Стихотворения, поэмы, трагедия
Шрифт:
Перед скитальцами, чей невозбранно глаз
Читает таинства родной годины Мрака.
5 ПРЕДСУЩЕСТВОВАНИЕ{*}
Моей обителью был царственный затвор.
Как грот базальтовый, толпился лес великий
Столпов, по чьим стволам живые сеял блики
Сверкающих морей победный кругозор.
В катящихся валах,
Ко мне влачил прибой, и пел, как мощный хор;
Сливались радуги, слепившие мой взор,
С великолепием таинственной музыки.
Там годы долгие я в негах изнывал —
Лазури, солнц и волн на повседневном пире.
И сонм невольников нагих, омытых в мирре,
Вай легким веяньем чело мне овевал, —
И разгадать не мог той тайны, коей жало
Сжигало мысль мою и плоть уничтожало.
6 КРАСОТА{*}
Я — камень и мечта; и я прекрасна, люди!
Немой, как вещество, и вечной, как оно,
Ко мне горит Поэт любовью. Но дано
Вам всем удариться в свой час об эти груди.
Как лебедь, белая, — и с сердцем изо льда, —
Я — Сфинкс непонятый, царящий в тверди синей.
Претит движенье мне перестроеньем линий.
Гляди: я не смеюсь, не плачу — никогда.
Что величавая напечатлела древность
На памятниках слав — мой лик соединил.
И будет изучать меня Поэтов ревность.
Мой талисман двойной рабов моих пленил:
Отображенный мир четой зеркал глубоких —
Бессмертной светлостью очей моих широких.
265—269. ИЗ БАЙРОНА{*}
1
There's not a joy the world can give...[1]
Когда восторг былой остыл и отпылал пожар?
И прежде чем с ланит сбежал румянец юных лет,
Благоуханных первых чувств поник стыдливый цвет.
И сколько носятся в волнах с обрывками снастей!
А ветер мчит на риф вины иль в океан страстей...
И коль в крушеньи счастья им остался цел магнит, —
Ах, знать к чему, где скрылся брег, что их мечты манит?
Смертельный холод их объял, мертвей, чем Смерть сама;
К чужой тоске душа глуха, к своей тоске нема.
Где слез ключи? Сковал мороз волну живых ключей!
Блеснет ли взор — то светлый лед лучится из очей.
Сверкает ли речистый ум улыбчивой рекой
В полнощный час, когда душа вотще зовет покой, —
То дикой силой свежий плющ зубцы руин обвил:
Так зелен плющ! — так остов стен под ним и сер, и хил!
Когда б я чувствовал, как встарь, когда б я был — что был,
И плакать мог над тем, что рок — умчал и я — забыл:
Как сладостна в степи сухой и ржавая струя,
Так слез родник меня б живил в пустыне бытия.
2{*}
I speak not, I trace not, I breathe not thy name...[1]
Хочу — и не смею молве нашептать,
Слеза закипает — и выдаст одна,
Что в сердце немая таит глубина.
Так рано для страсти, для мира сердец
Раскаянье поздно судило конец
Блаженству — иль пытке?.. Не нам их заклясть:
Мы рвем их оковы, нас держит их власть.
Пей мед; преступленья оставь мне полынь!
Прости мне, коль можешь; захочешь — покинь.
Любви ж не унизит твой верный вовек:
Твой раб я; не сломит меня человек.
И в горе пребуду, владычица, тверд:
Смирен пред тобою, с надменными горд.
С тобой ли забвенье? — у ног ли миры?
Вернет и мгновенье с тобой все дары.
И вздох твой единый казнит и мертвит;
И взор твой единый стремит и живит.
Бездушными буду за душу судим:
Не им твои губы ответят — моим.
3{*}
Bright be the place of thy soul...[1]
Сияй в блаженной, светлой сени!
Из душ, воскресших в оный мир,
Не целовал прелестней тени
Сестер благословенный клир.
Ты всё была нам: стань святыней,
Бессмертья преступив порог!
Мы боль смирим пред благостыней,
Мы знаем, что с тобой — твой Бог.