Стихотворения

1909

Чудных три песни нашел

Чудных три песни нашел я в книге родного поэта. Над колыбелью моею первая песенка пета. Над колыбелью моею пела ее мне родная, Частые слезы роняя, долю свою проклиная. Слышали песню вторую тюремные низкие своды. Пел эту песню не раз я в мои безотрадные годы. Пел и цепями гремел я и плакал в тоске безысходной, Жаркой щекой припадая к железу решетки холодной. Гордое сердце вещует: скоро конец лихолетью. Дрогнет суровый палач мой, песню услышавши третью. Ветер споет ее буйный в порыве могучем и смелом Над коченеющим в петле моим опозоренным телом. Песни я той не услышу, зарытый во рву до рассвета. — Каждый найти ее может в пламенной книге поэта!

1910

Сонет

В родных полях вечерний тихий звон. Я так любил ему внимать когда-то В час, как лучи весеннего заката Позолотят далекий небосклон. Милей теперь мне гулкий рев, и стон, И мощный зов тревожного набата: Как трубный звук в опасный бой — солдата, Зовет меня на гордый подвиг он. Средь суеты, средь пошлости вседневной Я жду, когда, как приговор судьбы, Как вешний гром — торжественный и гневный, В возмездья час, в час роковой борьбы, Над родиной истерзанной и бедной Раскатится набата голос медный.

1911

Тщетно рвется мысль

Тщетно рвется мысль из рокового круга. В непроглядной тьме смешались все пути: Тайного врага не отличить от друга… И стоять нельзя, и некуда идти… Здесь — навис обрыв, а там — развалин груда; Здесь — зияет ров, а там — торчит стена. В стане вражьих сил — ликующий Иуда: Страшный торг свершен, и кровь оценена. Братья, песнь моя повита злой печалью, Братья, голос мой — души скорбящей стон, — В жуткой тишине над беспросветной далью, Ободряя вас, пусть пронесется он. Братья, не страшна ни злоба, ни измена. Если в вас огонь отваги не потух: Тот непобедим и не узнает плена, Чей в тяжелый час не дрогнул гордый дух.

1911

«Молчи!»

Порой мне кажется, что я схожу с ума, Что разорвется грудь от непосильной муки. Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки, Скорблю, но скорбь моя — нема! Сегодня, как вчера, — одни и те же вести: Насилий новых ряд, а всех — уже не счесть! Врагом, ликующим в порыве дикой мести, Все попрано — закон, свобода, совесть, честь! Ты хочешь закричать: «Довольно же, довольно! Остановитесь же, злодеи, палачи!» Но кто-то горло сжал тебе и давит больно: «Молчи!»

1912

Ночной порой

Ночной порой, когда луна Взойдет над темными лесами, Внимай: родная сторона Полна живыми голосами. Но, зачарованный волной Ночных напевов и созвучий, Прильни к груди земли родной, Услышишь ты с тоскою жгучей: Среди лесов, среди степей, Под небом хмурым и холодным, Не умолкает звон цепей В ответ стенаниям народным.

1912

* * *

По просьбе обер-прокурора, Дабы накинуть удила На беглеца Илиодора, Шпиков испытанная свора Командирована была. Шпики ворчали: «Ну, дела! Почесть, привыкли не к тому мы! Гранить панель, торчать у Думы, Травить эсдека иль жида — Наш долг святой, — а тут беда: Паломник, мол, и все такое. Паломник в холе и покое В палатах вон каких сидит! А „не найти“ его — влетит, „Найти“ — влетит, пожалуй, вдвое!»

1912

Кукушка

Кукушка, Хвастливая болтушка, Однажды, сидя на суку, Перед собранием кукушечьим болтала О чем попало. Что ни взбрело в башку. Сначала то да се, по общему примеру: Врала да знала меру. Но под конец — поди ж ты! — соврала, Что видела орла. «Орла! Ведь выпадет же случай! — Кукушки все тут в крик наперебой. — Скажи ж скорей, каков орел собой? Чать, туча тучей?!» «Ну, это — как кому, — хвастуньи был ответ, — Особого в орле, пожалуй, мало. По мне, так ничего в нем нет. Чего бы нам недоставало: Те ж когти, клюв и хвост. Почти такой же рост, Подобно нам, весь сер — и крылья и макушка… Короче говоря, Чтоб слов не тратить зря: Орел — не более, как крупная кукушка!»

* * *

Так, оскорбляя прах бойца и гражданина, Лгун некий пробовал на днях морочить свет, Что, дескать, обсудить — так выйдет все едино. И разницы, мол, нет: Что Герцен — что кадет.

1912

Звезда

Почти каждый номер газеты «Звезда» конфискуется.

Земная хроника

Ученым Энебо открыта близ созвездия Близнецов новая звезда.

Небесная хроника

Куда ни кинь, везде беда! Прикосновенно стало небо! Узнав, что некиим Энебо Открыта новая звезда, Вскипело грозное начальство: «Еще Звезда! Ведь вот нахальство! Ну что ж тут долго толковать? Конфисковать!!»

1912

«Трибун»

Трибуна славного, любимца муз и граций. Раз некий юноша спросил: «Скажи, Маклаций, Что значит этот сон? Ты с некоторых пор Такими стал не брезговать речами, Что вчуже пожимать приходится плечами! Недавно вынес суд строжайший приговор Лихому вору. Ты ж, не устыдясь позора, Так на суде стоял за вора. Как будто сам ты вор? Беру другой пример — совсем не для эффекта: Известный взяточник-префект влетел под суд, А ты уж тут как тут, Готовый вызволить преступного префекта. Не ты ль в защитники был позван богачом, Чью знают все звериную натуру. Кто, на врага напав из-за угла, всю шкуру Содрал с него бичом? Ты с этим палачом Предстал перед судом, хваля и обеляя, Сам знаешь, негодяя! А между тем забыт тобой твой долг прямой — Быть люду бедному защитой! Ответь же, ритор знаменитый, Скажи по совести и не кривя душой: Кто для тебя всего дороже, Почтивший ли тебя доверием народ Иль всякий темный сброд, Пред коим честный люд быть должен настороже?» И юноше ответствовал трибун, Любимец муз и граций, Маклаций: «Хотя ты очень юн, Рассудка у тебя, пожалуй, все же хватит Понять — да и дурак поймет! — Что всех дороже тот, Кто всех дороже платит».

1912

Хозяин и батрак

Государственный совет постановил увеличить

до 15 часов рабочий день приказчиков и лишить их праздничного отдыха.

Из газет

Над мужиком, над Еремеем, В деревне первым богатеем, Стряслась беда: Батрак от рук отбился, Батрак Фома, кем Еремей всегда Хвалился. Врага бы лютого так поносить не след, Как наш Фома Ерему: «Людоед! Чай, вдосталь ты с меня повыжал соку, Так будет! Больше мне невмочь Работать на тебя и день и ночь Без сроку. Пусть нет в тебе на грош перед людьми стыда, Так побоялся б ты хоть бога. Смотри — ведь праздник у порога, А у тебя я праздновал когда? Ты так с работой навалился, Что впору б дух лишь перевесть. За недосугом я, почесть, Год в церковь не ходил и богу не молился!» На батрака Ерема обозлился: «Пустые все твои слова! Нанес ты, дурья голова. Большую гору Вздору. Никак, довесть меня ты хочешь до разору? Какие праздники ты выдумал, Фома? Бес праздности тобой, видать, качает. Смекай — коль не сошел еще совсем с ума: Кто любит праздновать, тот не добром кончает. Ты чем язвишь меня — я на тебя дивлюсь: „Год богу не молюсь!“ А не подумал, Каин, Что за тебя помолится хозяин?!»

1912

Лена

4 апреля 1912 года Ленский расстрел рабочих.

Жена кормильца-мужа ждет, Прижав к груди малюток-деток. — Не жди, не жди, он не придет: Удар предательский был меток. Он пал, но пал он не один: Со скорбным, помертвелым взглядом Твой старший, твой любимый сын Упал с отцом убитым рядом. Семья друзей вкруг них лежит, — Зловещий холм на поле талом! И кровь горячая бежит Из тяжких ран потоком алым. А солнце вешнее блестит! И бог злодейства не осудит! — О братья! Проклят, проклят будет, Кто этот страшный день забудет, Кто эту кровь врагу простит!