Стихотворения

1912

Гуманность

С.-Петербургское общество призрения животных

сообщило Пермской городской управе,

что вешать бродячих собак — не гуманно.

Удобнее пользоваться специальным удушливым газом.

Из газет

«Барбос!» — «Трезор!» «Ты что же смотришь истуканом?» «Собачник, вижу я, бежит сюда с арканом!» «Шмыгнем-ка под забор!» Шмыгнули, Улепетнули На чей-то задний двор И продолжают разговор: «Слыхал, Барбос, ты новость эту? Намедни в мусоре я выудил газету, Так в ней прочел я: дан по городам приказ, Что вешать, мол, собак бродячих… не гуманно… А дальше… как-то так… туманно: Удушливый удобней, дескать, газ…» «Туман — в твоей башке!.. Однако же как странно! — Ворчит в ответ Барбос Трезору. — Ты, чай, слыхал про Лисий Нос? Не дай господь попасть туда в ночную пору! И все же это — пустяки: Хоть я учен на медяки, Газетки ведь и я читаю между прочим, — Так слушай: у людей — какую богачи На Ленских приисках пустили кровь рабочим! Вот тут гуманность-то людскую и сличи: Без виселиц, без газу, А живота лишить сумели город сразу!»

* * *

Барбосу выводов подсказывать не будем. Сказать по совести, не знаю я и сам, Кому завидовать кто должен: люди — псам Иль псы-бродяги — людям?

1912

Притон

Дошел до станового слух: В селе Голодном — вольный дух: У двух помещиков потрава! И вот — с несчастною, покорною толпой Кровавая учинена расправа. Понесся по селу и плач, и стон, и вой… Знал озверевший становой, Что отличиться — случай редок, Так лил он кровь крестьянскую рекой. Что ж оказалось напоследок? Слух о потраве был пустой: От мужиков нигде потравы никакой. «Ах, черт! Дела на слабом грунте! Не избежать плохой молвы!» Но, не теряя головы, Злодей строчит доклад об усмиренном бунте. Меж тем, очнувшися от бойни, мужики На тайном сходе у реки Постановили: быть Афоне За дело общее в столице ходоком, Пред Думой хлопотать, — узнать, в каком законе Дозволено все то, что ноне Лихие вороги творят над мужиком? Уехал наш ходок и через две недели Привозит весть. Не дали мужики Афоне с возу слезть, Со всех сторон насели: «Был в Думе?» — «Был». «Ну, что?» «Да то: Судились овцы с волком…» «Эй, не томи!.. Скорее толком Все говори, — кричит Егор, — Нашел на извергов управу?» «Не торопись ты… Больно скор… Мы казнены и впрямь совсем не за потраву. Шел в Думе крепкий спор Про наше — слышали? — про наше изуверство! Но всех лютей чернил нас некий старичок… По виду так… сморчок… А вот — поди ж, ответ держал за министерство: „Потравы не было. Да дело не в траве: У мужика всегда потрава в голове“. Так, дескать, господа нас малость постращали, Чтоб мы-де знали: Крепка еще на нас узда! А кровь… Так не впервой у нас ее пущали… Что, дескать, было так и будет повсегда!» «Ай, горе наше! Ай, беда! Ни совести в тебе, скотина, ни стыда! — Тут с кулаками все к Афоне. — Ты ж в Думу послан был, а ты попал куда? Ведь ты же был, никак, балда, В разбойничьем притоне!»

1912

* * *

Святая истина была в словах толпы: Ведь в Думе кто сидел? Помещики, попы. А с мужиком у них была какая спайка? Крест да нагайка!

1918

* * *

Полна страданий наших чаша, Слились в одно и кровь и пот. Но не угасла сила наша: Она растет, она растет! Кошмарный сон — былые беды, В лучах зари — грядущий бой. Бойцы в предчувствии победы Кипят отвагой молодой. Пускай шипит слепая злоба, Пускай грозит коварный враг, Друзья, мы станем все до гроба За правду — наш победный стяг!

1912

Порода

У барыни одной Был пес породы странной С какой-то кличкой иностранной. Был он для барыни равно что сын родной: День каждый собственной рукой Она его ласкает, чешет, гладит, — Обмывши розовой водой, И пудрит и помадит. А если пес нагадит — Приставлен был смотреть и убирать за ним Мужик Аким. Но под конец такое дело Акиму надоело. «Тьфу, говорит, уйду я к господам другим! Без ропота, свободно Труд каторжный снесу. Готов служить кому угодно, Хоть дьяволу, но только бы не псу!» Так порешив на этом твердо, Оставшись как-то с псом наедине, Аким к нему: «Скажи ты мне, Собачья морда, С чего ты нос дерешь так гордо? Ума не приложу: За что я псу служу? За что почет тебе, такому-то уроду?!» «За что? — ответил пес, скрывая в сердце злость. За то, что ты — мужичья кость, И должен чтить мою высокую породу!»

* * *

Забыл Аким: «По роду и удел!» Так ведь Аким — простонародье. Но если я какого пса задел, Простите, ваше благородье!

1912

Сынок

Помещик прогорел, не свесть конца с концом, Так роща у него взята с торгов купцом. Читателям из тех, что позлословить рады, Я сам скажу: купчина груб, И рощу он купил совсем не для прохлады, А — дело ясное — на сруб. Все это так, чего уж проще! Однако ж наш купец, бродя с сынком по роще, Был опьянен ее красой. Забыл сказать — то было вешним утром, Когда, обрызгана душистою росой, Сверкала роща перламутром. «Не роща — божья благодать! Поди ж ты! Целый рай купил за грош на торге! Уж рощу я срублю, — орет купец в восторге, — Не раньше осени, как станет увядать!» Но тут мечты отца нарушил сын-мальчонок: «Ай, тятенька, гляди: раздавленный галчонок!» «И впрямь!.. Ребята, знать, повадились сюда. Нет хуже гибели для птиц, чем в эту пору! Да ты пошто ревешь? Какая те беда?» «Ой, тятенька! Никак, ни одного гнезда Мне не осталось… для разору!»

* * *

Что скажешь о сынке таком? Он жадность тятькину — в количестве сугубом, Видать, усвоил с молоком, Был тятька — кулаком. Сын будет — душегубом!

1912

Гости

В участке выяснилось, что задержанный помощником пристава у Художественной типографии легковой извозчик и несколько заступившихся за него неизвестных лиц — все агенты охранного отделения.

Приятель мне сказал: «Демьян, голубчик мой, Не вышла бы с тобой вдруг басня наизнанку: Из типографии поедешь ты домой, А попадешь — в охранку!» Ответил другу я: «Спасибо и на том! Скажу без лишней злости: Приятней самому быть приглашенным в гости, Чем ждать к себе гостей „приятных“ в дом».

1912

Правдолюб

«В таком-то вот селе, в таком-то вот приходе», — Так начинают все, да нам — не образец. Начнем: в одном селе был староста-подлец, Ну, скажем, не подлец, так что-то в этом роде. Стонали мужики: «Ахти, как сбыть беду?» Да староста-хитрец с начальством был в ладу, Так потому, когда он начинал на сходе Держать себя подобно воеводе, Сражаться с иродом таким Боялись все. Но только не Аким: Уж подлинно, едва ли Где был еще другой подобный правдолюб! Лишь попадись ему злодей какой на зуб, Так поминай как звали! Ни перед кем, дрожа, не опускал он глаз, А старосте-плуту на сходе каждый раз Такую резал правду-матку, Что тот от бешенства рычал и рвался в схватку, Но приходилося смирять горячий нрав: Аким всегда был прав, И вся толпа в одно с Акимом голосила. Да что? Не в правде сила! В конце концов нашел наш староста исход: «Быть правде без поблажки!» Так всякий раз теперь Аким глядит на сход… Из каталажки.

1912

Метаморфоза

Играй, моя гармошка. Играй, играй, играй! Прославился Тимошка На весь на русский край. «Тимошка!» — «Честь имеем!» «Ты — парень с головой. Был Маркову лакеем, Так будешь — становой!» То слыша, бабка Фекла Вздохнула: «Как нам быть? Вставлял Тимошка стекла, А нынче — будет бить!»

1912

Лицедеи

Недавно случай был с Барбосом: Томила пса жара. Так средь двора Клевал он носом. А не заснуть никак! Усевшись на тыну. Сорока-стрекотуха Мешала сну. «Ой, натрещала ухо… И принесло же сатану! Чай, больше места нет?.. Послушай-ка, болтуха Уж ты б… таё… Недалеко до лесу… Летела б ты, ей-богу, к бесу!» Сорока же — свое: То сядет, то привскочит, Слюною глазки мочит, Псу жалобно стрекочет: «Голубчик, не озорь! Ведь у меня, гляди, какая хворь: Я так измаялась, устала, — Пить-есть почти что перестала, — Вся измытарилась и сердцем и душой, Скорбя о братии меньшой! И ко всему щеку раздуло… вспухли губы… Ох, смертушка! Нет сил терпеть зубную боль!» «Щека и губы… Тьфу! — рычит Барбос. — Позволь, Трещотка чертова, кому бы Врала ты, да не мне. Где ж видано, в какой стране, — Уж разве что во сне, — Чтоб у сороки были… зубы?!»

* * *

Урок вам нужен? Вот урок: Встречаются меж нас нередко лицедеи: Высокие слова, высокие идеи, — Нет подвигов, но будут — дайте срок! Известно urbi et (смотри словарь!) — et orbi: Их грудь — вместилище святой гражданской скорби! На деле ж вся их скорбь — зубная боль сорок!

1912

Лето

Над высохшим Ингулом С ружьем в руках бреду, Поля рабочим гулом Полны: косьба в ходу. Блестят на солнце косы, Стучат о сталь бруски. Широкие покосы Ложатся до реки. Мелькают часто грабли, Вязальщицы в поту. «Что, милые, ослабли? Жара невмоготу». «Ништо!.. Вот ты бы, право. Прошел с косой хоть раз!» И смотрит так лукаво И щурит черный глаз! «Что ж думаешь, воструха? Аль не видал я ржи?! Дай косу мне, Петруха, А сам за мной вяжи». Рукам от поту склизко. Мой первый взмах — высок. Пустил я косу низко: Коса вошла в песок! «Умора!.. Фу-ты ну-ты!» — Смеются косари. На пальцах в три минуты Натер я волдыри. Но боль сношу геройски, — Уж как ни есть — кошу. С крестьянами по-свойски Под вечер — к шалашу. Вкусна простая каша Из общего котла. Бесхитростная наша Беседа весела. «Так завтра к вам опять я! Прощайте, земляки!» И любы мне пожатья Мозолистой руки.

1912

Дом

В шестиэтажном доме г. Торкачева, выходящем на Литовскую, Разъезжую и Глазовую ул. и Скорняков пер., произошла катастрофа: обвалились своды, потолки и балки всех шести этажей. Утверждают, что обвал произошел вследствие того, что из экономии большая часть дома построена из старого кирпича.

«Новое время», № 13056, 1912 г.

Знавал я дом: От старости стоял, казалось, он с трудом И ждал разрухи верной. Хозяин в оны дни весьма любил пожить, И расточительность его была безмерной, А тут — пришлось тужить: Дом — ни продать, ни заложить, Жильцы — вразброд бежали, А кредиторы — жали. Грозили под конец судом. Хозяин их молил: «Заминка, братцы, в малом. В последний раз меня ссудите капиталом. Когда я новый дом Наместо старого построю, Доходами с него я все долги покрою». Вранье не всякому вредит: Хозяин получил кредит. А чтоб вранье хоть чем загладить, Он к дому старому почал подпорки ладить, Подлицевал его немного кирпичом, Кой-где скрепил подгнившие устои. Переменил обои И — смотрит богачом! Дом — только б не было насчет нутра огласки — По виду ж — ничего: жить можно без опаски. Тем временем пошла охота на жильцов: Хозяин нанял молодцов, Чтоб распускали слухи, Что в «новом» доме все с заморских образцов: От притолок до изразцов; Покои все светлы и сухи; Жильцам — бесплатные услуги и дрова И даже — Живи в подвале, в бельэтаже — Всем честь одна и та же И равные права. Порядков новых-де хозяин наш поборник: Он для жильцов — всего послушный только дворник. Хозяева ж — они. А что насчет цены. Так дешевизне впрямь дивиться все должны. Для люда бедного вернее нет привадки. Как нагрузить ему посулами карман. Хоть были голоса, вскрывавшие обман: Снаружи, дескать, дом сырой, вчерашней кладки, Внутри же — весь прогнил, — На новые позарившись порядки, Жилец валил! Хозяин в бурное приходит восхищенье: «Сарай-то мой, никак, жилое помещенье!» Набит сарай битком Не только барами, но и простым народом. Трясет хозяин кошельком, Сводя расход с приходом. Как только ж удалося свесть Ему концы с концами, К расправе приступил он с черными жильцами: Пора-де голытьбе и время знать, и честь, И чтоб чинить свои прорехи и заплаты. Ей вслед попроще бы искать себе палаты. Не забираться во дворец. Контрактов не было, так потому хитрец Мог проявить хозяйский норов И выгнать бедноту без дальных разговоров. А чтобы во «дворец» не лез простой народ. Он рослых гайдуков поставил у ворот И наказал швейцарам — Давать проход лишь благородным барам, Чинам, помещикам, заводчику, купцу И рыхлотелому духовному лицу. Слыхали? Кончилась затея с домом скверно: Дом рухнул. Только я проверить не успел: Не дом ли то другой, а наш покуда цел. Что ж из того, что цел? Обвалится, наверно.