Стихотворения. Поэмы. Проза

– - Оставьте меня, Христа ради,-- говорила она,-- пошлите за Михакой, за Егором: пусть они распоряжаются.

Стали просить Давида Егорыча сходить на базар и сделать такую милость -- найти и привести Михаку.

Давид Егорыч встал, надел шапку, медным шпиньком выковырил трубочку, продул ее, положил в карман архалука и вышел.

Ни Михаки, ни Егора на базаре не оказалось: оба, вишь, ушли куда-то в гости; сколько ни искал их Давид, не мог найти.

Так прошло довольно много времени, и уже только вечером решилась Магдана идти домой, сопровождаемая теткой, двумя соседками и Давидом Егорычем, который шел возле них, не говоря ни слова, одну руку положа за пазуху, а другую заложа за спину.

XIV

В Тифлисе во всех открытых мастерских... то есть как открытых? Если, например, вам угодно подойти к портному, остановитесь перед его мастерской на тротуаре, и вот вы уже стоите около тех самых подмостков, на которых сидят работники, кто с ножницами, кто с утюгом, а кто и просто с куском сыра. Откидные длинные рукава этих ремесленников -- Шапошников, слесарей, оружейников, портных и сапожников, с утра уже висят таким образом, что когда вы проходите по узкому тротуару, то задеваете за них и они болтаются. Я сказал: открытых, то есть не забранных еще досками, как это делается на ночь. Итак, в Тифлисе, во всех открытых мастерских, духанах, курнях и лавках, по всему протяжению Армянской, Базарной улицы и по всему Майдану (то есть Татарской площади), по вечерам сидят со свечками. Каждый вечер вся эта улица и весь этот базар издали кажутся иллюминованными: каждый торговец старается как можно больше натыкать свеч, чтоб осветить товар свой; обыкновенно с потолка лавки спускается какой-нибудь железный прут, и на нижнем загнутом конце его или вешается фонарик, или прикрепляется плошка, или же просто такая делается штука, в которую можно вставить сальную свечу. Каждый вечер на этих улицах шумно и многолюдно. В хорошем расположении духа, да еще с железными нервами весело иногда в это время проходить или проехать среди ярко озаренных лиц крикливых торгашей и разноплеменной толпы, освещенной таким образом, что у едущих верхом видны только ноги да стремена, а у нищего, уронившего копейку, блестит затылок. Шум, гам, взвизгивание мальчишек на все возможные голоса, щелканье подков, глухой шум пробегающего стада баранов, побрякивание бубенчиков, когда на вас натыкается ишак с перекидными кошелками, или скрип тяжелой, неповоротливой арбы, когда навстречу к вам осторожно, шагом, двигаются черные, ко всему на свете равнодушные буйволы. Все это вечером представляет картину чрезвычайно оригинальную, местами темную, местами фантастически освещенную. Часто по этой Базарной улице проезда нет, особливо как пойдут верблюды или сопрутся обозы, пришедшие с Нижегородской ярмарки... И по этой-то шумной, веселой улице должна была проходить печальная Магдана.

Тишиной, мраком и уединением со всех сторон повеяло на нее, когда, пройдя Базарный мост, против Метеха {Метех -- замок на береговой скале реки Куры. Там есть старинная церковь и острог. (Прим. авт.)}, по тропинке взобралась она на гору и поворотила в закоулок, где была ее низкая сакля.

Все шли молча. Давид Егорыч с фонарем шел впереди и старался Магдане освещать дорогу. Бог его знает, где это он достал фонарь: вышел из Сололак без фонаря, а тут появился фонарь, да еще складной, бумажный!

Где это по дороге он успел захватить его -- неизвестно. Никто из женщин даже и не поблагодарил его за такую предусмотрительность: некогда им было думать о благодарности. Тишиной и уединением приветствовал их тот кривой и узкий закоулок, где жила Магдана; но не прошли они двадцати шагов, чей-то жалобный вой поразил их невольным ужасом. Сердце Магданы сжалось. Шушана спросила шепотом: "Не собака ли это воет? Посмотри!" Дверь в саклю Магданы была настежь отворена и в темноте ночи освещенная тусклым светом выгоревшей плошки одна во всем закоулке светилась и была заметна. На темной кровле, у трубы, съежившись, сидело какое-то существо и потихоньку выло нестерпимо заунывным голосом. Трудно было понять, кто это -- мужчина или женщина.

Конечно, в Тифлисе не обходится ни один покойник без того, чтоб кто-нибудь не повыл над ним, но кому бы, кажется, выть над трупом старухи, бедной, безродной и беспомощной? Кому в целом мире была нужна или дорога она? Бог ведает, кто это приходил повыть над ней! Для всех это осталось неразгаданной загадкой. Когда женщины подошли уже к самой двери, одна из провожатых взглянула на кровлю, но плач затих и У трубы никого уже не было. "Видно, это душа ее сама приходила повыть над своим грешным телом",-- проговорила она некстати, потому что слова ее в ушах Магданы прозвучали несомненной истиной. Магдана остановилась у порога и ни за что не хотела перешагнуть его. Давид Егорыч вошел первый, повесил свой фонарь на крючок подле закоптелого деревянного столба, поправил светильню в плошке, которая горела на земляном полу, и стал уверять женщин, что ничего нет страшного. Женщины вошли, творя молитву-

Мертвая старуха лежала на краю тахты. По всему было видно, что в продолжение дня заходили в саклю и что какой-нибудь добрый человек позаботился о приведении в порядок бренного тела. Покойница лежала с полуоткрытыми глазами, с тем же тупым и слезливым выражением в лице, с каким привыкли встречать ее, с той только разницей, что к этому выражению примешивалось что-то ребяческое,-- оттого ли, что рука смерти сгладила ее морщины, или оттого, что старость привела ее к младенчеству. Тощие, окостеневшие руки ее были скромно сложены; вокруг усопшей уже носился запах смерти.

Будь это родная мать, сестра или друг, близкий сердцу, быть может, не так страшно и странно было бы видеть Магдане этот жалкий труп на той самой тахте, где каждый день она обедала, где каждую ночь спала она; но старуха, с которой ничего и никогда не было у ней общего,-- старуха, которой даже родство с мужем было какое-то неопределенное,-- старуха, которой появление никогда не приносило ей ни печали, ни радости, вдруг, мертвая, по какому-то ей одному известному праву занимает чужую саклю, чужое ложе, чужое изголовье; да и отчего же, наконец, умерла она? Не то удар ее доконал, не то объелась она, не то умерла с голоду. И эта неизвестность бессознательным страхом обдавала душу Магданы, одаренной от природы довольно живым, даже замысловатым воображением и раздражительными нервами. В этих чертах еще не развившегося характера Магдана далеко выступала из общего, холодного типа грузинских женщин. Быть может, желчь и болезненность ее матери имели на нее влияние; быть может... но мало ли что может быть и мало ли на свете исключений.

XV

– - Пожалуйста, уж не беспокойтесь!
– - заговорил наконец их молчаливый спутник, которого мы и будем звать Давидом Егорычем или просто как случится.-- Уж, пожалуйста, себя не тревожьте: сделайте такую милость, идите ночевать в Сололаки и уж ни о чем не думайте; я сейчас распоряжусь: пошлю за одним старичком и велю ему псалтырь читать. У меня брат есть, муж моей сестры -- священник; он для меня все сделает. Уж я... только будьте спокойны... идите себе и спите... и уж не думайте!

Магдана на все эти речи, полные несомненного участия, низко кланялась и каждый поклон свой сопровождала грустным "спасибо".

– - Спасибо вам, Давид Егорыч, -- говорила она тихим голосом,-- хотя я и не знаю вас, Давид Егорыч!

Шушана также начала благодарить, соседки принялись за то же самое, и Давид Егорыч не знал, что уж и отвечать ему на такие благодарности.

– - Уж вы мне только дайте ключ от сакли, чтоб я мог... я уж все сделаю... все будет у меня как следует... Ничего у вас не пропадет, даже лягу спать, ночую здесь, чтоб только... главное -- не беспокойтесь!

Так убеждал их Давид Егорыч и, казалось, был чему-то душевно рад: тому ли, что ему судьбой послан случай познакомиться с красавицей, тому ли, что наконец развязавшийся язык его убедил Магдану возложить на него всю свою надежду, поручить ему все добро свое и воротиться в Сололаки.

Усталая, совершенно обессиленная длинным путем и душевными тревогами, только что Магдана успела воротиться в Сололаки в саклю тетки Шушаны, как, не раздевшись, бросилась на тюфяк и заснула крепким сном. В полночь не то ветер, который вдруг поднялся и загудел в трубе, не то платье с узкими рукавами мешало ей, не то тревожный сон разбудил ее,-- знаю только, что она проснулась,-- проснулась и стала думать. Сначала страшные мысли стали приходить ей в голову: что, если бедная Назо умерла оттого, что она не оставив дома ни куска хлеба, поневоле заставила ее, бедную, каждый час ожидать себя? что, если это действительно душа ее приходила повыть на кровлю, видя, что никто во всем околотке не хочет совершить над ней обряда слез и причитаний? что, если каждую ночь тень старухи будет приходить и пугать ее? Кто знает, быть может, она какая-нибудь колдунья! ведь недаром же говорили ей, будто Назо дала кому-то перстень с таким камнем, на который если посмотришь да пожелаешь детей иметь, то непременно так и случится. Да и где это жила она? куда пропадала? чем питалась?.. Эти вопросы только теперь и пришли ей в голову. Потом Магдана стала думать, что было бы, если б не Давид Егорыч! и что было бы, если б Арютюн не уехал в Кахетию, ведь ничего бы не было.-- умерла бы старуха где-нибудь на стороне, а не в ее сакле... И что это ей вздумалось пустить ее? последнее, что взбрело ей на ум и что всякой другой на ее месте с самого начала пришло бы в голову,-- где ей взять денег на похороны. От десяти рублей остался только полтинник да еще абаз -- итого семь гривен. Что ей делать с этими деньгами? Эта мысль ее встревожила, но далеко не была так страшна, как тень старухи; а потому под утро Магдана стащила с себя в потемках платье, разула ноги и опять заснула крепким сном.

XVI

По ту сторону Куры, на Авлабаре, в эту самую ночь иные мечты, иные думы тревожили чей-то. сон. Давид Егорыч заказал дешевый, нищенский гроб для незнакомой нищей, отужинал у зятя своего, приходского священника, уговорил его принять участие в похоронах и около полуночи, веселый и бодрый, воротился Домой. Чуху свою повесил он на гвоздик, шапку и пояс положил на стол, архалук свернул и засунул себе под изголовье, сам с себя стащил сапоги, лег на какой-то жесткий кожаный диванчик и, закурив свою лезгинскую трубочку, хотел заснуть. Но что это был за дом, в котором обитал Давид Егорыч! Этот дом настолько же похож был на обыкновенный дом, насколько шалаш, сколоченный из досок, похож на баню. Это был дом его матери: вообразите себе маленькую стенку маленькой развалины и знайте, что такая точно стенка, сложенная из квадратных кирпичей и брусьев на фундаменте из кусков дикого камня, возвышается и, подобно крепости, с двух сторон окружает дворик. Не знаю, есть ли возможность назвать даже маленьким двориком пространство от четырех до пяти квадратных сажен. Это скорей какие-то древние сени с дверью прямо, с дверью влево и лестницей с десятью дощатыми ступеньками наверх. Одна из этих дверей ведет в пространную и сумрачную саклю, где живет сама хозяйка; другая -- налево, замыкает кладовую с кучами луку и свеклы, с кошелкой сморщенного зимовалого винограда, с мешком муки и кадушкой масла. Над кладовой же поднимается кирпичная постройка, очевидно, новейшего времени; она имеет вид светелки и заключается в одной только комнате с камином в углу. Лестница со двора сперва ведет на небольшой балкон, а уж потом в комнату, где и обитает наш Давид Егорыч и где на этот раз мы застаем его лежащим на диване в совершенной темноте, потому что до утренней зари оставалось два часа. В комнате было одно небольшое окошечко,-- даже рама была в него когда-то вставлена; но вот уже лет пять или шесть, как Давид собирается сходить за стекольщиком и все откладывает до будущей зимы, чувствуя в душе, что это совершенно лишнее. Молодое, рослое тело его не постигало простуды: тот же"самый ветер, который в эту ночь будил Магдану, судорожно врывался в комнатку Давида и шумел в трубе камина, а он лежал, не затворив дверей, даже не прикрывшись буркой и уж нисколько не замечая тех усилий, с какими этот ветер старался окончательно доломать гнилую раму единственного квадратного окошечка. Младший брат Давида, лет пятнадцати, спал па войлоке под балконом, и, когда ветер стихал, разгуливая где-то вдали или где-нибудь по соседству подметая кровли, Давид мог бы очень хорошо слышать храп его, если б только в эту ночь в ушах его не раздавался плачущий голосок Магданы.