Сто дней до приказа

Майор Осокин проводил индивидуальные беседы с молодыми воинами и предупреждал между прочим: если кто-нибудь из старослужащих будет отбирать личные вещи или обмундирование, заставлять что-либо делать не по уставу -срочно, в любое время суток, докладывать ему. А ночью, после отбоя, наста вления замполита комментировал рядовой Мазаев. Он объяснил, что Осокин может лепить все, что угодно,-- ему за это деньги платят и пенсию к сорока пяти годам дают. А мы, "сынки", если хотим нормальной службы и счастливого возвращения домой, обязаны слушаться "стариков" и жить по незыблемым законам казармы, ибо армия -- это не "гражданка"... В армии свои законы: год тебя дрючат, год ты дрючишь!

Еще я очень хорошо помню, как впервые нас повезли на стрельбище. Я трясся в кузове, сжимая коленями ребристый АКМ, который перед этим неоднократно разбирал и чистил, причем после сборки у меня постоянно оставалась какая-нибудь лишняя деталь. И вот наконец я улегся на брезент, раскинув для упора ноги, поймал в прицел движущуюся мишень и, как мне казалось, очень плавно (на самом деле очень резко) нажал спусковой крючок. АКМ тяжело задергался в руках и заходил из стороны в сторону. В тире я всегда бил зверей без промаха, не мазал и на игровом автомате "Охота в джунглях", поэтому был совершенно уверен, что сейчас изумлю ребят и офицеров своей меткостью. Но поразить мне никого не удалось, так же как не удалось поразить ни одной мишени, зато чувство уважения к оружию, живущее в душе каждого мужчины с детства, было удовлетворено.

– - Рядовой Купряшин стрельбу закончил!
– - гордо сообщил я, поднимаясь с брезента и неловко направляя ствол прямо в грудь старшему лейтенанту Уварову, в ту пору начальнику карантина. Он спокойно и немного брезгливо отвел автомат в сторону, покачал головой и процедил сквозь зубы:

– - Защитничек...

А потом был день принятия присяги. Руки стыли на ледяном металле АКМа. У стола, покрытого красным, стояли офицеры дивизиона, майор Осокин выкрикивал фамилии молодых солдат. Когда, наконец, подошла моя очередь, я, ужасаясь сделать что-то неправильно, заученными шагами вышел из строя; сжимая одной рукой приклад автомата, другой взял папку, куда был вложен текст присяги, и тоненьким от волнения голосом начал читать: "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил..." Дойдя до строк "если же я нарушу эту мою торжественную присягу...", голос мой вдруг стал таким угрожающим, что офицеры переглянулись, а старший лейтенант Уваров улыбнулся... Труднее всего оказалось расписаться под присягой: негнущимися пальцами я взял ручку и поставил непонятный крючок. Когда присягу принял последний из молодых, карантин влился в общий строй и перестал существовать. Парадным шагом мы отправились на праздничный обед.

– - Теперь ты настоящий солдат!
– - отечески хлопнул меня по плечу Мазаев.-- Готовь шею!

Иногда мне казалось, что все происходящее со мной -- это словно бы кинофильм: вот сейчас, как иногда делают режиссеры, замелькают кадры -осень, зима, весна, лето... И появится титр: "Прошло два года". А вот следующий кадр: я звоню в дверь нашей квартиры, прислушиваюсь к шагам в прихожей, обнимаю ликующих родителей и, не снимая шинели, бросаюсь к телефону, набираю номер Лены и кричу натужно-приглушенным голосом, словно звоню издалека при отвратительной слышимости: "Здравствуй! Как ты там?.." И Лена громко, стараясь перекричать мнимые помехи, отвечает: "Нормально... У нас все нормально. Откуда ты? Когда вас отпустят?!" "Через пять минут!" -отвечаю я чистым, громким голосом, слетаю вниз, хватаю такси и мчусь к ней!..

Ну вот, довспоминался. Скорей бы подъем! Уснул там, что ли, дневальный?..

4

...Наконец замполит останавливается и громко спрашивает:

– - Кто видел рядового Елина после шестнадцати часов?

И я чувствую, как рядом вздрагивает и напрягается Зуб.

По шеренге пробегает легкое жужжание: каждый прокручивает полученную информацию в своем коротко остриженном и покрытом пилоткой персональном компьютере.

Из темноты появляется библиотечный кот Кеша. Желтые глаза с узкими, точно прорези прицелов, зрачками смотрят на нас сочувственно. Очевидно, поняв, что появился не вовремя, котофей трясет лапкой, делает уставной разворот и покидает наш батарейный плац.

– - Нехорошая примета!
– - шепчет Шарипов.-- Ядрить тебя налево!

Мы осознали серьезность ситуации и ждем продолжения.

– - Хорошо,-- хрипло говорит майор Осокин, хотя всем ясно, что ничего хорошего ни в вопросе, ни в ответном молчании нет.-- Хорошо. Сообщал ли кому-нибудь рядовой Един о своем намерении покинуть расположение части?

Майор смотрит прямо на меня, а комбат Уваров наклоняется к старшине и показывает глазами в сторону Зуба. Прапорщик Высовень очень характерно артикулирует губами.

Зуб ежится, делает попытку расстегнуть воротник гимнастерки, но спохватывается и снова встает по стойке "смирно".

– - Ну что, силовик-наставник, доэкспериментировался?
– - очень тихо и очень зло интересуется Чернецкий.

– - Достукались, дятлы,-- соглашается Шарипов.

– - Тихо! Потом будем разбираться,-- обрывает сержант Титаренко.

Я чувствую плечом, как Зуба начинает колотить дрожь.

– - Хорошо,-- снова повторяет замполит и дергает головой,-- значит, никто ничего не знает. Пропал солдат -- и никто ничего не знает! Хорошо-о...

В это время к отцам-командирам подбегает запыхавшийся лейтенант Косулич, наш взводный. Он недавно из училища, краснеет, как девушка, носит очки в золотой оправе и вопреки суровой армейской действительности старается выражаться литературно. Не добежав нескольких шагов до замполита, он переходит на старательный строевой шаг, набирает в грудь воздуха для доклада, но Осокин сердитым взмахом руки останавливает его и кивает на место рядом с собой.

– - Слушай мою команду,-- возвещает замполит, и эхо долго плутает между казармами, складами, ангарами.-- Первый взвод прочесывает городок и автопарк. Особое внимание обратить на подвалы и ремонтные ямы. Старший -лейтенант Косулич...

Косулич облизывает румяные губы и поправляет очки.

– - Второй взвод,-- откашлявшись, продолжает майор,-- прочесывает полигон. Особое внимание обратить на рощу! Старший -- прапорщик Высовень. Общий сбор возле блиндажа. Докладывать через каждые двадцать минут. Выполняйте!

Строй рассыпается. Комбат Уваров сердито и растерянно оглядывается на замполита. И тут я слышу слова:

Ефрейтор Зубов, рядовой Купряшин, ко мне!..

* * *

Нет, дневальный не уснул, и вчерашний, знаменательный день начался точно так же, как и большинство из шестисот восемнадцати дней моей солдатской службы. Раздался топот, распахнулась дверь, вбежал Цыпленок и, набрав полные легкие спертого казарменного воздуха, завопил: "Батарея, подъем!" На мгновение все замерли, ожидая, не последует ли дальше многообещающее слово "Тревога". Нет. Значит, наступил обыкновенный армейский день.

С верхних коек с грохотом ссыпались молодые. В их задачу входит: подмести и прибрать помещение, натереть до блеска пол, заправить свои, а также "стариковские" койки. Хитренький Малик побежал к дверям и встал на стреме, чтобы до прихода старшины ветераны батареи могли еще подремать.

Эти пятнадцать--двадцать минут полусонного счастья -- наша генетическая память о тех сладко-ленивых домашних выходных днях, когда ты лежишь в дурманящей нерешительности перед необходимостью совершить выбор между запахом яичницы с ветчиной и женственным теплом постели... Но об этом ни слова!

Кроме -дозорного Малика, наш заслуженный покой охраняет еще и Цыпленок. "На тумбочке" он всегда стоит с таким видом, точно позирует для воениздатовского плаката "Враг не пройдет -- граница на замке!". А на самом деле толку от него никакого: каптерщик все свои силы вложил в производство потомства и ослабел голосом. Мертвый чихнет -- и то громче, как говорит старшина Высовень. Кстати, старшина рассказывал, что три года назад в батарее был солдат-сибиряк, будивший криком чуть ли не весь городок. Умение кричать приходит не сразу: учась этому искусству, я в свое время чуть не сорвал голос, но зато теперь в случае чего могу гаркнуть так, что у самого уши закладывает. В армии, между прочим, все продумано, и забота о развитии голосовых связок молодого пополнения -- тоже не блажь. Допустим, в неуставное время, как ветеран батареи, классный специалист и отличник всевозможных подготовок, ты прилег отдохнуть на койку, слегка закемарил, а в казарму нагрянул комбат. Только он на порог -- тут будто из пушки: "Товарищ старший лейтенант..." Морщась от раскатов рапорта, он узнает, что за время дежурства ефрейтора Стремина в батарее ровным счетом ничего не случилось. И к тому моменту, когда старлей пытливо заглядывает в казарму, ты сосредоточенно рассматриваешь, сидя на уставном табурете, солдатское евангелие -- тетрадь для политзанятий. А на вопрос, почему занимаешься в спальном помещении, задумчиво отвечаешь, что-де зашел за тетрадкой, но вот зачитался последней его, товарища Уварова, политбеседой.