Стихотворения

2

«Ты здесь опять! Напрасный труд!..Не говори, что божий судОпределяет мне конец.Всё люди, люди, мой отец…Пускай погибну, смерть мояНе продолжит их бытия,И дни грядущие моиИм не присвоить – и в крови,Неправой казнью пролитой,В крови безумца молодой,

Согреть им вновь не сужденоСердца, увядшие давно;И гроб без камня и креста,Как жизнь их ни была свята,Не будет слабым их ногамСтупенью новой к небесам.И тень невинного, поверь,Не отопрет им рая дверь.Меня могила не страшит.Там, говорят, страданье спитВ холодной, вечной тишине,Но с жизнью жаль расстаться мне.Я молод, молод, – знал ли ты,Что значит молодость, мечты?Или не знал – или забыл,Как ненавидел и любил,Как сердце билося живейПри виде солнца и полейС высокой башни угловой,Где воздух свеж и где поройВ глубокой скважине стеныДитя неведомой страны,Прижавшись, голубь молодойСидит, испуганный грозой!Пускай теперь прекрасный светТебе постыл – ты слеп, ты седИ от желаний ты отвык.Что за нужда? – ты жил, старик;Тебе есть в мире что забыть!Ты жил! Я также мог бы жить!

3

Ты слушать исповедь моюСюда пришел – благодарю;Не понимаю: что былаУ них за мысль? Мои делаИ без меня ты должен знать —А душу можно ль рассказать?И если б мог я эту грудьПеред тобою развернуть,Ты, верно, не прочел бы в ней,Что я преступник иль злодей. Пусть монастырский ваш законРукою неба утвержден,Но в этом сердце есть другой,Ему не менее святой;Он оправдал меня – одинОн сердца полный властелин.И тайну страшную моюЯ неизменно сохраню,Пока земля в урочный часКак двух друзей не примет нас.Доселе жизнь была мне пленСреди угрюмых этих стен,Где детства ясные годаЯ проводил – бог весть куда!Как сон, без радости и бед,Промчались тени лучших лет,И воскресить те дни едва льЖелал бы я – а всё их жаль!Зачем, молчание храня,Так грозно смотришь на меня?Я волен… я не брат живых.Судей бесчувственных моихНе проклинаю… но, старик,Я признаюся, мой языкНе станет их благодаритьЗа то, что прежде, может быть,Чем луч зари на той стенеПогаснет в мирной тишине,Я, свежий, пылкий, молодой,Который здесь перед тобойЖиву, как жил тому пять лет,Весь превращуся в слово «нет»!И прах, лишенный бытия,Уж будет прах один – не я!

4

И мог ли я во цвете лет,Как вы, душой оставить светИ жить, не ведая страстей,Под солнцем родины моей?Ты позабыл, что сединаМеж этих кудрей не видна,

Что пламень в сердце молодомНе остудить мольбой, постом!Когда над бездною морскойСвирепой бури слышен войИ гром гремит по небесам,Вели не трогаться волнамИ сердцу бурному велиНе слушать голоса любви!..Да если б черный сей нарядНе допускал до сердца яд,Тогда я был бы виноват,Но под одеждой власянойЯ человек, как и другой!И ты, бесчувственный старик,Когда б ее небесный ликТебе явился хоть во сне,Ты позавидовал бы мнеИ в исступленье, может быть,Решился б также согрешить,Отвергнув всё – закон и честь,Ты был бы счастлив перенестьЗа слово, ласку или взорМое страданье, мой позор!..

5

Я о спасенье не молюсь,Небес и ада не боюсь;Пусть вечно мучусь: не беда!Ведь с ней не встречусь никогда!Разлуки первый, грозный часСтал веком, вечностью для нас!И если б рай передо мнойОткрыт был властью неземной,Клянусь, я, прежде чем вступил,У врат священных бы спросил,Найду ли там, среди святых,Погибший рай надежд моих?Нет, перестань, не возражай…Что без нее земля и рай?Пустые звонкие слова,Блестящий храм без божества!Увы! отдай ты мне назад

Ее улыбку, милый взгляд,Отдай мне свежие устаИ голос сладкий, как мечта…Один лишь слабый звук отдай…О! старец! что такое рай?..

6

Смотри, в сырой тюрьме моейНе видно солнечных лучей,Но раз на мрачное окноУпал один – давным-давно;И с этих пор между камней,Ничтожный след веселых дней,Забыт, как узник одинок,Растет бледнеющий цветок,Но вовсе он не расцвететИ где родился – там умрет.И не сходна ль, отец святой,Его судьба с моей судьбой?Знай, может быть, ее уж нет…И вот последний мой ответ:Поди, беги, зови скорейОкровавленных палачей:Судить и медлить вам начто?Она не тут – и всё ничто!Прощай, старик; вот казни час:За них молись… В последний разТебе клянусь перед творцом,Что не виновен я ни в чем.Скажи, что умер я как мог,Без угрызений и тревог,Что с тайной гибельной моейЯ не расстался для людей…Забудь, что жил я… что любилГораздо более, чем жил!Кого любил? Отец святой,Вот что умрет во мне, со мной.За жизнь, за мир, за вечность вамЯ тайны этой не продам!»· · · · · ·· · · · · ·

7

…И он погиб – и погребен.И в эту ночь могильный звонБыл степи ветром принесенК стенам обители другой,Объятой сонной тишиной,И в храм высокий он проник…Там, где сиял мадонны ликВ дыму трепещущих лампад,Как призраки стояли в рядДвенадцать дев, которых светПричел к умершим с давних лет.Неслась мольба их к небесам,И отвечал старинный храмИх песни мирной и святой,И пели все, кроме одной.Как херувим, она былаОбворожительно мила.В ее лице никто б не могОткрыть печали и тревог.Но что такое женский взгляд?В глазах был рай, а в сердце ад!Прилежным ухом у окнаШум ветра слушала она,Как будто должен был принестьОн речь любви иль смерти весть!..Когда ж унылый звон проникВ обширный храм – то слабый крикРаздался, пролетел и вмигУтих. Но тот, кто услыхал,Подумал, верно, иль сказал,Что дважды из груди однойНе вылетает звук такой!..Любовь и жизнь он взял с собой.

Вторая половина 1831

Мцыри

Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю.

1-я Книга Царств

1

Немного лет тому назад, [303] Там, где, сливаяся, шумят, [304] Обнявшись, будто две сестры,Струи Арагвы и Куры,Был монастырь. Из-за горыИ нынче видит пешеходСтолбы обрушенных ворот,И башни, и церковный свод;Но не курится уж под нимКадильниц благовонный дым,Не слышно пенье в поздний часМолящих иноков за нас.Теперь один старик седой,Развалин страж полуживой,Людьми и смертию забыт,Сметает пыль с могильных плит,Которых надпись говоритО славе прошлой – и о том,Как, удручен своим венцом,Такой-то царь, в такой-то год,Вручал России свой народ.

303

Мцыри – на грузинском языке значит «неслужащий монах», нечто вроде «послушника». (Прим. Лермонтова)

304

Мцыри

Напечатана при жизни поэта в 1840 г. в сборнике «Стихотворения М. Лермонтова» (с.121—159) с пропуском по цензурным условиям некоторых стихов.

Написана в 1839 г. (на обложке тетради имеется помета Лермонтова: «1839 года Августа 5»).

В автографе поэма была названа «Бэри» с примечанием: «Бэри, по-грузински монах». Там же, на л. 3 сначала был написан эпиграф: «On n’a qu’une seule patrie» («У каждого есть только одно отечество»), позже зачеркнутый Лермонтовым и замененный эпиграфом из 1-й Книги царств, гл. 14 («Вкушая вкусих мало меда, и се аз умираю»). Этот библейский эпиграф имеет символическое значение нарушения запрета. Самим же поэтом было заменено заглавие, и в сборник «Стихотворения М. Лермонтова» поэма вошла под названием «Мцыри». По-грузински «мцыри» означает, во-первых, «послушник», а во-вторых, «пришелец», «чужеземец», прибывший добровольно или привезенный насильственно из чужих краев, одинокий человек, не имеющий родных, близких (см. В. Шадури. Заметки о грузинских связях Лермонтова. – Литературная Грузия, 1964, №10, с.102—103). Лермонтов выбросил многие стихи, которые имелись в первоначальной редакции. Так, он вычеркнул, например, 46 стихов после стиха «Люблю, как жизнь мою» (окончание песни золотой рыбки, с.423), в которых заключалось описание горцев – соотечественников Мцыри, в том числе и его отца), сражавшихся за свою свободу. Приводим их полностью:

Но скоро вихорь новых грезДалече мысль мою унес,И пред собой увидел яБольшую степь… Ее краяТонули в пасмурной дали,И облака по небу шлиКосматой бурною толпойС невыразимой быстротой:В пустыне мчится не быстрейТабун испуганных коней,И вот я слышу: степь гудит,Как будто тысячу копытО землю ударялись вдруг.Гляжу с боязнию вокруг,И вижу: кто-то на коне,Взвивая прах, летит ко мне,За ним другой, и целый ряд…Их бранный чуден был наряд!На каждом был стальной шеломОбернут белым башлыком,И под кольчугою надетНа каждом красный был бешмет.Сверкали гордо их глаза;И с диким свистом, как гроза,Они промчались близ меня.И каждый, наклонясь с коня,Кидал презренья полный взглядНа мой монашеский нарядИ с громким смехом исчезал…Томим стыдом, я чуть дышал,На сердце был тоски свинец…Последний ехал мой отец.И вот кипучего коняОн осадил против меня,И тихо приподняв башлык,Открыл знакомый бледный лик:Осенней ночи был грустнейНедвижный взор его очей,Он улыбался – но жестокВ его улыбке был упрек!И стал он звать меня с собой,Маня могучею рукой,Но я как будто бы приросК сырой земле: без дум, без слез,Без чувств, без воли я стоялИ ничего не отвечал.

«И кинул взоры я кругом» (глава 20), в которых Мцыри упрекает бога за то, что тот ему «Дал вместо родины тюрьму». Вот эти стихи:

Тот край казался мне знаком…И страшно, страшно стало мне!..Вот снова мерный в тишинеРаздался звук: и в этот разЯ понял смысл его тотчас:То был предвестник похорон,Большого колокола звон.И слушал я, без дум, без сил,Казалось, звон тот выходилИз сердца, будто кто-нибудьЖелезом ударял мне в грудь.О боже, думал я, зачемТы дал мне то, что дал ты всем,И крепость сил, и мысли власть,Желанья, молодость и страсть?Зачем ты ум наполнил мойНеутолимою тоскойПо дикой воле? почемуТы на земле мне одномуДал вместо родины тюрьму?Ты не хотел меня спасти!Ты мне желанного путиНе указал во тьме ночной,И ныне я как волк ручной.Так я роптал. То был, старик,Отчаянья безумный крик,Страданьем вынужденный стон.Скажи? Ведь буду я прощен?Я был обманут в первый раз!До сей минуты каждый часНадежду темную дарил,Молился я, и ждал, и жил.И вдруг унылой чередойДни детства встали предо мной.И вспомнил я ваш темный храмИ вдоль по треснувшим стенамИзображения святыхТвоей земли. Как взоры ихСледили медленно за мнойС угрозой мрачной и немой!А на решетчатом окнеИграло солнце в вышине…О, как туда хотелось мне,От мрака кельи и молитв,В тот чудный мир страстей и битв…Я слезы горькие глотал,И детский голос мой дрожал,

Когда я пел хвалу тому,Кто на земле мне одномуДал вместо родины – тюрьму…О! Я узнал тот вещий звон,К нему был с детства приученМой слух. – И понял я тогда,Что мне на родину следаНе проложить уж никогда.И быстро духом я упал.Мне стало холодно. Кинжал,Вонзаясь в сердце, говорят,Так в жилы разливает хлад.Я презирал себя. Я былДля слез и бешенства без сил.Я с темным ужасом в тот мигСвое ничтожество постигИ задушил в груди моейСледы надежды и страстей,Как душит оскорбленный змейСвоих трепещущих детей...Скажи, я слабою душойНе заслужил ли жребий свой?

«Мцыри» повторены многие мысли и отдельные стихи из более ранних поэм – «Исповеди» и «Боярина Орши». Если в «Исповеди» характер героя раскрывается в основном в чувстве любви, то в «Боярине Орше» он усложняется, внутренний мир его расширяется: Арсений «тоской по вольности томим». Поведение Мцыри уже полностью определяется устремлениями к свободе. Мотив противопоставления природы законам общества, стесняющим свободу личности, оказался в «Мцыри» особенно устойчивым.

Образ Мцыри – оригинальное создание Лермонтова. В отличие от разочарованного героя романтической поэмы, Мцыри свойственно стремление к яркой и полноценной жизни. В его романтическом образе поэт создал героический характер борца против гнета и насилия над личностью. Мцыри противостоит монастырскому миру, так как монастырь – это символ действительности, враждебной природной естественности и простоте. Природа в поэме не только живописный фон, но и действенная сила. В ней – величие и красота, отсутствующие в человеческом обществе. Природа заключает в себе грозную опасность, но она же приносит радость наслаждения красотой, дикой вольностью, позволяет герою в полной мере проявить себя. Позиция Лермонтова определяется руссоистским утверждением, что в природе человека – залог возможной гармонии, между тем как в обществе, напротив, – источник дисгармонии. Проблематика поэмы предвосхищает типично толстовскую литературную ситуацию: представление о простой патриархальной жизни как общественной норме и трагическая невозможность героя реализовать свое стремление к ней.

Существует рассказ П. А. Висковатова о возникновении замысла поэмы, основанный на свидетельствах А. П. Шан-Гирея и А. А. Хастатова. Поэт, странствуя в 1837г. по старой Военно-грузинской дороге, «наткнулся в Мцхете... на одинокого монаха или, вернее, старого монастырского служку, „Бэри“ по-грузински. Сторож был последний из братии упраздненного близлежащего монастыря. Лермонтов с ним разговорился и узнал от него, что родом он горец, плененный ребенком генералом Ермоловым во время экспедиции. Генерал его вез с собою и оставил заболевшего мальчика монастырской братии. Тут он и вырос; долго не мог свыкнуться с монастырем, тосковал и делал попытки к бегству в горы. Последствием одной такой попытки была долгая болезнь, приведшая его на край могилы. Излечившись, дикарь угомонился и остался в монастыре, где особенно привязался к старику монаху. Любопытный и живой рассказ „Бэри“ произвел на Лермонтова впечатление... и вот он решился воспользоваться тем, что было подходящего в „Исповеди“ и „Боярине Орше“, и перенес все действие из Испании и потом Литовской границы – в Грузию. Теперь в герое поэмы он мог отразить симпатичную ему удаль непреклонных свободных сынов Кавказа, а в самой поэме изобразить красоты кавказской природы» (Рус. старина, 1887, кн.10, с.124—125).

Если даже сведения, сообщенные Висковатовым, не совсем достоверны, нельзя не учитывать того обстоятельства, что захват русскими в плен горцев-детей был в период завоевания Кавказа типичным явлением. Известно, например, что художник-академик П. З. Захаров (из чеченцев) ребенком был взят в плен русскими и генерал Ермолов отвез его в Тифлис. Лермонтов мог знать полную драматизма историю Захарова и другие, аналогичные ей (Н. Ш. Шабаньянц. Академик Захаров П. З. (художник из чеченцев) (1816—1846 гг.). Изд. 2-е, перераб. и доп. Грозный, 1974). Сюжетная ситуация и образы поэмы вполне конкретны, хотя одновременно они и символичны. Реальный образ томящегося в неволе героя-горца вместе с тем – символ современного Лермонтову молодого человека, переживающего в условиях после 14 декабря 1825г. подобного же рода драму.

«Мцыри» почти целиком представляет собой монолог героя, что является одной из характерных особенностей романтической поэмы. Стих поэмы чрезвычайно выразителен; «этот четырехстопный ямб с одними мужскими окончаниями, как в „Шильонском узнике“, по словам В. Г. Белинского, „звучит и отрывисто падает, как удар меча, поражающего свою жертву. Упругость, энергия и звучное, однообразное падение его удивительно гармонируют с сосредоточенным чувством, несокрушимою силою могучей натуры и трагическим положением героя поэмы“ (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т.4. М., 1954, с.543).

В начале поэмы Лермонтов описал древний Мцхетский собор и могилы последних грузинских царей Ираклия II и Георгия XII, при котором состоялось в 1801г. присоединение Грузии к России. Кавказский материал в поэме насыщен фольклорными мотивами. Так, центральный эпизод «Мцыри» – битва героя с барсом – основан на мотивах грузинской народной поэзии, в частности хевсурской песни о тигре и юноше, тема которой нашла отражение и в поэме Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» (см.: Ираклий Андроников. Лермонтов. М., 1951, с.144—145). Известны 14 вариантов древней грузинской песни «Юноша и тигр», опубликованные А. Г. Шанидзе (см.: Л. П. Семенов. Лермонтов и фольклор Кавказа. Пятигорск, 1941, с.60—62).

Сохранились воспоминания современников о чтении «Мцыри» самим автором.

«Мне случилось однажды, – пишет А. Н. Муравьев, – в Царском Селе уловить лучшую минуту его вдохновения. В летний вечер я к нему зашел и застал его за письменным столом, с пылающим лицом и с огненными глазами, которые были у него особенно выразительны. „Что с тобою?“ спросил я. „Сядьте и слушайте“, – сказал он, и в ту же минуту, в порыве восторга, прочел мне, от начала до конца, всю великолепную поэму Мцыри… которая только что вылилась из-под его вдохновенного пера… Никогда никакая повесть не производила на меня столь сильного впечатления» (А. Н. Муравьев. Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871, с.27).

Известно также, что Лермонтов 9 мая 1840г. (в день именин Гоголя) в Москве «читал наизусть Гоголю и другим, кто тут случились, отрывок из новой своей поэмы „Мцыри“, и читал, говорят, прекрасно» (С. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960, с.38).

«Мцыри» как романтическая поэма о герое-бунтаре имела своих предшественников в литературе. Указывалось на связь ее с «Чернецом» (1825) И. И. Козлова (внешнее сходство сюжетов и различное идейное содержание), с декабристской литературой. Отмечалась, в частности, близость «Мцыри» к «Войнаровскому», «Наливайко» и «Думам» Рылеева (все – 1825).

Поэма Лермонтова обнаруживает также его знакомство с поэзией И.-В. Гете: в песне рыбки-русалки в известной степени воссоздана сюжетная ситуация стихотворений «Лесной царь» (1782) и «Рыбак» (1779).

Бунтарский пафос поэмы «Мцыри» оказался близким революционным демократам. «Что за огненная душа, что за могучий дух, что за исполинская натура у этого Мцыри! Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии тени его собственной личности. Во всем, что ни говорит Мцыри, веет его собственным духом, поражает его собственной мощью», – отмечал Белинский (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т.4. М., 1954, с.537).

По мысли Н. П. Огарева, «Мцыри» у Лермонтова – «его самый ясный или единственный идеал» (Н. П. Огарев. Избранные произведения, т.2. М., 1956, с.485).

· · · · · ·И божья благодать сошлаНа Грузию! Она цвелаС тех пор в тени своих садов,Не опасаяся врагов,3а гранью дружеских штыков.

2

Однажды русский генералИз гор к Тифлису проезжал;Ребенка пленного он вез.Тот занемог, не перенесТрудов далекого пути;Он был, казалось, лет шести,Как серна гор, пуглив и дикИ слаб и гибок, как тростник.Но в нем мучительный недугРазвил тогда могучий духЕго отцов. Без жалоб онТомился, даже слабый стонИз детских губ не вылетал,Он знаком пищу отвергалИ тихо, гордо умирал.Из жалости один монахБольного призрел, и в стенахХранительных остался он,Искусством дружеским спасен.Но, чужд ребяческих утех,Сначала бегал он от всех,Бродил безмолвен, одинок,Смотрел, вздыхая, на восток,Гоним неясною тоскойПо стороне своей родной.Но после к плену он привык,Стал понимать чужой язык,Был окрещен святым отцомИ, с шумным светом незнаком,Уже хотел во цвете летИзречь монашеский обет,Как вдруг однажды он исчезОсенней ночью. Темный лесТянулся по горам кругам.Три дня все поиски по немНапрасны были, но потомЕго в степи без чувств нашлиИ вновь в обитель принесли.Он страшно бледен был и худИ слаб, как будто долгий труд,Болезнь иль голод испытал.Он на допрос не отвечалИ с каждым днем приметно вял.И близок стал его конец;Тогда пришел к нему чернецС увещеваньем и мольбой;И, гордо выслушав, больнойПривстал, собрав остаток сил,И долго так он говорил:

3

«Ты слушать исповедь моюСюда пришел, благодарю.Все лучше перед кем-нибудьСловами облегчить мне грудь;Но людям я не делал зла,И потому мои делаНемного пользы вам узнать,А душу можно ль рассказать?Я мало жил, и жил в плену.Таких две жизни за одну,Но только полную тревог,Я променял бы, если б мог.Я знал одной лишь думы власть,Одну – но пламенную страсть:Она, как червь, во мне жила,Изгрызла душу и сожгла.Она мечты мои звалаОт келий душных и молитвВ тот чудный мир тревог и битв,Где в тучах прячутся скалы,Где люди вольны, как орлы.Я эту страсть во тьме ночнойВскормил слезами и тоской;Ее пред небом и землейЯ ныне громко признаюИ о прощенье не молю.

4

Старик! я слышал много раз,Что ты меня от смерти спас —Зачем?.. Угрюм и одинок,Грозой оторванный листок,Я вырос в сумрачных стенахДушой дитя, судьбой монах.Я никому не мог сказатьСвященных слов «отец» и «мать».Конечно, ты хотел, старик,Чтоб я в обители отвыкОт этих сладостных имен, —Напрасно: звук их был рожденСо мной. И видел у другихОтчизну, дом, друзей, родных,А у себя не находилНе только милых душ – могил!Тогда, пустых не тратя слез,В душе я клятву произнес:Хотя на миг когда-нибудьМою пылающую грудьПрижать с тоской к груди другой,Хоть незнакомой, но родной.Увы! теперь мечтанья теПогибли в полной красоте,И я как жил, в земле чужойУмру рабом и сиротой.

5

Меня могила не страшит:Там, говорят, страданье спитВ холодной вечной тишине;Но с жизнью жаль расстаться мне.Я молод, молод… Знал ли тыРазгульной юности мечты?Или не знал, или забыл,Как ненавидел и любил;Как сердце билося живейПри виде солнца и полейС высокой башни угловой,Где воздух свеж и где поройВ глубокой скважине стены,Дитя неведомой страны,Прижавшись, голубь молодойСидит, испуганный грозой?Пускай теперь прекрасный светТебе постыл; ты слаб, ты сед,И от желаний ты отвык.Что за нужда? Ты жил, старик!Тебе есть в мире что забыть,Ты жил, – я также мог бы жить!