Стихотворения. Рассказы. Гора

Барабанят в барабаны у запруд

Возле гхата на Бамунмара-пруду, Под пакуром [105] , у деревни на виду, Там, где сходится с землею небосвод, У лилово-золотых его ворот, Прародительница свой ковер цветной, С необъятный шар земной величиной, Ровно в полдень из засохших трав плетет. Звук оттуда, гром неясный, все растет. Он в ушах воспоминаний преломлен, В сонных солнечных лучах таится он: «Барабанят в барабаны у запруд, За разбойника красотку выдают», Страшен смысл недоброй песни прошлых лет. От него остался только бледный след. Боль мне в сердце не вонзает острие, Время стерло, обесцветило ее. По тропе любовной выйдя на разбой, Дерзкий вор умчал красавицу с собой. Листьев высохших преданье то мертвей. От давным-давно минувших черных дней Только кратких две строки дошли до нас, Только пепел слов – костер давно погас. Сокол ветра налетел на них, и вот Это мертвое былое вновь живот. Взмах крыла – и он уже ворвался в „таз Между строками, где мысль оборвалась. Пляшут в воздухе мелодии клочки, Всплески песни, что вместила две строки. Явь туманом застилается, и сон Будто дымной пеленою затенен. Току крови вновь гремит созвучно тут: «Барабанят в барабаны у запруд…» Сквозь бамбук идет вразвалку старый слон, Колокольчиков нашейных слышен звон… Бледный свет зари вечерней льется в грудь, Прочь уносит он раздумий грустных муть. Вдруг кольнуло что-то в сердце, в глубине, Неприютно с той минуты стало мне. Боль дремоту как рукою с глаз смела. «Где чернушка та из нашего села, Что в корзинах приносила часто нам Зерна жареного риса, фрукты – джам, Манго сладкие – дешевый все товар? Добавлял три лишних аны [106] я ей в дар». Тут послышался слепой старухи крик (Выжимает масло муж ее – старик). Внучку их увел какой-то лиходей. Зло нанес он старикам, всех зол лютей. Сообщил сейчас мне сторож новость ту: «Загубил,- сказал,- разбойник красоту». Вера в светлое развеяна, как пыль. Эта сердце раздирающая быль Заслонила старый сказ минувших лет. Раскатилось в небесах: «Возмездья нет!» В рифму с прошлым этот день ложится, лют: «Барабанят в барабаны у запруд…» Сквозь бамбук идет вразвалку старый слон. Колокольчиков нашейных слышен звон.

105

Пакур (ашот) – большое мелколистное дерево.

106

Ана – мелкая индийская монета.

Из книги «Новорожденный»

(«НОБОДЖАТОК»)

1940

Хиндустан

Стон Хиндустана Слышу я постоянно, С детства на запад влечет меня тихий зов: Там судьба нашей Индии пляшет среди погребальных костров; Издревле во все времена Исступленно плясала она. Издавна в Агре и Дели Кричали стервятники жадные и ножные браслеты звенели, Там руки веков воздвигнуть сумели Из камня, покрытого пеной резьбы, Дворец до небес – насмешку судьбы. Там по путям неудач и удач Летят колесницы встречные вскачь; И сложный, по пыли петляющий след Рисует знаки счастья и бед. Там армии новые, что ни час, Обрывают не конченый древний рассказ И переиначивают конец. Там в каждую хижину, в каждый дворец Разбойничьи банды заходят впотьмах, Они порождают горе и страх, Они меж собой воюют за власть И пищу у нищих не брезгают красть. Им от огней драгоценных камней Кажутся ночи светлее дней. Хозяин и раб порадели о том, Чтоб страна обратилась в игорный дом,- Сегодня она от края до края - Одна могила сплошная. И тот, кто сразил, и тот, кто сражен, Конец положили бесславью и славе прошедших времен. У мощи былой переломаны ноги. Прежним мечтам и виденьям верна, Лежит в обмелевшей Джамуне она, И речь ее еле слышна: «Новые тени сгустились, закат угас, Это ушедшего века последний час».

Из книги «Санай» [107]

(«ШОНАЙ»)

1940

Переезд

Пора мне уезжать. Подобен полдень раненой ноге, Завернутой в бинты. Брожу, брожу, задумчиво стою, Сижу, облокотись о стол, На лестницу гляжу. В просторах синих стая голубей За кругом чертит круг. Я вижу надпись. Красный карандаш Почти что год назад На стенке начертал: «Был. К сожаленью, не застал. Ушел. Второе декабря». Я с этой надписи всегда стирала пыль, Сегодня же и надпись я сотру. Вот промокательной бумаги лист, На нем каракули, рисунки и слова, Сложив, его кладу я в чемодан. Не хочется мне вещи собирать, Бездумно на полу сижу И, опахало взяв, Усталая, обмахиваюсь им. Я в ящике стола Нашла сухую розу и листы. Гляжу и думаю. О чем? Так, ни о чем. Так близко Фаридпур. Там Обинаш живет. Он предан мне, И это очень кстати в день, Когда мне помощь так нужна. Его я не успела пригласить, Он сам пришел. Он счастлив мне помочь. И стать носильщиком ради меня готов. Он вмиг засучивает рукава, Увязывает накрепко узлы. В газету старую духи он завернул, В чулок дырявый сунул нашатырь. Он в чемодан кладет Ручное зеркало, и масло для волос, И пилку для ногтей, И мыльницу, и щеточки, и крем. Разбросанные сари издают Чуть слышный аромат: У каждого – свои и запах и судьба. Он складывает, расправляет их, На это он Потратил битый час. Он туфли оглядел И тщательно обтер своей полой, Подул, Смахнул воображаемую пыль. Картины снял с гвоздей, И фотографию одну Он вытер рукавом. Вдруг я заметила, как он В карман нагрудный положил тайком Какое-то письмо. И улыбнулась я, вздохнув. Ковер, подаренный семь лет назад, Он бережно свернул И прислонил к степе. На сердце камень грусти лег. С утра не причесалась я. Зачем? Забыла сари брошкой заколоть И за письмом письмо Рву на клочки. Обрывки на полу. Их подметет Лишь ветер жаркий месяца бойшакх. Пришел наш старый почтальон, И новый адрес я с тоской ему пишу. Разносчик рыбу за окном пронес, Я вздрогнула и поняла - Сегодня рыба ни к чему. Автомобиль знакомо прогудел И за угол свернул. Одиннадцать часов. Пустая комната. У голых стен отсутствующий взгляд, Глядят в ничто. А Обинаш по лестнице сошел С моими чемоданами к такси, И я услышала в дверях Его последние слова: «Ты напиши мне как-нибудь». И рассердилась я, Сама не зная почему.

107

Санай – флейта.

Невозможное

Одиночество? – Что это значит? Проходят года, Ты в безлюдье идешь, сам не зная зачем и куда. Гонит месяц срабон над лесною листвой облака, Сердце ночи разрезала молния взмахом клинка, Слышу: плещется Варуни, мчится поток ее в ночь. Мне душа говорит: невозможное не превозмочь. Сколько раз непогожею ночью в объятьях моих Засыпала любимая, слушая ливень и стих. Лес шумел, растревоженный всхлипом небесной струи, Тело с духом сливалось, рождались желанья мои, Драгоценные чувства дала мне дождливая ночь. Но душа говорит: невозможное не превозмочь. Ухожу в темноту, по размокшей дороге бредя, И в крови моей слышится долгая песня дождя. Сладкий запах жасмина порывистый ветер принес, Запах дерева малоти, запах девических кос: В косах милой цветы эти пахли вот так же, точь-в-точь. Но душа говорит: невозможное не превозмочь. Погруженный в раздумье, куда-то бреду наугад, На дороге моей чей-то дом. Вижу: окна горят. Слышу звуки ситары, мелодию песни простой. Это песня моя, орошенная теплой слезой, Это слава моя, это грусть, отошедшая прочь. Но душа говорит: невозможное не превозмочь.

Из книги «Прикованный к постели»

(«РОГОШОДЖАЙ»)

1940

* * *

Когда к выздоровленью наконец Мне жизнь свое прислала приглашенье, В тот незабвенный и недавний день Она так щедро подарила мне Способность мир по-новому узреть. И золотом затопленное небо - Как коврик созерцанья Отшельника всевышнего. И сокровенный изначальный миг, Времен исток, Открылся предо мной. И я постигнул, что мое рожденье Нанизано на нить рождений прежних; И словно солнца семицветный свет,- Так зрелище в одном себе хранит Поток других, невидимых творений.

* * *

Когда в сетях невыносимых мук Беспомощным я вижу человека, Я и представить даже не могу, Что для него возможно утешенье; Но под влияньем собственных страстей Я корень этой муки знаю, Хоть в этом знанье утешенья нет. Коль мне известно, Что истина высокая таится За волей человеческой души, Что радостей и мук она превыше, Я начинаю понимать, что люди, Той истиной питающие души,- Цель высочайшая всего творенья. Они – одни они, И, кроме них,- никто. А те другие, Что в плену Обыденных привязанностей тонут, Подобны тени - И мнимы муки их, И радость их обманна. А боль их ран, хоть и неумолима, С мгновеньем каждым меркнет, В истории следа не оставляя.

* * *

Когда тебя во сне моем не вижу, Мне чудится, что шепчет заклинанья Земля, чтобы исчезнуть под ногами. И за пустое небо уцепиться, Поднявши руки, в ужасе хочу я. В испуге просыпаюсь я и вижу, Как шерсть прядешь ты, низко наклонившись, Со мною рядом неподвижно сидя, Собой являя весь покой творенья.

Из книги «Выздоровление»

(«АРОГГО»)

1941

* * *

Бьют часы вдалеке. Грохот города, оглушающий небо, Отошел от меня. В зное месяца магха из дальних пределов памяти Беспричинно возникло виденье. Проселок бежит вдоль реки, Нанизывая деревеньки. Вековая смоковница… Люди сидят в ожиданье парома Рядом с товарами, что несут на базар. Под железною крышей амбаров - Кувшины с душистою патокой. На запах ее бегут деревенские псы и облизывают кувшины. Роятся мухи. Посреди дороги носом в землю уперлась арба, Груженная джутом. Орут грузчики, таская кипу за кипой В склад. Распряженные буйволы Пощипывают траву на зеленой обочине И колотят себя по бокам опахалом хвоста. Ссыпано в кучу горчичное семя, Ожидает, когда и его упрячут в амбар. К гхату причалил рыбачий челнок, Жена рыбака к бедру прижала корзину. Распластался коршун над головой. Челны перекупщика уткнулись в пологий берег. Рыбак, опутан лучами солнца, на крыше плетет сеть. Ухватившись за шею буйвола, Крестьянин плывет через реку. А над ближней рощей вздымается храм, Сияющий в утреннем солнце. По невидимой грани полей мчится поезд, И все уменьшается, все уменьшается, Оставляя на груди ветров черточку звука, Дымный след волоча за собой - Длинный стяг покорителя расстояний. И еще невзначай вспоминаю: было это давно, В полуночный час. К берегу Ганги причалена лодка. Водная гладь – в лунном свете. По берегам черные вырезы затаившегося леса, Меж деревьев – пламя светильников. Я очнулся внезапно. В молчаливый ночной небосвод Устремляется песнь – молодой слышится голос. Уносится стройная лодка в волнах отлива И вдруг исчезает. Лес, затаившийся по берегам, вдруг прохватывает ознобом. Образ ночи, увенчанной лунной короной, Безмолвно покоится на ковре потревоженных сновидений. Западный берег Ганги, жилье на окраине города. Бесконечно длинная отмель Словно подчеркивает пустоту оголенного неба. По сжатому просу ходят коровы; Деревенский мальчишка Хлыстом отгоняет козла от бахчи. А там – крестьянка с корзиной на бедре Собирает овощи. Порой у кромки реки Истомленные лодочники проходят, сгибаясь под бечевой, И всё – и потом весь день ни души на реке и на суше. Вблизи, в одичавшем саду, возвышается дерево чампак. Под огромным молитвенным нимом [108] – скамейки, Густа и торжественна его венценосная тень, По ночам там спят журавли. Вода с наливного колеса, Журча, убегает по желобу,- Напоить кукурузное поле. Женщина крутит домашнюю мельницу, На руках ее медные браслеты. Монотонное трение жернова наполняет звуками полдень. Это все мимолетно увидено, Мимоходом услышано И находится где-то на грани сознанья. Забытые образы Порождают в сердце боль разлучения с жизнью Под бой отдаленных часов.

108

Ним (маргоза) – большое величественное дерево.

* * *

Одиноко сижу у окна, у края конечного мира, В синеве горизонта зрение ловит звук бесконечности, Свет переплетается с тенью, Предлагая приятную дружбу дерева сирис. А в душе отдается: «Недалеко, совсем недалеко!» Лента дороги ускользает за гребень закатной горы, Стою у входа в постоялый двор вечера. Вспыхивает в отдаленье Крыша храма – место последнего странствования. От подножья его летит песнь окончания дня, С ее восходящим и нисходящим мотивом связано все прекрасное в этом моем пребывании, Она прикасалась к душе в дни моих долгих скитаний, Привнося в нее звук полноты. В душе отдается: «Недалеко, совсем недалеко!»

* * *

В сфере необъятного творенья На протяженье неизмеримых времен Бушуют фейерверочные игры Солнц и планет. Пришел и я из вечности незримой С мельчайшей искоркой И занял точку во времени и протяжении. Едва я начал уходить со сцены, Угас светильник, Померкла сущность звездных игр, И обветшала обстановка пьесы, Где представляли радость и печаль. Я увидал: актеры и актерки, Уйдя со сцены, Сбрасывают пестрое тряпье. Я увидал: Там, за кулисами из омертвевших звезд, Царь танца застыл в одиночестве.

Из книги «День рождения»

(«ДЖОНМОДИНЕ»)

1941

* * *

Слышу: гремит барабан боевой, Время больших перемен наступило - Век настает грозовой. Новой главы развернулись страницы: Мир на дурные деяния силы растратить стремится, Несправедливость спешит воцариться, Это грядущего вестник пришел,- Каждое зло превращается в тысячу зол. Скупости камни сдвигает поток полноводный, Нищей земли изменяет он облик бесплодный, Мертвых песков размывает слежавшийся слой, Прочь их сметает бурливой волной. Гниль унося с побережий, Место спешит он расчистить для поросли свежей, А истощенное поле пытается всходы рождать, Как параличный, пытающийся бормотать. Пусть омертвелые души Могут еще показаться живыми снаружи,- Хоть и трудны времена, В их закромах до сих пор не иссякли запасы зерна. Но наступает расплата,- потоки ее грозовые Сносят солому их кровель, врываются к ним в кладовые, Рушатся градом смертельных ударов, жестоких вестей, Болью пронизывают до костей. Гибель нахлынула, все на пути разрушая - Новое поле готовит для будущего урожая. В этой проверке, в горниле мучительных дней Станет ясней, Что из наследия дряхлого в прах превратится, Что сохранится. Время под глянцем увидеть, где прячутся гниль и обман. Вот почему загремел боевой барабан.