Стивен Эриксон Падение Света

"В разуме смерть играет с мертвецами, готовясь породить новую смерть. Чем крепче хватка смерти, тем тупее разум. Удивительно, почему история кажется мне лишь списком наглых глупостей?"

Как часто, спрашивал он себя, добродетель меняла мир? Сколь редкими и нестойкими были эти яркие мгновения? "Но давно ли любовь склоняется перед доводами рассудка? Не питается ли месть мыслями о любимых, о потерянных?"

Джеларканы проиграли войну. Потеряли земли. Правота была продемонстрирована кровью битв. Правосудие восторжествовало, делая триумф и справедливость ложью.

Так проявилось равнодушие богов, а язык строителей каменных лабиринтов был слишком прост, чтобы разрешить сложности мира. Кроме гибели семьи, из того дня он вынес понимание тщетности старых путей. Нет сомнений, те валуны еще лежат, став монументами неудач. Тисте присвоили земли, вскоре дикие стада пропали, но почва оказалась слишком тощей для посевов и слишком холодной для выпаса. Победители постепенно бросили завоеванное, вернувшись на юг.

Слуги убрали последние тарелки и блюда, принося кувшины с душистым подогретым вином. Айвис почти не беседовал за ужином, отбивая все знаки внимания. Не в силах концентрироваться на беседах, он утерял нити и почти впал в забытье, отдавшись лени. В иные ночи слова не стоят усилий,

Впрочем, Сендалат он отлично видел. Она сидела справа. Бесчестие соблазнительно. Беспокойство и понимание запретов лишь сделала желание более острым. Он знал, что ничего не сделает, не нарушит обычай. "Кроме убийства дочерей господина". Мысль пробудила его, заставив отбросить расслабленность своей прямотой и честностью.

Ялад болтал: - ... потому что впереди, похоже, холодная неделя. Внешняя стена будет ледяной, они долго не выдержат и вынуждены будут подойти ближе к середине дома.

Айвис удивил всех, наконец подав голос.
– Ты о чем, страж ворот?

– А? Да. Я предлагаю, сир, закрыть внешние проходы, сузив возможности для отступления.

– И почему это должно быть хорошей идеей?

Брови Ялада сдвинулись.
– Для лучшей поимки, сир.

– Может, они дети, - сказал Айвис, - но и ведьмы. Какими цепями надеетесь вы их удерживать?

Лекарь Прок кашлянул.
– Фелт, травница из леса, не смогла долго оставаться у меня. Сила двух мерзавок оказалась слишком враждебной. Пропитала весь дом. Сейчас колдовства в избытке, управлять им можно не более, чем сменой времен года.
– Он наклонил кружку, как бы салютуя Айвису.
– Командир прав. Мы не сможем их удержать, придется немедленно казнить, чего командир не дозволит.

Отпрянувший Ялад поднял руки.
– Ладно. Просто задумка.

– Ситуация поистине напряженная, - попытался смягчить беседу Прок.
– Иногда в своем кабинете я слышу сдавленный вздох и понимаю, что смотрю на ту или другую стену. Полагаю, я нашел потайную дверь, так что обезопасил это место. Однако магия... да, трудно чувствовать себя в полной безопасности.

Айвис подозвал служанку.
– Разожги камин еще раз, ладно?

Сендалат была обеспокоена такой дискуссией, касавшейся ведовства и убийств, но и ощутила облегчение, видя Айвиса оживившимся и готовым поддерживать разговор. Прежде он казался отдаленным и отстраненным, равнодушным к их компании.

В доме теперь обитают призраки, как и во дворе и дальше, на поле битвы. Воздух беспокоен, и это не связано с холодными сквозняками, с ветрами зимы, что пробираются сквозь трещины и неплотно закрывающиеся двери.

Слева от нее Сорка набивала трубку. Ржавый лист в смеси с чем-то еще, может, шалфеем, давал запах жгучий, но вполне приятный.

Сендалат видела, как хирург впился взглядом в женщину.
– Милая Сорка, - сказал он, - многие мои коллеги полагают ржавый лист опасной привычкой.

Некоторое время казалось, что Сорка не сочла его замечание достойным ответа; но затем она пошевелилась и протянула руку к кружке.- Лекарь Прок, - голос был таким тихим, что мужчине пришлось склониться над столом, чтобы слышать, - судьба летописцев - завершать день с почернелым языком.

Прок чуть наклонил голову к плечу и лениво улыбнулся.
– Часто бывает, верно.

– Чернила вредны?

– Выпейте бутыль и наверняка умрете.

– Вот-вот.

Все ждали продолжения. Наконец улыбка Прока стала шире. Он откинулся на спинку стула.
– Давайте вообразим, если изволите, будущее, в коем можно исцелять всё что угодно. Точнее, почти всё, ведь, как заметила леди Сендалат, смерть остается голодной и никто не помешает ей кормиться, разве что оттянуть сроки. Что ж, при таком изобилии лечебных благ нельзя ли ожидать, что общество станет спокойнее и веселее?
– Он указал кружкой на Сорку.
– Она так не думает.

– Не слышал такого мнения от нашего хрониста, - заметил Ялад.

– Неужели? Тогда позвольте объяснить. Разве мы не обязаны жить в постоянном страхе ... и я не говорю о нынешних конкретных обстоятельствах? Разве не обязаны опасаться всего, чего можем коснуться или съесть? Или, в случае Сорки, чернил, необходимых в ее ремесле? Мне интересно, сколь сильно спокойствие духа помогает здоровью и благополучию. Душа, примирившаяся с собой, наверняка здоровее той, что истерзана беспокойством и страхом. А хорошо ли тем, что привыкли судить окружающих? Какие дурные гуморы вырабатываются внутри от злых сравнений и гордости своей моральной правотой? Какие яды свойственны самовлюбленности?

– Возможно, - вдохновился Ялад, - когда волшебство избавит нас от нужды в богах с их грехами и судилищами, мы повернемся к мирским истинам... или тому, что кажется истиной - к благам здоровья и процветания, привязав к ним идеи справедливости, позора и праведной кары. Ну разве такой способ мысли не проще прежнего?

Прок уставился на Ялада с нескрываемым восторгом.
– Страж ворот, аплодирую вам. В конце концов, разум бога и поводы для суда и наказания по самой своей природе превосходят наше понимание... но ведь в столь порочном мире, каков наш, это даже утешает, на извращенный манер. А вот в вашем мире без богов нам придется судить друг друга, причем по суровым законам. Мечите же осуждения! И если Сорка не склонится перед обоснованным недовольством, что ж, провозглашайте проклятия, сотрите ее с рук мокрой ветошью!

– В таком мире, предвижу я, - пробормотал Ялад, - исцеление не дадут тем, кого считают недостойными.

Глаза Прока вдруг вспыхнули.
– Именно! Будущее, друг мой, не сулит жалости к больным, нечистым, калечным и просто особенным. Можно судить общество по его порокам, но надежнее будет судить по отношению к покорным и непокорным.
– Хирург наполнил кружку.
– Будьте свидетелями моего обета. Клянусь всеми силами, что дарует Денал, всеми навыками и умениями, мне доступными, что буду лечить без суждений. До смертного дня.

– Благослови вас, - сказала Сорка из-за облака дыма.

Кивнув в знак признательности, Прок продолжал: - На поле битвы хирург не смотрит на принадлежность страдающего солдата. Фактически это предмет гордости моего сословия: отвергать мир политики и его амбиции, пытаться вылечить всех, кого возможно, а когда не удается - скорбеть по жертвам урожайной победы. Мало кто согласится принять лекарский взгляд на мировую историю, в которой любая глава содержит одинаковые литании сломанным телам и напрасным триумфам.
– Он пренебрежительно махнул рукой.
– Но история ничему не учит. А если я решаюсь поглядеть вперед, на то, что будет - как же, вижу будущее, полное яда, день, когда общество поставит ценность здоровья выше ценности жизни.