Стихотворения. Поэмы. Проза

Тот же самый случай смерти, который доводил Магдану до отчаяния, Давида приводил в восторг. Все события этого дня, начиная с того, как пошел он домой от сестры, и как, идя от сестры, увидал он полицейского в дверях уже давно ему знакомой сакли, и как остановился он, как стал говорить с знакомым ему квартальным, и как тот спросил: а где же Арютюн?
– - Уехал в Кахетию.-- А где жена его?
– - Ушла к родным в Сололаки.-- Так надо за его женой сходить: пускай хоронит. И как он был рад идти за Магданой и как, наконец, хороша, неимоверно даже хороша эта Магдана! давно он в церкви видел ее, да все не было случая познакомиться... Одним словом, все события этого дня со всеми малейшими подробностями по нескольку раз беспорядочно пересыпались в голове его и долго, долго мешали спать бедному Давиду Егорычу.

XVII

На другой день тетка Шуша на с большим неудовольствием узнала, что у Магданы денег нет. Видно, ничего-то больше и нет, кроме полтинника! Магдана не поняла на этот раз молчаливой тетки и стала просить Михаку дать ей взаймы сколько может сроком недели на две или до приезда мужа. Михака долго ломался, наконец сказал ей:

– - Чего тебе надобно? Похоронить колдунью? Пожалуй, я закажу ей гроб и все сделаю сам, только в руки денег тебе не дам; а что будут стоить мне похороны, ты мне заплатишь через две недели. Хочешь?

– - Как не хотеть!

Магдана согласилась с радостью и, видя такое расположение к себе родных своих, дала себе слово до приезда мужа не возвращаться на Авлабар, даже, если можно, не ходить на вынос тела и ни во что не вмешиваться: пусть распоряжаются! Воровать же в сакле нечего. Да и что за беда! пусть воруют! не ее добро. Зачем муж уехал: сам виноват. Да и что за добро! кому оно надобно? несколько горшков, тарелки, три кувшина, мангал, медный рукомойник, котелок, сковорода, старые сапоги, заржавленный кинжал, дырявая бурка да дырявый войлок! Подушки же, платье и новое одеяло спрятаны у нее в стене, за дверцами, от которых ключ при ней; да к тому же и Давид Егорыч сказал ей, что все будет цело и чтоб она не беспокоилась.

Полиция разрешила на третий день, то есть в пятницу на святой неделе, похоронить старуху. Не стану занимать вас описанием разного рода мелочей, происходивших наутро того дня, когда из двери Арютюновой сакли на двух полотенцах вытащили гроб, сколоченный из досок и ничем не обитый. Не много любопытных сошлось на вынос, и мало было охотников провожать старуху на кладбище. Давид Егорыч, нецеремонный и уже вовсе не застенчивый с своим братом -- грузинами, все это время то спорил, то рассчитывался, и капли крупного пота покрывали лоб его. Беспрестанно снимал он шапку, вынимал оттуда клетчатый платок и вытирал себе лицо и шею, начиная с затылка. Михака все время тут же присутствовал. На тахте, где лежала покойница, после похорон явился поднос с молоденькой редиской, с соленым грузинским сыром, красными яйцами, икрой и зеленью. Брат Давида Егорыча в салфетке притащил целый десяток теплых чуреков и кувшин вина. Михака выпил за здоровье Давида Егорыча и до тех пор не отставал от него, пока тот не простился со всеми присутствующими, не пожал рук дьячкам и не запер сакли.

– - Дай-ка мне ключ-то: я отнесу его; что тебе ходить!
– - сказал Михака Давиду.

Давид слегка поколебался, но отдал ключ и до самого базара проводил Михаку.

"Эхма!-- Думал он.-- Хотел было сам отнести этот ключ и лично вручить его Магдане... Дурак я, что послушался и отдал".

XVIII

Михака в тот же день, часу в пятом после обеда, зашел домой и объявил Магдане, что она должна ему четырнадцать рублей за все расходы.

– - Если хочешь,-- прибавил он,-- можешь завтра же домой идти.

Тут он вынул из кармана ключ от ее сакли, бросил его к ней на колени и, прежде чем Магдана открыла пот, чтобы поблагодарить его за хлопоты, вышел вон, напевая в нос всем известную в Тифлисе уличную песню: мовди-вар, мовди-вар, Соломе (то есть приди ко мне, приди, Соломея)!

Магдана в душе давно была не расположена к Михаке и не пропустила мимо ушей последних слов его: "завтра ты можешь домой идти". Магдана была обидчива, что редко выражалось в ней потоком слов; напротив, в эти минуты надо было добиваться, отчего так вдруг побледнело лицо ее... Только что вышел Михака, подавленная досада заметно бросила густую тень на побледневшее лицо Магданы. Минут десять просидела она неподвижно с ключом на коленях. Потом она стала собираться домой. Тетка не хотела отпустить ее одну и хотела проводить; но Магдана не отвечала ни слова и продолжала собираться. Тетка надулась. Четырнадцать рублей, истраченных ее сыном, ради бог знает какой мертвой нищей, считала она за величайшее одолжение, сделанное ее сыном Магдане.

"И как же после всего этого,-- думала она,-- Магдане поступать таким образом! не благодарить за хлеб и соль и не уважать такой щедрой и благодетельной семьи своей!"

– - Куда же ты теперь одна идешь?
– - крикнула Шушана с порога.

Магдана, затворяя калитку, отвечала ей:

– - Пришла одна и уйду одна. Спасибо!

И вот Магдана с замиранием сердца отпирает дверь своей печальной, безлюдной сакли. Магдана дома. Что ей делать! Все, что ни попалось ей на глаза: и мужнину бурку, и войлок с тахты, и свое старое платье, и даже подушку, которая была заперта в стене,-- все это повытаскала она вон из сакли -- выветривать; мутаку же, на которой лежала голова старухи, подпихала она под тахту, с тем чтобы уж не раньше как через шесть недель ее оттуда вытащить. Вот уже и вечер. Мутно-красные облака заволокли закат. Где-то в училище, по ту сторону реки, непрерывно-слитным звуком последний прозвонил звонок.

"Боже мой,-- подумала Магдана,-- в каком скучном месте эта проклятая сакля!"

На голых досках, из которых сколочена тахта,-- на досках, не прикрытых на этот раз ни ковром, ни войлоком, уселась Магдана, поджав ножки, завесила глаза платком и стала плакать.

Тонкий запах ладана напомнил ей слезливо улыбающееся, мертвое лицо старухи.

"Как я буду спать на этом самом месте, где лежала покойница? Куда пойду я? Что со мной будет? Боже мой! Боже мой!" -- с отчаянием в душе повторяла Магдана, и когда сдернула с лица платок, невольный страх еще пуще напал на бедную, одинокую, суеверную красавицу.

Красные облака потухли; сквозь широкое отверстие потолка мелькало потемневшее небо; белесоватое пятно лежало посредине земляного пола; темно стало по углам и за столбом, в углублениях старинной сакли.

Магдана отворила дверь, вышла подышать свежим воздухом и около стенки села на камешек. Так на этом камешке думала она просидеть всю ночь до самого света божьего! К Евтимии она не пошла ночевать, потому что у Евтимии никогда нельзя ночевать, и потому еще не хотела Магдана идти к Евтимии, что была на нее сердита и при первой же встрече собиралась бранить ее. Магдана узнала стороной, что это не кто другой, как Евтимия, которая первая, войдя к ней в саклю, увидала труп и, вместо того чтоб дать ей знать о том, пошла всем рассказывать.

Был одиннадцатый час; из-за потемневших облаков мелькали звезды.

Слышит Магдана, кто-то идет. Из-за угла послышались чьи-то тихие, ровные шаги, сопровождаемые шелестом широких канаусовых шальвар. Тень мужчины в грузинской шапке обрисовалась в темном воздухе. Магдана сделала движение, чтоб встать и удалиться, но голос Давида Егорыча предупредил ее.

– - Доброй ночи, Магдана!
– - сказал Давид, снимая шапку.

– - Доброй ночи, Давид Егорыч!
– - отозвалась Магдана сильно взволнованным голосом, встала с камешка и поклонилась.

– - Когда же воротится ваш муж, Магдана?

– - Не знаю, Давид Егорыч... Очень, очень я благодарна вам,

– - Э! Что, Магдана!.. Что ж вы не спите?

– - Я одна боюсь, Давид Егорыч.

Давид стал молчать, как бы в ожидании, что еще скажет ему красавица. Грудь его медленно и тяжело дышала, и казалось, в то же время он старался затаить свое дыхание. На его щеках горел огонь. Этого огня никто бы не мог в эту минуту разглядеть, потому что только звезды освещали лицо его.