Из цикла «Таёжный поход»

«Скрипя ползли обозы-черви…»

Скрипя ползли обозы-черви. Одеты грязно и пестро, Мы шли тогда из дебрей в дебри И руки грели у костров. Тела людей и коней павших Нам окаймляли путь в горах. Мы шли, дорог не разузнавши, И стыли ноги в стременах. Тянулись дни бесцельной пыткой Для тех, кто мог сидеть в седле, И путь по трупам незарытым Хлестал по нервам, словно плеть. Глазам в бреду бессонной муки Упорно виделись в лесу Между ветвями чьи-то руки, В крови прибитые к кресту.

Январь 1920 года

Ижевцы отходят

Из рати братий с Урала мало В Сибири шири плелось устало. Отсталых в поле враги ловили; В погоне кони все в мыле были. В метелей мели зудел мороз. Мы шли и пели о море роз, В бураны раны вдвойне горели, И с кровью в горле мы шли и пели. Мы этой кровью добудем счастье; Велите все вы, кто будет властью, В победе меди унять немножко И вспомнить пенье под звук гармошки. Под бабьи визги в обозе с горя Ижевцы пели: «Да как на взмо-о-рье…»

Декабрь 1919 года

Зарево

Как язвой, заревом запад застлан, А небо стало угрюмо сизым; Занозой месяц заткнулся снизу Напротив места, где солнце гасло. Пейзаж пронизан угарным дымом. Горят деревни, с морозом споря; Ведь край суровый, залитый горем, Забыт стал ныне Отцом и Сыном. Согреть мороза пожар не может; Зима, как раньше, люта и грозна, Замёрзнет много из нас бесслёзно В тайге сегодня, в окопе лёжа. От стужи ёжась в пади у прясла, Смотрю, как заревом запад застлан.

Праздник

За счастье любимых пили, Смешавши со спиртом снег, И был мороз не в силе Сковать всепобедный смех. В трещанье костров меж сосен Звенел о надеждах гимн, О счастье грядущих вёсен, Где будет любой любим. — Пустяк, что зима сурова, Пустяк, что в тайге ночлег; Легко обойтись без крова, Если в спирте растает снег! — Враги! Морозы! Голод! Мы стали сильней вас всех: Вам слышно, как пьян и молод Дрожит над кострами смех?!

Весна без радости

Опять безрадостная Пасха И безлюбовная весна! Гримаса маски Пасхи сказка Для тех, кому весна пресна. А нам весна и солнца ласка, Весна для нас без грёз, без сна; Дорога наша к этой Пасхе — Дорога — лента красной краски, — Была достаточно красна. Тайгой, Алтаем и Саяном, Как рана, каждая верста; Купаться в зареве багряном Нам никогда не перестать… Не с нашим сердцем деревянным Рыдать о прошлом покаянно И лицемерить у креста! Напрасно ищем мы: их нет здесь, Кому б рукою стан обвить: За обесчещенных возмездье — — Весна, лишённая любви.

Пасха 1920 года

Забайкальский поход

Средь сосен сонных сонными снимаемся с бивака Под дрожь жестокой осени в нависших облаках. Дорога льётся волнами — вонючая клоака — В лесу, в лугах и в озими — неистово плоха, Но сопки серо-синие смеяться не посмеют, Над нашими солдатами, ползущими в грязи: Извилистою линией идут они за теми, Кто раньше были братьями, и кто теперь враги. …А кости старой падали надёжно огорожены Поскотиной дырявою, налегшей на сосну. Ах, чёрт возьми, да надо ли, чтоб были мы заброшены На жизнь распрокорявую в поганую страну!

Июль 1920 года

Случай в походе

Из-за пазухи сереньких сопок Показалося солнце, смеясь. Мы, спустившись с высоких откосов, Поползли через липкую грязь. Мне казалось обидным, что солнце Не ползёт вместе с нами в рядах, Я тогда из винтовки японской Взял по солнышку пулей: бабах! У меня отобрали винтовку, Тумаком охладивши мой пыл, И мне было ужасно неловко, Что фельдфебель мне морду набил. Помешали мне, сволочи: жаль им Пристрелить комиссара небес; А потом про меня рассуждали: — Где успел насосаться подлец?

Осень без скорби

Синяя осень. Осень без скорби. Осень из хвойных, тяжёлых тонов. Взором бесскорбным из хвои узор пить — Нам, хладнокровным, лишь это дано. Осень бесскорбная… Синяя осень. Небо спокойное нам не тесно, Скорби у Господа разве попросим Мёрзлой душой не увидевшей снов? Просьба о скорби без просьбы о радости? Нет, мы для этого слишком честны. Если мы сгибнем, то сгибнем без страсти. Осени нет тем, кто был без весны…

Октябрь 1920 года

Зима без крова

В окамененье старой стужи Приходит новая зима. Чем больше зим, тем стуже, хуже, Тем тяжелее мозг недужный, Ненужный, хуже жизнь сама. И после осени без скорби Перед безрадужной весной Зима упорно душу горбит, Когда идём, окончив бой, В путь без пути немой тайгой. Мы равнодушны стали к смерти, И без убийств не знаем дня. Всё меньше нас в снегу путь чертит, И у костров вонзает вертел В кусок убитого коня. Под пулемётный рокот дробный Проходят годы, как века, И чужды всем, одни безродны, Идём мы памятник надгробный Былой России высекать…

Год в походе (Двадцатый год)

Двадцатый год со счётов сброшен, Ушёл изломанный в века… С трудом был нами он изношен: Ведь ноша крови не легка. Угрюмый год в тайге был зачат. Его январь — промёрзший Кан, И на Байкальском льду истрачен Февраль под знаком партизан. А дальше март под злобный ропот, Шипевший сталью, что ни бой. Кто сосчитает в сопках тропы, Где трупы павших под Читой? Тот март теряется в апреле, Как Шилка прячется в Амур. Лучи весны не нас согрели, Апрель для нас был чёрств и хмур… Мешая отдыхи с походом, Мы бремя лета волокли, Без хлеба шли по хлебным всходам, Вбивая в пажить каблуки. Потом бессолнечную осень Безумных пьянств прошила нить… О, почему никто не спросит, Что мы хотели спиртом смыть? Ведь мы залить тоску пытались, Тоску по дому и родным, И тягу в солнечные дали, Которых скрыл огонь и дым. В боях прошёл октябрь-предатель, Ноябрь был кровью обагрён, И путь в степи по трупам братьев Был перерезан декабрём. За этот год пропала вера, Что будет красочной заря. Стоим мы мертвенны и серы У новой грани января.

Таёжный поход

Чугунным шагом шел февраль. И где-то между льдами ныла Моя всегдашняя печаль — Она шла рядом и застыла. И пешим идучи по льду Упорно-гулкого Байкала, Я знал, что если не дойду, То горя, в общем, будет мало. Меня потом произведут, Быть может, орден даже будет, Но лошади мне не дадут, Чтоб выбраться, родные люди. Трубач потом протрубит сбор, И наспех перед всей колонной, В рассвете напрягая взор, Прочтут приказ угрюмо, сонно. И если стынущий мороз Не будет для оркестра сильным, — То марш тогда «Принцесса Грёз» Ударит в воздухе пустынном. А я останусь замерзать На голом льду, нагой перине, И не узнает моя мать, Что на Байкале сын застынет. Тогда я всё-таки дошёл И, не молясь, напился водки, Потом слезами орошал Свои таёжные обмотки. Я это вспомнил потому, Что и теперь я, пьяный, воя, Иду в июне, как по льду, Один или вдвоём с тоскою. Я думал так: есть города, Где бродит жизнь июньским зноем, Но, видно, надо навсегда Расстаться мне с моим покоем. В бою, в походах, в городах, Где улиц светы ярче лампы, Где в буйном воздухе, в стенах Звучат напевы «Сильвы», «Цампы», Я одиночество своё Никак, наверно, не забуду, И если в Царствие Твоё Войду — и там печальным буду!