запевает, светает, пора! В лесу под ногами гора серебра. 1946

ГРОЗА

Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница, Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой. Всё труднее дышать, в небе облачный вал шевелится, Низко стелется птица, пролетев над моей головой. Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья. Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке, эту молнию мысли и медлительное появленье Первых дальних громов — первых слов на родном языке. Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева, И стекает по телу, замирая в восторге, вода, Травы падают в обморок, и направо бегут и налево Увидавшие небо стада. А она над водой, над просторами круга земного, Удивленная, смотрит в дивном блеске своей наготы. И, играя громами, в белом облаке катится слово, И сияющий дождь на счастливые рвется цветы. 1946

Черновой автограф стихотворения «Гроза».

БЕТХОВЕН

В тот самый день, когда твои созвучья Преодолели сложный мир труда, Свет пересилил свет, прошла сквозь тучу туча, Гром двинулся на гром, в звезду вошла звезда. И яростным охвачен вдохновеньем, В оркестрах гроз и трепете громов, Поднялся ты по облачным ступеням И прикоснулся к музыке миров. Дубравой труб и озером мелодий Ты превозмог нестройный ураган, И крикнул ты в лицо самой природе, Свой львиный лик просунув сквозь орган. И пред лицом пространства мирового Такую мысль вложил ты в этот крик, Что слово с воплем вырвалось из слова И стало музыкой, венчая львиный лик. В рогах быка опять запела лира, Пастушьей флейтой стала кость орла, И понял ты живую прелесть мира И отделил добро его от зла. И сквозь покой пространства мирового До самых звезд прошел девятый вал… Откройся, мысль! Стань музыкою, слово, Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал! 1946

УСТУПИ МНЕ, СКВОРЕЦ, УГОЛОК

Уступи мне, скворец, уголок, Посели меня в старом скворешнике. Отдаю тебе душу в залог За твои голубые подснежники. И свистит и бормочет весна. По колено затоплены тополи. Пробуждаются клены от сна, Чтоб, как бабочки, листья захлопали. И такой на полях кавардак, И такая ручьев околесица, Что попробуй, покинув чердак, Сломя голову в рощу не броситься! Начинай серенаду, скворец! Сквозь литавры и бубны истории Ты — наш первый весенний певец Из березовой консерватории. Открывай представленье, свистун! Запрокинься головкою розовой, Разрывая сияние струн В самом горле у рощи березовой. Я и сам бы стараться горазд, Да шепнула мне бабочка-странница: «Кто бывает весною горласт, Тот без голоса к лету останется». А весна хороша, хороша! Охватило всю душу сиренями. Поднимай же скворешню, душа, Над твоими садами весенними. Поселись на высоком шесте, Полыхая по небу восторгами, Прилепись паутинкой к звезде Вместе с птичьими скороговорками. Повернись к мирозданью лицом, Голубые подснежники чествуя, С потерявшим сознанье скворцом По весенним полям путешествуя. 1946

ЧИТАЙТЕ, ДЕРЕВЬЯ, СТИХИ ГЕЗИОДА

Читайте, деревья, стихи Гезиода, Дивись Оссиановым гимнам, рябина! Не меч ты поднимешь сегодня, природа, Но школьный звонок над щитом Кухулина. Еще заливаются ветры, как барды, Еще не смолкают березы Морвена, Но зайцы и птицы садятся за парты И к зверю девятая сходит Камена. Березы, вы школьницы! Полно калякать, Довольно скакать, задирая подолы! Вы слышите, как через бурю и слякоть Ревут водопады, спрягая глаголы? Вы слышите, как перед зеркалом речек, Под листьями ивы, под лапами ели, Как маленький Гамлет, рыдает кузнечик, Не в силах от вашей уйти канители? Опять ты, природа, меня обманула, Опять провела меня за нос, как сводня! Во имя чего среди ливня и гула Опять, как безумный, брожу я сегодня? В который ты раз мне твердишь, потаскуха. Что здесь, на пороге всеобщего тленья, Не место бессмертным иллюзиям духа, Что жизнь продолжается только мгновенье! Вот так я тебе и поверил! Покуда Не вытряхнут душу из этого тела, Едва ли иного достоин я чуда, Чем то, от которого сердце запело. Мы, люди, — хозяева этого мира, Его мудрецы и его педагоги, Затем и поет Оссианова лира Над чащею леса, у края берлоги. От моря до моря, от края до края Мы учим и пестуем младшего брата, И бабочки, в солнечном свете играя, Садятся на лысое темя Сократа. 1946

ЕЩЕ ЗАРЯ НЕ ВСТАЛА НАД СЕЛОМ

Еще заря не встала над селом, Еще лежат в саду десятки теней, Еще блистает лунным серебром Замерзший мир деревьев и растений. Какая ранняя и звонкая зима! Еще вчера был день прозрачно-синий, Но за ночь ветер вдруг сошел с ума, И выпал снег, и лег на листья иней. И я смотрю, задумавшись, в окно. Над крышами соседнего квартала, Прозрачным пламенем своим окружено, Восходит солнце медленно и вяло. Седых берез волшебные ряды Метут снега безжизненной куделью. В кристалл холодный убраны сады, Внезапно занесенные метелью. Мой старый пес стоит, насторожась, А снег уже блистает перламутром, И всё яснее чувствуется связь Души моей с холодным этим утром. Так на заре просторных зимних дней Под сенью замерзающих растений Нам предстают свободней и полней Живые силы наших вдохновений. 1946

В ЭТОЙ РОЩЕ БЕРЕЗОВОЙ

В этой роще березовой, Вдалеке от страданий и бед, Где колеблется розовый Немигающий утренний свет, Где прозрачной лавиною Льются листья с высоких ветвей,— Спой мне, иволга, песню пустынную, Песню жизни моей. Пролетев над поляною И людей увидав с высоты, Избрала деревянную Неприметную дудочку ты, Чтобы в свежести утренней, Посетив человечье жилье, Целомудренно бедной заутреней Встретить утро мое. Но ведь в жизни солдаты мы, И уже на пределах ума Содрогаются атомы, Белым вихрем взметая дома. Как безумные мельницы, Машут войны крылами вокруг. Где ж ты, иволга, леса отшельница? Что ты смолкла, мой друг? Окруженная взрывами, Над рекой, где чернеет камыш, Ты летишь над обрывами, Над руинами смерти летишь. Молчаливая странница, Ты меня провожаешь на бой, И смертельное облако тянется Над твоей головой. За великими реками Встанет солнце, и в утренней мгле С опаленными веками Припаду я, убитый, к земле. Крикнув бешеным вороном, Весь дрожа, замолчит пулемет. И тогда в моем сердце разорванном Голос твой запоет. И над рощей березовой, Над березовой рощей моей, Где лавиною розовой Льются листья с высоких ветвей, Где под каплей божественной Холодеет кусочек цветка, — Встанет утро победы торжественной На века. 1946

ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

В крылатом домике, высоко над землей. Двумя ревущими моторами влекомый, Я пролетал вчера дорогой незнакомой, И облака, скользя, толпились подо мной. Два бешеных винта, два трепета земли, Два грозных грохота, две ярости, две бури, Сливая лопасти с блистанием лазури, Влекли меня вперед. Гремели и влекли. Лентообразных рек я видел перелив, Я различал полей зеленоватых призму, Туманно-синий лес, прижатый к организму Моей живой земли, гнездился между нив. Я к музыке винтов прислушивался, я Согласный хор винтов распределял на части, Я изучал их песнь, я понимал их страсти, Я сам изнемогал от счастья бытия. Я посмотрел в окно, и сквозь прозрачный дым Блистательных хребтов суровые вершины, Торжественно скользя под грозный рев машины, Дохнули мне в лицо дыханьем ледяным. И вскрикнула душа, узнав тебя, Кавказ! И солнечный поток, прорезав тело тучи, Упал, дымясь, на кристаллические кучи Огромных ледников, и вспыхнул, и погас. И далеко внизу, расправив два крыла, Скользило подо мной подобье самолета. Казалось, из долин за нами гнался кто-то, Похитив свой наряд и перья у орла. Быть может, это был неистовый Икар, Который вырвался из пропасти вселенной, Когда напев винтов с их тяжестью мгновенной Нанес по воздуху стремительный удар. И вот он гонится над пропастью земли, Как привидение летающего грека, И славит хор винтов победу человека, И Грузия моя встречает нас вдали. 1947

ХРАМГЭС

Плоскогорие Цалки, твою высоту Стерегут, обступив, Триалетские скалы. Ястреб в небе парит и кричит на лету, И приветствует яростным воплем обвалы. Здесь в бассейнах священная плещет форель, Здесь стада из разбитого пьют саркофага, Здесь с ума археологи сходят досель, Открывая гробницы на склоне оврага. Здесь История пела, как дева, вчера, Но сегодня от грохота дрогнули горы, Титанических взрывов взвились веера, И взметнулись ракет голубых метеоры. Там, где волны в ущелье пробили проход, Многотонный бетон пересек горловину, И река, закипев у подземных ворот, Покатилась, бушуя, обратно в долину. Словно пойманный зверь, зарычала она, Вырывая орешник, вздымая каменья, Заливая печальных гробниц письмена, Где давно позабытые спят поколенья. Опустись, моя муза, в глубокий тоннель! Ты — подружка гидравлики, сверстница тока. Пред тобой в глубине иверийских земель Зажигается новое солнце Востока. Ты послушай, как свищет стальной соловей, Как трепещет в бетоне железный вибратор, Опусти свои очи в зияющий кратер, Что уходит в скалу под ногою твоей. Здесь грузинские юноши, дети страны, Словно зодчие мира, под звуки пандури Заключили в трубу завывание бури И в бетон заковали кипенье волны. Нас подхватит волна, мы помчимся с тобой, Мы по трубам низринемся в бездну ущелья, Где раструбы турбин в хороводе веселья Заливаются песней своей громовой. Из пространств генератора мы полетим Высоко над землей по струне передачи, Мы забудем с тобою про все неудачи. Наслаждаясь мгновенным полетом своим. Над Курою огромные звезды горят, Словно воины, встали вокруг кипарисы, И залитые светом кварталы Тбилиси О грядущих веках до утра говорят. 1947

САГУРАМО

Я твой родничок, Сагурамо, Наверно, вовек не забуду. Здесь каменных гор панорама Вставала, подобная чуду. Здесь гор изумрудная груда В одежде из груш и кизила, Как некое древнее чудо, Навек мое сердце пленила. Спускаясь с высот Зедазени, С развалин старинного храма, Я видел, как тропы оленьи Бежали к тебе, Сагурамо. Здесь птицы, как малые дети, Смотрели в глаза человечьи И пели мне песню о лете На птичьем блаженном наречье. И в нише из древнего камня, Где ласточек плакала стая, Звучала струя родника мне, Дугою в бассейн упадая. И днем, над работой склоняясь, И ночью, проснувшись в постели, Я слышал, как, в окна врываясь, Холодные струи звенели. И мир превращался в огромный Певучий источник величья, И, песней его изумленный, Хотел его тайну постичь я. И спутники Гурамишвили, Вставая из бездны столетий, К постели моей подходили, Рыдая, как малые дети. И туч поднимались волокна, И дождь барабанил по крыше, И с шумом в открытые окна Врывались летучие мыши. И сердце Ильи Чавчавадзе Гремело так громко и близко, Что молнией стала казаться Вершина его обелиска. Я вздрагивал, я просыпался, Я с треском захлопывал ставни, И снова мне в уши врывался Источник, звенящий на камне. И каменный храм Зедазени Пылал над блистательным Мцхетом, И небо тропинки оленьи Своим заливало рассветом. 1947