Стихотворения

Пиры, веселья забывая,И златострунное вино,И дом, где, чашу наполняя,Палило кровь мою оно,Как часто я чело покоилВ коленах мачехи моейИ с нею вместе козни строилПротив отца, среди ночей.Ее пронзительных лобзанийОгонь впивал я в грудь свою.Я помню ночь страстей, желаний,Мольбы, угроз и заклинаний,По слезы злобы только лью!..Бог весть: меня она любила,Иль это был притворный жар?И мысль печально утаила,Чтобы верней свершить удар?Иль мнила, что она любима,Порочной страстию дыша?Кто знает: женская душа,Как океан, неисследима!..

И дни летели. Час настал!Уж греховодник в дни младые,Я, как пред казнию, дрожал.Гремят проклятья роковые.Я принужден, как некий тать,Из дому отчего бежать.О, сколько мук! потеря чести!Любовь, и стыд, и нищета!Вражда непримиримой местиИ гнев отца!.. за воротаБежал <я> сирый, одинокий,И, обратившись, бросил взорС проклятием на дом высокий,На тот пустой, унылый двор,На пруд заглохший, сад широкий!.В безумье мрачном и немомЖелал, чтоб сжег небесный громИ стол, – за коим я с друзьямиПил чашу радости и нег,И речки безыменной брег,Всегда покрытый табунами,Где принял он удар свинца,

И возвышенные стремнины,И те коварные сединыНеумолимого отца;И очи, очи неземные,И грудь, и плечи молодые.,И сладость тайную отрад,И уст неизлечимый яд;И ту зеленую аллею,Где я в лобзаньях утопал;И ложе то, где я… и с нею,И с этой мачехой лежал!..

В лесах, изгнанник своевольный,Двумя жидами принят я:Один властями недовольный,Купец, обманщик и судья;Другой служитель Аарона,Ревнитель древнего закона;Алмазы прежде продавал,Как я, изгнанник, беден стал.Как я, искал по миру счастья,Бродяга пасмурный, скупойНа деньги, на удар лихой,На поцелуи сладострастья.Но скрытен, недоверчив, глухДля всяких просьб, как адский дух!..

Придет ли ночи мрак печальный,Идем к дороге столбовой;Там из страны проезжий дальныйЛетит на тройке почтовой.Раздастся выстрел. С быстротойСвинец промчался непомерной.Удар губительный и верный!..С обезображенным лицомУпал ямщик! Помчались кони!..И редко лишь удар погониИх не застигнет за леском.

Раз – подозрительна, бледна,Катилась на небе луна.Вблизи дороги, перед нами,Лежал застреленный прошлец, —

О, как ужасен был мертвец,С окровавленными глазами!Смотрю… лицо знакомо мне —Кого ж при трепетной лунеЯ узнаю?.. Великий боже!Я узнаю его… кого же?Кто сей погубленный прошлец?Кому же роется могила?На чьих сединах кровь застыла? О!.. други!..Это мой отец!.. Я ослабел, упал на землю;Когда ж потом очнулся, внемлю:Стучат… Жидовский разговор.Гляжу: сырой еще бугор,Над ним лежит топор с лопатой,И конь привязан под дубком,И два жида считают златоПеред разложенным костром!..

Промчались дни. На дно речноеОдин товарищ мой нырнул.С тех пор, как этот утонул,Пошло житье-бытье плохое:Приему не было в корчмах,Жить было негде. ОтовсюдуГоняли наглого Иуду.В далеких дебрях и лесахМы укрывалися. Без страхаНе мог я спать, мечтались мне:Остроги, пытки в черном сне,То петля гладная, то плаха!..

Исчезли средства прокормленья,Одно осталось: зажигатьДома господские, селеньяИ в суматохе пировать.В заре снедающих пожаровИ дом родимый запылал;Я весь горел и трепетал,Как в шуме громовых ударов!

Вдруг вижу, раздраженный жидМладую женщину тащит.Ее ланиты обгорелиИ шелк каштановых волос;И очи полны, полны слезНа похитителя смотрели.Я не слыхал его угроз,Я не слыхал ее молений;И уж в груди ее торчал —Кинжал, друзья мои, кинжал!..Увы! дрожат ее колени,Она бледнее стала тени,И перси кровью облились,И недосказанные пениС уст посинелых пронеслись. Пришло Иуде наказанье:Он в ту же самую веснуПовешен мною на сосну,На пищу вранам. СостраданьяПоследний год меня лишил.Когда ж я снова посетилРодные, мрачные стремнины,Леса, и речки, и долины,Столь крепко ведомые мне,То я увидел на сосне:Висит скелет полуистлевший,Из глаз посыпался песок,И коршун, тут же отлетевший,Тащил руки его кусок…

Бегут года, умчалась младость —Остыли чувства, сердца радостьПрошла. Молчит в груди моейПорыв болезненных страстей.Одни холодные остатки:Несчастной жизни отпечатки,Любовь к свободе золотой,Мне сохранил мой жребий чудный.Старик преступный, безрассудный,Я всем далек, я всем чужой.Но жар подавленный очнется,Когда за волюшку моюВ кругу удалых приведется,

Что чашу полную налью,Поминки юности забвеннойПрославлю я и шум крамол;И нож мой, нож окровавленныйВоткну, смеясь, в дубовый стол!..»

Черкесы

Подобно племени Батыя,

Изменит прадедам Кавказ:

Забудет брани вещий глас,

Оставит стрелы боевые…

И к тем скалам, где крылись вы,

Подъедет путник без боязни,

И возвестят о вашей казни

Преданья темные молвы!..

А. Пушкин.

I

Уж в горах солнце исчезает, [324] В долинах всюду мертвый сон,Заря, блистая, угасает,Вдали гудит протяжный звон,Покрыто мглой туманно поле,Зарница блещет в небесах,В долинах стад не видно боле,Лишь серны скачут на холмах.И серый волк бежит чрез горы;Его свирепо блещут взоры.В тени развесистых дубовВлезает он в свою берлогу.За ним бежит через дорогуС ружьем охотник, пара псовНа сворах рвутся с нетерпенья;Все тихо; и в глуши лесовНе слышно жалобного пеньяПустынной иволги; лишь тамВесенний ветерок играет,Перелетая по кустам;В глуши кукушка занывает;И на дупле как тень сидитПолночный ворон и кричит.Меж диких скал крутит, сверкаетПодале Терек за горой;Высокий берег подмывает,Крутяся, пеною седой.

Черкесы

Впервые опубликована в отрывках в 1860 г. в собрании сочинений под редакцией Дудышкина (т.2, с.3—4), полностью – в 1891г. в собрании сочинений под редакцией Висковатова (т.3, с.164—172).

Поэма написана летом 1828 г., о чем свидетельствует надпись, сделанная Лермонтовым на обложке рукописи: «В Чембаре за дубом». В Чембаре (уездный город Пензенской губернии, теперь г.Белинский) поэт мог бывать лишь в летние месяцы 1828г., когда жил с бабушкой (Е. А. Арсеньевой) в ее имении Тарханы (ныне село Лермонтово), от которого до города считалось 12 верст. Позже, поступив в Московский университетский благородный пансион, Лермонтов уже не ездил в Тарханы, проводя лето под Москвой. По собственному признанию, он начал писать стихи в 1828г., и «Черкесы» принадлежат к числу самых ранних его произведений, открывая ряд написанных друг за другом кавказских романтических поэм. В «Черкесах» отразились впечатления Лермонтова от поездок на Кавказ и рассказы о быте и нравах кавказских горцев, услышанные от родственников – Хастатовых и Шан-Гиреев.

Поэма свидетельствует о большой начитанности и исключительной литературной памяти юного автора. В тексте ее встречаются заимствования и переделки отдельных стихов из многих произведений. Не только из «Кавказского пленника» Пушкина, но и «Княгини Натальи Борисовны Долгорукой» И. И. Козлова, «Освобождения Москвы» и «Причудницы» И. И. Дмитриева, поэмы Парни «Иснель и Аслега» («Сон воинов») в переводе К. Н. Батюшкова, «Абидосской невесты» Байрона в переводе И. И. Козлова и др. На рисунке рукописной обложки к поэме «Черкесы» Лермонтов в виде эпиграфа приводит стихи Пушкина из «Кавказского пленника»:

Подобно племени Батыя,Изменит прадедам Кавказ, —– Забудет брани вещий глас,Оставит стрелы боевые......И к тем скалам, где крылись вы,Подъедет путник без боязни,И возвестят о вашей казниПреданья темные молвы!..А. Пушкин.

Эпиграфом подчеркнуто то влияние, которое оказала на «Черкесов» поэма Пушкина. Но в литературе указывалось уже, что в полудетском произведении Лермонтова проявились также черты его самобытности и одаренности. Обращают на себя внимание отсутствие любовной интриги, характерной для романтической поэмы, изменение традиционной сюжетной ситуации: не европеец захвачен в плен горцами, а наоборот, черкес оказывается в русском плену.

II

Одето небо черной мглою,В тумане месяц чуть блестит;Лишь на сухих скалах травоюПолночный ветер шевелит.На холмах маяки блистают;Там стражи русские стоят;Их копья острые блестят;Друг друга громко окликают:«Не спи, казак, во тьме ночной;Чеченцы ходят за рекой!»Но вот они стрелу пускают,Взвилась! – и падает казакС окровавленного кургана;В очах его смертельный мрак:Ему не зреть родного Дона,Ни милых сердцу, ни семью:Он жизнь окончил здесь свою.