Стихотворения и поэмы

СКВОЗЬ ВОЛШЕБНЫЙ ПРИБОР ЛЕВЕНГУКА

Сквозь волшебный прибор Левенгука На поверхности капли воды Обнаружила наша наука Удивительной жизни следы. Государство смертей и рождений, Нескончаемой цепи звено,— В этом мире чудесных творений Сколь ничтожно и мелко оно! Но для бездн, где летят метеоры, Ни большого, ни малого нет, И равно беспредельны просторы Для микробов, людей и планет. В результате их общих усилий Зажигается пламя Плеяд, И кометы летят легкокрылей, И быстрее созвездья летят. И в углу невысокой вселенной, Под стеклом кабинетной трубы, Тот же самый поток неизменный Движет тайная воля судьбы. Там я звездное чую дыханье, Слышу речь органических масс И стремительный шум созиданья, Столь знакомый любому из нас. 1948

ТБИЛИССКИЕ НОЧИ

Отчего, как восточное диво, Черноока, печальна, бледна, Ты сегодня всю ночь молчаливо До рассвета сидишь у окна? Распластались во мраке платаны, Ночь брильянтовой чашей горит, Дремлют горы, темны и туманны, Кипарис, как живой, говорит. Хочешь, завтра под звуки пандури, Сквозь вина золотую струю Я умчу тебя в громе и буре В ледяную отчизну мою? Вскрикнут кони, разломится время, И по руслу реки до зари Полетим мы, забытые всеми, Разрывая лучей янтари. Я закутаю смуглые плечи В снежный ворох сибирских полей, Будут сосны гореть, словно свечи, Над мерцаньем твоих соболей. Там, в огромном безмолвном просторе, Где поет, торжествуя, пурга, Позабудешь ты южное море, Золотые его берега. Ты наутро поднимешь ресницы: Пред тобой, как лесные царьки, Золотые песцы и куницы Запоют, прибежав из тайги. Поднимая мохнатые лапки, Чтоб тебя не обидел мороз, Принесут они в лапках охапки Перламутровых северных роз. Гордый лось с голубыми рогами На своей величавой трубе, Окруженный седыми снегами, Песню свадьбы сыграет тебе. И багровое солнце, пылая Всей громадой холодных огней, Как живой великан, дорогая, Улыбнется печали твоей. Что случилось сегодня в Тбилиси? Льется воздух, как льется вино. Спят стрижи на оконном карнизе, Кипарисы глядятся в окно. Сквозь туманную дымку вуали Пробиваются брызги огня. Посмотри на меня, генацвале, Оглянись, посмотри на меня! 1948

НА РЕЙДЕ

Был поздний вечер. На террасах Горы, сползающей на дно, Дремал поселок, опоясав Лазурной бухточки пятно. Туманным кругом акварели Лежала в облаке луна, И звезды еле-еле тлели, И еле двигалась волна. Под равномерный шум прибоя Качались в бухте корабли. И вдруг, утробным воем воя, Всё море вспыхнуло вдали. И в ослепительном сплетенье Огней, пронзивших небосвод, Гигантский лебедь, белый гений. На рейде встал электроход. Он встал над бездной вертикальной В тройном созвучии октав, Обрывки бури музыкальной Из окон щедро раскидав. Он весь дрожал от этой бури, Он с морем был в одном ключе, Но тяготел к архитектуре, Подняв антенну на плече. Он в море был явленьем смысла, Где электричество и звук. Как равнозначащие числа, Передо мной предстали вдруг. 1949

ГУРЗУФ

В большом полукружии горных пород, Где, темные ноги разув, В лазурную чашу сияющих вод Спускается сонный Гурзуф, Где скалы, вступая в зеркальный затон, Стоят по колено в воде, Где море поет, подперев небосклон, И зеркалом служит звезде,— Лишь здесь я познал превосходство морей Над нашею тесной землей, Услышал медлительный ход кораблей И отзвук равнины морской. Есть таинство отзвуков. Может быть, нас Затем и волнует оно, Что каждое сердце предчувствует час, Когда оно канет на дно. О, что бы я только не отдал взамен За то, чтобы даль донесла И стон Персефоны, и пенье сирен, И звон боевого весла! 1949

СВЕТЛЯКИ

Слова — как светляки с большими фонарями. Пока рассеян ты и не всмотрелся в мрак, Ничтожно и темно их девственное пламя И неприметен их одушевленный прах. Но ты взгляни на них весною в южном Сочи, Где олеандры спят в торжественном цвету, Где море светляков горит над бездной ночи И волны в берег бьют, рыдая на лету. Сливая целый мир в единственном дыханье, Там из-под ног твоих земной уходит шар, И уж не их огни твердят о мирозданье, Но отдаленных гроз колеблется пожар. Дыхание фанфар и бубнов незнакомых Там медленно гудит и бродит в вышине. Что жалкие слова? Подобье насекомых! И всё же эта тварь была послушна мне. 1949

БАШНЯ ГРЕМИ [44]

Ух, башня проклятая! Сто ступеней! Соратник огню и железу, По выступам ста треугольных камней Под самое небо я лезу. Винтом извивается башенный ход, Отверстье, пробитое в камне. Сорвись-ка! Никто и костей не найдет. Вгрызается в сердце тоска мне. А следом за мною, в холодном поту, Как я, распростершие руки, Какие-то люди ползут в высоту, Таща самопалы и луки. О черные стены бряцает кинжал, На шлемах сияние брезжит. Доносится снизу, заполнив провал, Кольчуг несмолкаемый скрежет. А там, в подземелье соборных руин, Где царская скрыта гробница, Леван-полководец, Леван-властелин [45] Из каменной ниши стучится: «Вперед, кахетинцы, питомцы орлов! Да здравствует родина наша! Вовеки не сгинет отеческий кров Под черной пятой кизилбаша!» [46] И мы на последнюю всходим ступень, И солнце ударило в очи, И в сердце ворвался стремительный день Всей силой своих полномочий. В парче винограда, в живом янтаре, Где дуб переплелся с гранатом, Кахетия пела, гордясь в октябре Своим урожаем богатым. Как пламя, в марани [47] струилось вино, Веселье лилось из давилен И был кизилбаш, позабытый давно, Пред этой страною бессилен. И реял над нею свободный орлан, Вздувающий перья на шлеме, И так же, как некогда витязь Леван, Стерег опустевшую Греми. 1950

44

Греми — древняя столица Кахетии, развалины которой сохранились до сих пор.

45

Леван — кахетинский царь, проводивший в XVI веке политику сближения с Московским государством.

46

Кизилбаши — персы.

47

Марани — погреб для вина.

СТАРАЯ СКАЗКА

В этом мире, где наша особа Выполняет неясную роль, Мы с тобою состаримся оба, Как состарился в сказке король. Догорает, светясь терпеливо, Наша жизнь в заповедном краю, И встречаем мы здесь молчаливо Неизбежную участь свою. Но когда серебристые пряди Над твоим засверкают виском, Разорву пополам я тетради И с последним расстанусь стихом. Пусть душа, словно озеро, плещет У порога подземных ворот И багровые листья трепещут, Не касаясь поверхности вод. 1952

ОБЛЕТАЮТ ПОСЛЕДНИЕ МАКИ

Облетают последние маки, Журавли улетают, трубя, И природа в болезненном мраке Не похожа сама на себя. По пустынной и голой аллее Шелестя облетевшей листвой, Отчего ты, себя не жалея, С непокрытой бредешь головой? Жизнь растений теперь затаилась В этих странных обрубках ветвей. Ну, а что же с тобой приключилось, Что с душой приключилось твоей? Как посмел ты красавицу эту, Драгоценную душу твою, Отпустить, чтоб скиталась по свету, Чтоб погибла в далеком краю? Пусть непрочны домашние стены, Пусть дорога уводит во тьму, — Нет на свете печальней измены, Чем измена себе самому. 1952

ВОСПОМИНАНИЕ

Наступили месяцы дремоты…. То ли жизнь, действительно, прошла, Толь она, закончив все работы, Поздней гостьей села у стола. Хочет пить — не нравятся ей вина, Хочет есть — кусок не лезет в рот. Слушает, как шепчется рябина, Как щегол за окнами поет. Он поет о той стране далекой, Где едва заметен сквозь пургу Бугорок могилы одинокой В белом кристаллическом снегу. Там в ответ не шепчется береза. Корневищем вправленная в лед. Там над нею в обруче мороза Месяц окровавленный плывет. 1952

ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ

В широких шляпах, длинных пиджаках, С тетрадями своих стихотворений, Давным-давно рассыпались вы в прах, Как ветки облетевшие сирени. Вы в той стране, где нет готовых форм, Где всё разъято, смешано, разбито, Где вместо неба — лишь могильный холм И неподвижна лунная орбита. Там на ином, невнятном языке Поет синклит беззвучных насекомых, Там с маленьким фонариком в руке Жук-человек приветствует знакомых. Спокойно ль вам, товарищи мои? Легко ли вам? И всё ли вы забыли? Теперь вам братья — корни, муравьи, Травинки, вздохи, столбики из пыли. Теперь вам сестры — цветики гвоздик, Соски сирени, щепочки, цыплята… И уж не в силах вспомнить ваш язык Там наверху оставленного брата. Ему еще не место в тех краях, Где вы исчезли, легкие, как тени, В широких шляпах, длинных пиджаках, С тетрадями своих стихотворений. 1952

СОН

Жилец земли, пятидесяти лет, Подобно всем счастливый и несчастный, Однажды я покинул этот свет И очутился в местности безгласной. Там человек едва существовал Последними остатками привычек, Но ничего уж больше не желал И не носил ни прозвищ он, ни кличек. Участник удивительной игры, Не вглядываясь в скученные лица, Я там ложился в дымные костры И поднимался, чтобы вновь ложиться. Я уплывал, я странствовал вдали, Безвольный, равнодушный, молчаливый, И тонкий свет исчезнувшей земли Отталкивал рукой неторопливой. Какой-то отголосок бытия Еще имел я для существованья, Но уж стремилась вся душа моя Стать не душой, но частью мирозданья. Там по пространству двигались ко мне Сплетения каких-то матерьялов, Мосты в необозримой вышине Висели над ущельями провалов. Я хорошо запомнил внешний вид Всех этих тел, плывущих из пространства: Сплетенье ферм и выпуклости плит И дикость первобытного убранства. Там тонкостей не видно и следа, Искусство форм там явно не в почете, И не заметно тягостей труда, Хотя весь мир в движенье и работе. И в поведенье тамошних властей Не видел я малейшего насилья, И сам, лишенный воли и страстей, Всё то, что нужно, делал без усилья. Мне не было причины не хотеть, Как не было желания стремиться, И был готов я странствовать и впредь, Коль то могло на что-то пригодиться. Со мной бродил какой-то мальчуган, Болтал со мной о массе пустяковин. И даже он, похожий на туман, Был больше материален, чем духовен. Мы с мальчиком на озеро пошли, Он удочку куда-то вниз закинул И нечто, долетевшее с земли, Не торопясь, рукою отодвинул. 1953