Стихотворения. Поэмы. Проза
Шрифт:
– - Тетка! Где ты?
– - послышался за калиткой молодой и звонкий голосок Магданы: -- Хочешь ужинать, а?..
Старухи разошлись. Шушана как ни в чем не бывало пошла к себе домой и уселась на тахте. Магдана говорила:
– - Лягу я спать на том же месте, где еще, помнишь, тетка, скорпион-то укусил меня.
– - Вот слава богу! Уже давно я не вижу их,-- отвечала тетка и на ночь уступила Магдане свой матрац и свою мутаку {Мутака -- круглая подушка. (Прим. авт.)}.
Далеко на скором ходу оставляя палку и потряхивая головой, шла к себе на Горстубань {Горстубань -- часть города. (Прим. авт.)} старуха Сусанна и всю дорогу чему-то усмехалась. Не думала, не гадала, подвернулась тетка и сама наплела ей на свою племянницу. И не знала бы Сусанна, как зовут
И в душе старухи созревал в это время умысел такой же черный, как черна была ночь, скрывающая лукавое выражение губ ее.
XIII
Три дня провела Магдана в Сололаках, три ночи ночевала она у родных своих, и не хотелось покинуть ей родного ущелья. На Авлабаре скучно, а в Сололаках -- боже ты мой, сколько разных развлечений! То какой-нибудь полк, сверкая штыками, спускается длинной цепью по извилинам Коджорского пути и потом, стряхнув с себя дорожную пыль и развернув знамена, с музыкой вступает в город; то какой-нибудь деревенский сазандар, в татарской шапке, сойдет с горы, приютится у столба под навесом сололакского духана, и всю ночь раздается рыдающий, обрывающийся пронзительный крик его, под звуки чунгури, которой металлические струны тихо лепечут в тишине безмятежной улицы; то соседи побранятся за воду, которая по желобу спускается в сады и по очереди наполняет то одну, то другую поливную канавку, потому что не всегда же на всех может достать воды, особливо когда нет дождей; то вдруг зайдет на кровлю какой-нибудь чиновник, с золотыми очками на носу, в круглой соломенной шляпе, и станет, закинув руки за спину, заглядывать по саклям. Мало ли, наконец, в Сололаках развлечений, чуждых Авлабару; да и зачем Магдане спешить туда -- ведь бабушка Назо может жить там сколько ее душе угодно, ведь ключ от сакли у Назо,-- так о чем же Магдане и беспокоиться?
Благовестили к вечерне. На дворе весело шумел весенний, блестящий дождь; облако не закрывало солнца; дождь прибивал к земле только что распустившиеся оранжевые цветки настурций. Бледно-зеленые завитки или усики виноградных лоз, перевесившись через плетни и заборы, тихо покачивались и приятно вздрагивали от каждой капли, которая орошала их.
Я забыл вам сказать, что целая половина маленького двора Шушаны была занята виноградником. Весь же двор был никак не больше самой обыкновенной комнаты. Около калитки росло невысокое персиковое Дерево; оно никогда не давало плодов, только весной всю тропинку, от калитки до порога сакли, усыпало белыми лепестками опадающих цветов. Тут было когда-то и другое дерево; но оно было опрокинуто потоком, ворвавшимся на двор лет шесть тому назад, совершенно неожиданно: это, конечно, было в очень сильный дождь. Дожди, в которых радужно играет солнце, никого не беспокоят в Грузии. Вот почему и этот весенний дождь нисколько не помешал Шушане вместе с невесткой, сидя на тахте у самой задней стенки, вдвоем штопать одеяло и слушать разговор праздной Магданы с двумя праздными соседками. Дети спали; дверь на двор была отворена; брызги дождя перелетали через порог; забежавшая в саклю чья-то желтенькая собачонка, с двумя черными крапинами вместо бровей, виляя хвостом, косила свою морду, передергивая ушами и закусив губу, умильно поглядывала то на Магдану, то на корку черствого хлеба, которую держала она в приподнятой руке, собираясь подразнить собаку. Вдруг Магдана невольно вздрогнула, и корка из рук ее полетела на пол.
– - Не здесь ли гостит жена бурдючника, Магдана?
– - послышался за двором, у самой калитки, мужской незнакомый голос.
– - Вай ме! кто это меня спрашивает?
– - с замиранием в сердце, полушепотом произнесла Магдана и взглянула на тетку.
Тетка также взглянула на Магдану, сбросила с колен одеяло, проворно встала, пошла к дверям и заслонила спиной своей всех присутствующих в сакле: так, заслыша коршуна, наседка закрывает
крыльями цыплят своих.– - Не тут ли гостит Магдана?
– - повторил тот же голос.
– - Кто тут?
– - во все горло крикнула Шушана, так что разбудила внучат своих,-- кого тебе тут надобно? Зачем тебе Магдану? А?
В калитку, закинув рукава чухи, вошел грузин лет двадцати трех, красивый мужчина, с застенчивым румянцем во всю щеку, статный, туго перетянутый серебряным поясом, и, сняв мокрую шапку, стал вытряхивать ее.
Шушана так посмотрела на него, с таким гневным выражением, что казалось, вот-вот ряд бранных слов посыплется из негодующих уст ее,
– - Зачем тебе Магдану? А?
– - Извините, пожалуйста,-- отвечал грузин, не совсем спокойным голосом,-- меня просил квартальный, знакомый мой с Авлабарской части отыскать Магдану Он было хотел сам идти, да я уже ему сказал: сидите, я пойду и все дело устрою...
В сакле в это время была мертвая тишина: все уши были настороже, все глаза были устремлены к дверям.
– - Квартальный!
– - прошептала Магдана.
– - Какой квартальный?
– - проговорила тетка.
– - Извините, пожалуйста,-- продолжал грузин, -- надо же кому-нибудь распорядиться как следует. В сакле мертвое тело, а нет ни хозяина, ни хозяйки, ни работницы,-- никого нет.
– - Рамбавия {Рамбавия -- что за известие! какая новость! (Прим. авт.)}! мертвое тело?
– - Какое мертвое тело? Господи Иисусе!
И Шушана перекрестилась.
Никакими словами не передать вам, какой испуг изобразило вдруг лицо Магданы -- исчез малейший след малейшего румянца; казалось, вдруг оно. покрылось инеем. Руки упали на колени, и глаза, с выражением тревоги, неподвижно остановились на спокойно сумрачном лице неожиданного вестника, которого Шушана пригласила в саклю, для необходимых объяснений.
Само собой разумеется, что начались расспросы. Грузин некоторое время был в таком смущении, что, казалось, сам забыл, для чего пришел и какую принес рамбавию. Долго Шушана не могла понять его и, сама не зная за что, принялась бранить бедную Магдану. Наконец испуг Магданы разрешился крупными слезами, слезы так и бежали, так и капали... Она, в свою очередь, стала роптать на родных, зачем они ее удерживали и не пускали домой, как будто возможно было им удерживать ее, если б она сама действительно захотела домой уйти от них!
Соседки также принялись толковать, и вот с быстротой молнии по всему соседству разнеслась молва; все узнали, что бабушка Назо умерла и мертвая лежит на Авлабаре, в пустой сакле Арютюна-бурдючника. "Что б это значило? Нет ли тут чего-нибудь такого, чего еще никто не знает?" -- подумали некоторые досужие головы, придерживая досужий язык свой до другого более удобного времени. Разумеется, многие сбежались в саклю Шушаны, кто с расспросами, кто с советами, а кто просто для того только, чтоб постоять да послушать. Дождь же прошел: стало быть, в своих норах никому не сиделось.
Грузин, принесший новость, уселся на скамейку, покинутую женой Михаки, около деревянной закрытой люльки, и так же, как и все, посреди голосов, толков, слез и оханья, не слыхал он, как около него пищал и жалобно плакал грудной ребенок. С мрачной задумчивостью посматривал он на лицо испуганной и плачущей Магданы. Видя, что никто почти не обращает на него внимания, он вынул из-за пазухи кисет и набил себе маленькую лезгинскую трубочку, потом, пошарив около себя, достал где-то серную спичку, мазнул ею по стене, зажег, закурил и опять молча стал на всех посматривать.
Наконец Шушана узнала, что его зовут Давидом Егорычем, что он служит где-то писцом в конторе и что, стало быть, ему можно верить.
– - Что теперь делать? Ай! Ай! Что теперь мне делать? Какая вдруг беда!
– -говорила Магдана, скрестя пальцы и раскачивая головой с видом совершенного отчаяния.
Некоторые пожилые, опытные женщины вызвались сами идти на Авлабар провожать Магдану; тетка Шушана также стала сбираться; но Магдана упрямилась, говорила, что она боится мертвых, что у нее мужа нет, что у нее никого нет и что она ничего не знает.