Лет семнадцать тому назадБыли малые мы ребятишки.Мы любили свой хутор,Свой сад,Свой колодец,Свой ельник и шишки.Нас отец, за ухватку любя,Называл не детьми, а сынами.Он сажал нас обапол себяИ о жизни беседовал с нами.– Ну, сыны?Что, сыны?Как, сыны? —И сидели мы, выпятив груди, —Я с одной стороны,Брат с другой стороны,Как большие, женатые люди.Но в сарае своем по ночамМы вдвоем засыпали несмело.Одинокий кузнечик сверчал,И горячее сено шумело…Мы, бывало, корзинки грибов,От дождя побелевших, носили.Ели желуди с наших дубов —В детстве вкусные желуди были!..Лет семнадцать тому назадМы друг друга любили и знали.Что ж ты, брат?Как ты, брат?Где ж ты, брат?На каком Беломорском канале?..
1933
Песня
Сам не помню и не знаюЭтой старой песни я.Ну-ка, слушай, мать родная,Митрофановна моя.Под иголкой на пластинкеВырастает песня вдруг,Как ходили на зажинкиДевки, бабы через луг.Вот и вздрогнула ты, гостья,Вижу, песню узнаёшь…Над межой висят колосья,Тихо в поле ходит рожь.В знойном поле сиротливоДень ты кланяешься, мать.Нужно всю по горстке нивуПо былинке перебрать.Бабья песня. Бабье дело.Тяжелеет серп в руке.И ребенка плач несмелыйЕле
слышен вдалеке.Ты присела, молодая,Под горячею копной.Ты забылась, напеваяЭту песню надо мной.В поле глухо, сонно, жарко.Рожь стоит, – не перестой.…Что ж ты плачешь? Песни ль жалкоИли горькой жизни той?Или выросшего сына,Что нельзя к груди прижать?..На столе поет машина,И молчит старуха мать.
1936
«Кто ж тебя знал, друг ты ласковый мой…»
Кто ж тебя знал, друг ты ласковый мой,Что не своей заживешь ты судьбой?Сумку да кнут по наследству носил, —Только всего, что родился красив.Двор без ворот да изба без окон, —Только всего, что удался умён.Рваный пиджак, кочедыгда копыл, —Только всего, что ты дорог мне был.Кто ж тебя знал, невеселый ты мой,Что не своей заживешь ты судьбой?Не было писано мне на родуЗамуж пойти из нужды да в нужду.Голос мои девичий в доме утих.Вывел меня на крылечко жених.Пыль завилась, зазвенел бубенец,Бабы запели – и жизни конец…Сказано было – иди да живи, —Только всего, что жила без любви.Жизнь прожила у чужого стола, —Только всего, что забыть не могла.Поздно о том говорить, горевать.Батьке бы с маткой заранее знать.Знать бы, что жизнь повернется не так,Знать бы, чем станет пастух да батрак.Вот посидим, помолчим над рекой,Будто мы – парень да девка с тобой.Камушки моет вода под мостом,Вслух говорит соловей за кустом.Белые звезды мигают в реке.Вальсы играет гармонь вдалеке…
1936
«Не стареет твоя красота…»
Не стареет твоя красота,Разгорается только сильней.Пролетают неслышно над ней,Словно легкие птицы, лета.Не стареет твоя красота.А росла ты на жесткой земле,У людей, не в родимой семье,На хлебах, на тычках, сирота.Не стареет твоя красота,И глаза не померкли от слёз.И копна темно-русых волосУ тебя тяжела и густа.Все ты горькие муки прошла.Все ты вынесла беды свои.И живешь и поешь, веселаОт большой, от хорошей любви.На своих ты посмотришь ребят,Радость матери нежной проста:Все в тебя, все красавцы стоят,Как один, как орехи с куста.Честь великая рядом с тобойВ поле девушке стать молодой.Всюду славят тебя неспроста, —Не стареет твоя красота.Ты идешь по земле молодой —Зеленеет трава за тобой.По полям, по дорогам идешь —Расступается, кланяясь, рожь.Молодая береза в лесуПоднялась и ровна и бела.На твою она глядя красу,Горделиво и вольно росла.Не стареет твоя красота.Слышно ль, женщины в поле поют,Голос памятный все узнают —Без него будто песня не та.Окна все пооткроют дома,Стихнет листьев шумливая дрожь.Ты поешь! Потому так поешь,Что ты песня сама.
1937
Матери
И первый шум листвы еще неполной,И след зеленый по росе зернистой,И одинокий стук валька на речке,И грустный запах молодого сена,И отголосок поздней бабьей песни,И просто небо, голубое небо —Мне всякий раз тебя напоминают.
1937
Ивушка
Умер Ивушка-печник,Крепкий был еще старик…Вечно трубочкой дымил он,Говорун и весельчак.Пить и есть не так любил он,Как любил курить табак.И махоркою добротнойУгощал меня охотно.– На-ко, – просит, – удружи,Закури, не откажи.Закури-ка моего,Мой не хуже твоего.И при каждом угощеньеМог любому подаритьСтолько ласки и почтенья,Что нельзя не закурить.Умер Ива, балагур,Знаменитый табакур.Правда ль, нет – слова такиеПеред смертью говорил:Мол, прощайте, дорогие,Дескать, хватит, покурил…Будто тем одним и славен,Будто, прожив столько лет,По себе печник оставилТолько трубку да кисет.Нет, недаром прожил Ива,И не всё курил табак,Только скромно, не хвастливоЖил печник и помер так.Золотые были руки,Мастер честью дорожил.Сколько есть печей в округе —Это Ивушка сложил.И с ухваткою привычной,Затопив на пробу печь,Он к хозяевам обычноОбращал такую речь:– Ну, топите, хлеб пеките,Дружно, весело живите.А за печку мой ответ:Без ремонта двадцать лет.На полях трудитесь честно,За столом садитесь тесно.А за печку мой ответ:Без ремонта двадцать лет.Жизнью полной, доброй славойСлавьтесь вы на всю державу.А за печку мой ответ:Без ремонта двадцать лет.И на каждой печке новой,Ровно выложив чело,Выводил старик бедовыйГод, и месяц, и число.И никто не ждал, не думал…Взял старик да вдруг и умер,Умер Ива, балагур,Знаменитый табакур.Умер скромно, торопливо,Так и кажется теперь,Что, как был, остался Ива,Только вышел он за дверь.Люди Иву поминают,Люди часто повторяют:– Закури-ка моего,Мой не хуже твоего.А морозными утрамиНад веселыми дворамиДым за дымом тянет ввысь.Снег блестит все злей и ярче,Печки топятся пожарче,И идет, как надо, жизнь.
1938
Ноябрь
В лесу заметней стала елка,Он прибран засветло и пуст.И, оголенный, как метелка,Забитый грязью у проселка,Обдутый изморозью золкой,Дрожит, свистит лозовый куст.
1943
Две строчки
Из записной потертой книжкиДве строчки о бойце-парнишке,Что был в сороковом годуУбит в Финляндии на льду.Лежало как-то неумелоПо-детски маленькое тело.Шинель ко льду мороз прижал,Далёко шапка отлетела.Казалось, мальчик не лежал,А все еще бегом бежал,Да лед за полу придержал…Среди большой войны жестокой,С чего – ума не приложу, —Мне жалко той судьбы далекой,Как будто мертвый, одинокий,Как будто это я лежу,Примерзший, маленький, убитыйНа той войне незнаменитой,Забытый, маленький, лежу.
1943
Я убит подо Ржевом
Я убит подо Ржевом,В безыменном болоте,В пятой роте, на левом,При жестоком налете.Я не слышал разрыва,Я не видел той вспышки, —Точно в пропасть с обрыва —И ни дна ни покрышки.И во всем этом мире,До конца его дней,Ни петлички, ни лычкиС гимнастерки моей.Я – где корни слепыеИщут корма во тьме;Я – где с облачком пылиХодит рожь на холме;Я – где крик петушиныйНа заре по росе;Я – где ваши машиныВоздух рвут на шоссе;Где травинку к травинкеРечка травы прядет, —Там, куда на поминкиДаже мать не придет.Подсчитайте, живые,Сколько сроку назадБыл на фронте впервыеНазван вдруг Сталинград.Фронт горел, не стихая,Как на теле рубец.Я убит и не знаю,Наш ли Ржев наконец?Удержались ли нашиТам, на Среднем Дону?..Этот месяц был страшен,Было всё на кону.Неужели до осениБыл за ним уже ДонИ хотя бы колесамиК Волге вырвался он?Нет, неправда. ЗадачиТой не выиграл враг!Нет же, нет! А иначеДаже мертвому – как?И у мертвых, безгласных,Есть отрада одна:Мы за родину пали,Но
она – спасена.Наши очи померкли,Пламень сердца погас,На земле на поверкеВыкликают не нас.Нам свои боевыеНе носить ордена.Вам – все это, живые.Нам – отрада одна:Что недаром боролисьМы за родину-мать.Пусть не слышен наш голос, —Вы должны его знать.Вы должны были, братья,Устоять, как стена,Ибо мертвых проклятье —Эта кара страшна.Это грозное правоНам навеки дано, —И за нами оно —Это горькое право.Летом, в сорок втором,Я зарыт без могилы.Всем, что было потом,Смерть меня обделила.Всем, что, может, давноВам привычно и ясно,Но да будет оноС нашей верой согласно.Братья, может быть, выИ не Дон потеряли,И в тылу у МосквыЗа нее умирали.И в заволжской далиСпешно рыли окопы,И с боями дошлиДо предела Европы.Нам достаточно знать,Что была, несомненно,Та последняя пядьНа дороге военной.Та последняя пядь,Что уж если оставить,То шагнувшую вспятьНогу некуда ставить.Та черта глубины,За которой вставалоИз-за вашей спиныПламя кузниц Урала.И врага обратилиВы на запад, назад.Может быть, побратимы,И Смоленск уже взят?И врага вы громитеНа ином рубеже,Может быть, вы к границеПодступили уже?Может быть… Да исполнитсяСлово клятвы святой! —Ведь Берлин, если помните,Назван был под Москвой.Братья, ныне поправшиеКрепость вражьей земли,Если б мертвые, павшиеХоть бы плакать могли!Если б залпы победныеНас, немых и глухих,Нас, что вечности преданы,Воскрешали на миг, —О, товарищи верные,Лишь тогда б на войнеВаше счастье безмерноеВы постигли вполне.В нем, том счастье, бесспорнаяНаша кровная часть,Наша, смертью оборванная,Вера, ненависть, страсть.Наше всё! Не слукавилиМы в суровой борьбе,Все отдав, не оставилиНичего при себе.Все на вас перечисленоНавсегда, не на срок.И живым не в упрекЭтот голос наш мыслимый.Братья, в этой войнеМы различья не знали:Те, что живы, что пали, —Были мы наравне.И никто перед намиИз живых не в долгу,Кто из рук наших знамяПодхватил на бегу,Чтоб за дело святое,За советскую властьТак же, может быть, точноШагом дальше упасть.Я убит подо Ржевом,Тот еще под Москвой.Где-то, воины, где вы,Кто остался живой?В городах миллионных,В селах, дома в семье?В боевых гарнизонахНа не нашей земле?Ах, своя ли, чужая,Вся в цветах иль в снегу…Я вам жить завещаю, —Что я больше могу?Завещаю в той жизниВам счастливыми бытьИ родимой отчизнеС честью дальше служить.Горевать – горделиво,Не клонясь головой,Ликовать – не хвастливоВ час победы самой.И беречь ее свято,Братья, счастье свое —В память воина-брата,Что погиб за нее.
1945–1946
В тот день, когда окончилась война
В тот день, когда окончилась войнаИ все стволы палили в счет салюта,В тот час на торжестве была однаОсобая для наших душ минута.В конце пути, в далекой стороне,Под гром пальбы прощались мы впервыеСо всеми, что погибли на войне,Как с мертвыми прощаются живые.До той поры в душевной глубинеМы не прощались так бесповоротно.Мы были с ними как бы наравне,И разделял нас только лист учетный.Мы с ними шли дорогою войныВ едином братстве воинском до срока,Суровой славой их озарены,От их судьбы всегда неподалеку.И только здесь, в особый этот миг,Исполненный величья и печали,Мы отделялись навсегда от них:Нас эти залпы с ними разлучали.Внушала нам стволов ревущих сталь,Что нам уже не числиться в потерях.И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,Заполненный товарищами берег.И, чуя там сквозь толщу дней и лет,Как нас уносят этих залпов волны,Они рукой махнуть не смеют вслед,Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.Вот так, судьбой своею смущены,Прощались мы на празднике с друзьямиИ с теми, что в последний день войныЕще в строю стояли вместе с нами;И с теми, что ее великий путьПройти смогли едва наполовину;И с теми, чьи могилы где-нибудьЕще у Волги обтекали глиной;И с теми, что под самою Москвой,В снегах глубоких заняли постели,В ее предместьях на передовойЗимою сорок первого; и с теми,Что, умирая, даже не моглиРассчитывать на святость их покояПоследнего, под холмиком земли,Насыпанным не чуждою рукою.Со всеми – пусть не равен их удел, —Кто перед смертью вышел в генералы,А кто в сержанты выйти не успел —Такой был срок ему отпущен малый.Со всеми, отошедшими от нас,Причастными одной великой сениЗнамен, склоненных, как велит приказ, —Со всеми, до единого со всемиПростились мы. И смолкнул гул пальбы,И время шло. И с той поры над нимиБерезы, вербы, клены и дубыВ который раз листву свою сменили.Но вновь и вновь появится листва,И наши дети вырастут и внуки,А гром пальбы в любые торжестваНапомнит нам о той большой разлуке.И не за тем, что уговор храним,Что память полагается такая,И не за тем, нет, не за тем одним,Что ветры войн шумят, не утихая,И нам уроки мужества даныВ бессмертье тех, что стали горсткой пыли.Нет, даже если б жертвы той войныПоследними на этом свете были, —Смогли б ли мы, оставив их вдали,Прожить без них в своем отдельном счастье,Глазами их не видеть их землиИ слухом их не слышать мир отчасти?И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,В конце концов, у смертного порога,В себе самих не угадать себеИх одобренья или их упрека?Что ж, мы – трава? Что ж, и они – трава?Нет, не избыть нам связи обоюдной.Не мертвых власть, а власть того родства,Что даже смерти стало неподсудно.К вам, павшие в той битве мировойЗа наше счастье на земле суровой,К вам, наравне с живыми, голос свойЯ обращаю в каждой песне новой.Вам не услышать их и не прочесть.Строка в строку они лежат немыми.Но вы – мои, вы были с нами здесь,Вы слышали меня и знали имя.В безгласный край, в глухой покой земли,Откуда нет пришедших из разведки,Вы часть меня с собою унеслиС листка армейской маленькой газетки.Я ваш, друзья, – и я у вас в долгу,Как у живых, – я так же вам обязан.И если я, по слабости, солгу,Вступлю в тот след, который мне заказан,Скажу слова без прежней веры в них,То, не успев их выдать повсеместно,Еще не зная отклика живых,Я ваш укор услышу бессловесный.Суда живых не меньше павших суд.И пусть в душе до дней моих скончаньяЖивет, гремит торжественный салютПобеды и великого прощанья.
1948
Жестокая память
Повеет в лицо, как бывало,Соснового леса жарой,Травою, в прокосах обвялой,Землей из-под луга сырой.А снизу, от сонной речушки,Из зарослей – вдруг в тишине —Послышится голос кукушки,Грустящей уже о весне.Июньское свежее лето,Любимая с детства пора.Как будто я встал до рассвета,Скотину погнал со двора.Я все это явственно помню:Росы ключевой холодок,И утро, и ранние полдни —Пастушеской радости срок;И солнце, пекущее спину,Клонящее в сон до беды,И оводов звон, что скотинуВгоняют, как в воду, в кусты;И вкус горьковато-медовый, —Забава ребячьей поры, —С облупленной палки лозовойДушистой, прохладной мездры,И все это юное лето,Как след на росистом лугу,Я вижу. Но памятью этойОдною вздохнуть не могу.Мне память иная подробноСвои предъявляет права.Опять маскировкой окопнойОбвялая пахнет трава.И запах томительно-тонок,Как в детстве далеком моем,Но с дымом горячих воронокОн был перемешан потом;С угарною пылью походаИ солью солдатской спины.Июль сорок первого года,Кипящее лето войны!От самой черты пограничной —Сражений грохочущий вал.Там детство и юность вторичноЯ в жизни моей потерял…Тружусь, и живу, и старею,И жизнь до конца дорога,Но с радостью прежней не смеюСмотреть на поля и луга;Росу обивать молодуюНа стежке, заметной едва.Куда ни взгляну, ни пойду я —Жестокая память жива.И памятью той, вероятно,Душа моя будет больна,Покамест бедой невозвратнойНе станет для мира война.