Стихотворения

IV Глава. Париж

1

Снизу доносятся смутные шумы, Крик продавцов и шум карет. Тупо и тягостно тянутся думы, В будущем счастья сердцу нет. Как в голубятне, сижу я в светелке, Мимо бежит глухой Париж… Что собираешь сосуда осколки, Целым разбитый вновь творишь? Ветер в окошко мне пыль не доносит, Смолкнут вдали колеса фур, Бледное золото вечер набросит На пол, на стол, на белый шнур. Все, что минулося, снова всплывает В этот прозрачный, светлый час. Час одиночества, тот тебя знает, В ком навсегда огонь погас!

2

Как в сердце сумрачно и пусто! В грядущем — дней пустынных ряд. Судьба — искусная Локуста, — Как горек твой смертельный яд! Не я ль, словам твоим послушен, Стоял часами на мосту? Но все ж я не был малодушен, Не бросил жизни в темноту. По небу пламенным размахом Закат взвихрился выше труб, Но я не стал бездушным прахом: Дышу, живу, ходячий труп. Кто грудь мою мечом разрежет? Кто вспрыснет влагою живой? Когда заря в ночи забрезжит, Затеплю где светильник свой?

3

Он подошел ко мне свободно, Сказавши: «Вашей меланхолии Причина очень мне близка, И если мыслить благородно, Что наша жизнь? мираж, не более. Любовь — безумье, труд — тоска», — И пальцем поправлял слегка В петлице лепестки магнолии. Острится подбородок тонкий, Отмечен черной эспаньолкою, Цилиндр на голове надет, Перчаткою играл с болонкой, Кривились губы шуткой колкою, И горько говорил поэт: «И я, как ты, моя Пипетт, На счастье лишь зубами щелкаю. Любовь и „вечное“ искусство На камне призрачном основаны, И безусловна смерть одна. Что наше сердце, наши чувства? Не вами, нет, душа окована, Мечта лишь нам в удел дана». Тут осушил стакан до дна И замолчал разочарованно. Казалось мне, в том разговоре Всплывало смутно сновидение, Когда-то виденное мной, И в этой позе, в этом взоре, В пустых словах разуверения Мне голос слышится иной. И в глубь души моей больной Входило странное влечение.

4

Чья таинственная воля Мне в пути тебя послала, Странно другом нарекла? Как утоптанное поле, Жизнь в грядущем мне предстала И пустыней привлекла. Так различны, так несхожи Сердца грустные желанья, Наши тайные мечты, — Но тем ближе, тем дороже Мне по улицам скитанья, Где идешь со мною ты. Вздохам горестным помеха, Чувствам сладостным преграда, — Стал сухой и горький смех. Как испорченное эхо, Мне на все твердит: «Не надо: Вздохи, чувства — смертный грех». Все, что мыслю, все, что знаю, Я в тебе ничтожным вижу, Будто в вогнутом стекле, — Но очей не отвращаю И судьбу свою приближу К намагниченной игле. Словно злыми палачами К трупу вражьему прикован, Я влачуся сам, как труп, И беззвездными ночами Я не буду расколдован Ярым ревом новых труб.

5

Салон шумел веселым ульем, В дверях мужчин теснился строй, Манил глаза живой игрой Ряд пышных дам по желтым стульям. К камину опершись, поэт Читал поэму томным девам; Старушки думали: «Ну где вам Вздохнуть, как мы, ему в ответ?» В длиннейшем сюртуке политик Юнцов гражданских поучал, А в кресле дедовском скучал Озлобленный и хмурый критик. Седой старик невдалеке Вел оживленную беседу, То наклонялся к соседу, То прикасался к руке, А собеседником послушным Был из провинции аббат, В рябинах, низок и горбат, С лицом живым и простодушным. Их разговор меня привлек Какой-то странной остротою, — Так, утомленный темнотою, Влечется к лампе мотылек. Но вдруг живой мотив «редовы» Задорно воздух пронизал, — И дамы высыпали в зал: Замужние, девицы, вдовы. Шуршанье платьев, звяки шпор, Жемчужных плеч и рук мельканье, Эгреток бойкое блистанье, И взгляды страстные в упор… Духов и тел томящий запах, Как облак душный, поднялся, А разговор меж тем велся О власти Рима и о папах. И старца пламенная речь Таким огнем была повита, Что, мнилось, может из гранита Родник живительный иссечь. И я, смущенье одолев, Спросил у спутника: «Кто это?» Сквозь стекла поглядев лорнета, Он отвечал: «Де Местр, Жозеф».

6

Письмо любви! о пальцы женских рук, Дрожали ль вы, кладя печать цветную? Как без участья тот конверт миную, Где спят признанья, девичий испуг! А может быть, кокетка записная Обдуманный, холодный приговор Прислала мне, и блещет зоркий взор, Заранее свою победу зная? Зовете вы, любя иль не любя, — Что мне до вас: одна, другая, третья? Ах, не могу огнем былым гореть я И не хочу обманывать себя. Я не сорву заманчивой печати, Где сердце со стрелой и голубки… Слова любви, вы — сладки и гибки, Но я — уж не боец любовной рати.

7

И вот без шума и без стука Скок на порог подруга-скука. В лицо пытливо заглянула: Не ждя в ответ Ни «да», ни «нет», В приют привычный проскользнула. Я ни мольбой, ни гибкой тростью Прогнать не в силах злую гостью. Косыми поведет глазами, Как будто год Со мной живет, Сидит не двигаясь часами. Сухой рукой укажет флягу, Я выпью, на кровать прилягу, Она присядет тут же рядом, И запоет, И обоймет, Шурша сереющим нарядом. С друзьями стал теперь в разводе, И не живу я на свободе. Не знаю, как уйти из круга: Всех гонит прочь В глухую ночь Моя ревнивая подруга. Лежу, лежу… душа пустеет. Рука в руке закостенеет. Сама тоска уйдет едва ли… И день за днем Живем, живем Как пленники в слепом подвале.

8

Аббат воскликнул: «Вы больны, Мое дитя, примите меры! Как чадо церкви, чадо веры, В своей вы жизни не вольны. Ведь не свободный вы мыслитель, Для вас воскрес и жив Спаситель!» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1908–1910

Вожатый *

Случится все, что предназначено,

Вожатый нас ведет.

М. К<узмин>

I. Плод зреет *

«Мы в слепоте как будто не знаем…» *

Мы в слепоте как будто не знаем, Как тот родник, что бьется в нас, — Божественно неисчерпаем, Свежей и нежнее каждый раз. Печалью взвившись, спадает весельем… Глубже и чище родной исток… Ведь каждый день — душе новоселье, И каждый час — светлее чертог. Из сердца пригоршней беру я радость, К высоким брошу небесам Беспечной бедности святую сладость И все, что сделал, любя, я сам. Все тоньше, тоньше в эфирном горниле Синеют тучи над купами рощ, — И вдруг, как благость, к земле опустили Любовь, и радугу, и дождь.

1916

«Под вечер выдь в луга поемные…» *

Под вечер выдь в луга поемные, На скошенную ляг траву… Какие нежные и томные Приходят мысли наяву! Струятся небеса сиянием, Эфир мерцает легким сном, Как перед сладостным свиданием, Когда уж видишь отчий дом. Все трепетней, все благодарнее Встречает сердце мир простой, И лай собак за сыроварнею, И мост, и луг, и водопой. Я вижу все: и садик с вишнями, И скатертью накрытый стол, А облако стезями вышними Плывет, как радостный посол. Архангельские оперения Лазурную узорят твердь. В таком пленительном горении Легка и незаметна смерть. Покинет птица клетку узкую, Растает тело… все забудь: И милую природу русскую, И милый тягостный твой путь. Что мне приснится, что вспомянется В последнем блеске бытия? На что душа моя оглянется, Идя в нездешние края? На что-нибудь совсем домашнее, Что и не вспомнишь вот теперь: Прогулку по саду вчерашнюю, Открытую на солнце дверь. Ведь мысли сделались летучими, И правишь ими уж не ты, — Угнаться ль волею за тучами, Что смотрят с синей высоты? Но смерть-стрелок напрасно целится, Я странной обречен судьбе. Что неделимо, то не делится: Я все живу… живу в тебе!

Июнь 1916

«Господь, я вижу, я недостоин…» *

Господь, я вижу, я недостоин, Я сердцем верю, и вера крепка: Когда-нибудь буду я Божий воин, Но так слаба покуда рука. Твоя заря очам моим брезжит, Твое дыханье свежит мне рот, Но свет Твой легкий так сладостно нежит, Что сердце медлит лететь вперед. Я умиляюсь и полем взрытым, Ручьем дороги в тени берез, И путником дальним, шлагбаумом открытым, И запахом ржи, что ветер принес. Еще я плачу, бессильно бедный, Когда ребенка бьют по щекам, Когда на просьбу о корке хлебной Слышат в ответ сухое: «Не дам!» Меня тревожит вздох мятежный (От этих вздохов, Господь, спаси!), Когда призыв я слышу нежный То Моцарта, то Дебюсси. Еще хочу забыть я о горе, И загорается надеждою взор, Когда я чувствую ветер с моря И грежу о тебе, Босфор! Еще я ревную, мучусь, немею (Господь, мое счастье обереги!), Еще я легким там быть не смею, Где должны быть крылаты шаги. Еще я верю весенним разливам, Люблю левкои и красную медь, Еще мне скучно быть справедливым — Великодушьем хочу гореть.