Сто лет в России
Шрифт:
Как часто бывает между детьми, Ира с Гришей иногда ссорились. Иногда и дрались. Ира росла крепкой девочкой. Могла скрутить Гришку в бараний рог, хоть и младше его на год. Но старалась сделать это не больно. Гришка же, наоборот, молотил кулаками без оглядки.
Вот приехал Гриша – студент. Ира – тоже студентка. Первые годы Гриша был во всем как член семьи. Открытый, веселый. Как прежде – озорной. Прекрасный рассказчик. С Ирой – опять брат и сестра. Много времени проводили вместе. Им интересно друг с другом. Гриша много читает, много знает. Ира тоже развитая, интеллигентная девушка.
На четвертом курсе Гриша привел жену Олю, разбитную, живую, кокетливую. Оля обратила внимание на симпатичного парнишку, который всегда с книгой. Проявила инициативу. Можно сказать – сама его выбрала. Оля вела себя в семье Миши с Верой довольно бесцеремонно. Бабка умрет, Гришенька, мы в эту комнату, побольше, переедем. Какая разница, что Дуся все слышит через стеклянную дверь? Чего с ней считаться?
Гриша при переводе в Корабелку попал на не самый лучший факультет. Его называли «девчачьим». Помесь экономики и управления. «Как же ты работать будешь, у тебя ведь нет специальности?» – спрашивала его Ира. «Специальность не нужна. Надо уметь управлять людьми», – заносчиво отвечал Гришка. После окончания института пошел работать инструктором райкома комсомола. С того времени будто кто-то подменил парня. Приходил домой отстраненный, высокомерный. Ни слова в простоте не скажет. А уж об окружающих – и говорить нечего. Всех презирал. «Крестьяне, – говорил он, – что с них взять?» Веру с Мишей тоже презирал. И сестру Иру. Ире было особенно обидно. Она любила брата. Чем это она вдруг хуже его стала? Гришу не остановить – и те «крестьяне», и эти «крестьяне». Сам-то он – не «крестьянин» какой-то. Своим путем шел Гриша, шаг за шагом, хотел быть с другими, с теми, кто руководит огромной страной по законам зоны. Мечтал стать своим в стане душегубов и людоедов. Может, уже и стал. Женился на «своей», тоже из райкома. Долго просидел инструктором, чтобы получить направление в Академию народного хозяйства. И пошел, пошел. Далеко пошел? Кто знает? Слышали, что работал одно время в Кувейте. Что пришлось ему бежать во время оккупации Кувейта иракскими войсками. Потом возвращался, спасал свои – то ли капиталы, то ли другие активы.
Гриша решил отделиться от родственников. Вера с Мишей не возражали. Нашли подходящий обмен. Вера с Мишей, Ира и баба Дуся переехали в такую же, один в один, квартиру, только трехкомнатную. Гришка получил собственную жилплощадь. С родственниками перестал общаться. Осталась между ними стена взаимных обид и недоверия. Бабу Дусю, которая очень любила Гришку, не навещал. Здоровьем ее не интересовался. А к старости баба Дуся тяжело болела. Пришел уже на похороны. Ни с кем особо не говорил. Легко объяснить: похороны – не место и не время для болтовни. Держался неприветливо. По всему чувствовалось – чужой он в этой семье. Кто знает – может, и не его в том вина.
Однажды, совсем недавно, Ирина приятельница Нина, прекрасный человек, показывала фотографии своей молодости. Когда-то она работала инструктором райкома комсомола. На групповой фотографии Ира увидела Гришу. «Кто это?» – спросила она безразличным голосом. «Гришка, инструктором работал, – ответила Нина. – Такая сволочь». Мы все его не любили. Ира не сказала, что Гриша – ее брат.
Когда-то где-то Гриша был инфицирован. Как передается эта инфекция? Почему дети – близкие родственники, – живущие в одной семье, выбирают разные дорожки? Как, от кого получил Гриша вертухайскую бациллу? Укус вертухая заразный, как укус вампира. Заразился. И примкнул к могущественному племени ветрухаев, превратившему страну в лагерь. И держащему всех нас в своем потном кулаке.
Множится племя вертухайское. Не скоро мы от него избавимся. До сих пор живем под пятой потомков, детей и внуков вертухаев. Может быть, не потомков, а «наследников». Сколько детей номенклатурных работников, сколько функционеров комсомола сейчас у руля. Шустрый, беспринципный А. Митрофанов, лучший политактер нашего времени В. Жириновский, киндер-сюрприз С. Кириенко, очаровательнейшая В. Матвиенко. Все скорострельные, все знают ответы на любые вопросы. Для них мы с вами – просто население страны, люди второго сорта. К списку «наследников» следует отнести, по моему мнению, и МБХ, Михаила Борисовича Ходорковского. Человека безусловно симпатичного, интеллектуального и мужественного. Но такого же, как и вся остальная вертухайская братия. Несмотря на незаслуженные гонения, несмотря на все ваши действительно выстраданные либеральные и даже почему-то левые взгляды (странное сочетание), не верю я вам, Михаил Борисович. Начинали вы не как специалист, сознательно начинали как освобожденный комсомольский секретарь. Потом НТТМы (центры творчества молодежи) при комсомольском райкоме – импорт, сбыт компьютеров, варка джинсов, сбыт алкогольных напитков, в том числе – поддельного коньяка. Очень интеллектуально. Навалом творчества. Туда же, в эти аппаратно придуманные НТТМы и денежки государственные вливались. Понравилось, видать, МБХ греться под бочком у сильных мира сего. Закон природы.
Маргинал стремится покинуть свою группировку и примкнуть к доминирующей группе. Это и роднит Михаила Борисовича с героем нашего повествования Григорием, племянником Михаила. Оба укушены вертухаем. Одного поля ягоды. Только МБХ – посочнее и покрупнее. Я, конечно, не вправе судить Ходорковского. Да и не сужу. Мне кажется, что нелегкие испытания, выпавшие на его долю, и мужество, с которым он их встречает, давно и с лихвой искупили заблуждения и ошибки молодости.Не могу обойти вниманием я и новую вертухайскую номенклатуру. Взгляните на вечно раздраженные лица Железняков и Яровых. «Крестьяне, крестьяне, – шепчут они злобно. – Куда бы нам деть это никчемное и никому не нужное население России?» Вот и пишут законы: запретить, урезать, ограничить, наказать. Не для себя законы выпускают, для нас с вами. Особенно переживать из-за этого не станем. Как говорится: у нас своя компания, у них – своя.
Место, где учатся летать
Семидесятые годы казались продолжением шестидесятых.
Каждый год мы с друзьями едем отдыхать в Планерское (до 1944 года – Коктебель). Вокруг Домамузея Волошина и Дома творчества писателей «Коктебель» постоянно собирается творческая молодежь. И далеко не молодежь. Актеры, режиссеры, литераторы.
Из года в год увеличивалось количество знакомых. Однажды сразу по приезде в Планерское я столкнулся со своим приятелем, журналистом из Белоруссии. Решили выпить по стаканчику за встречу. И поговорить. Взяли в магазине несколько бутылок вина, стрельнули у кого-то стаканы и расположились на поребрике рядом с магазином. Вначале сухое, потом «Три топора» (777) и «Солнцедар». Мимо проходили знакомые, приятели. Присаживались ненадолго. Каждому наливалось по стакану. Благо, что магазин рядом. Поговорили о том, о сем, двинулись дальше. На их место приходили другие. В то время мы одевались очень просто. Я, например, был во вьетнамках, в засученных по колено брюках, в рубашке, завязанной на голом пузе. На голове – полосатая тряпичная кепка. Так мы и сидели в окружении несметного количества порожних бутылок и выпитых стаканов. Пожалуй, ничего подобного у меня в жизни больше не было. Прокантовались вместе с этим парнем почти весь день. Кто-то из бомонда неодобрительно посматривал на нас. Что с того? Так ли уж это важно? Нам с белорусским журналистом было интересно друг с другом, было что обсудить.
Как мы проводили время? Купались, загорали. Поднимались на гору Волошина. Ходили к мысу Хамелеон. Посещали декорации, оставшиеся в Тихой бухте после съемок «Человека-амфибии». Может быть, это были декорации другого фильма. Ходили в Старый Крым, чтобы оставить памятную ленточку на могиле Александра Грина. Если была плохая погода, дождь, собирались у кого-то дома и танцевали. Самыми интересными были прогулки через перевал Кара-Дага. Тогда этот потухший вулкан не охранялся. Заповедной зоной его сделали много позже.
Мы идем к перевалу и тайными тропами спускаемся по опасным сыпучим кручам к морю. По пути встречаем геологов-браконьеров. Те ищут сердоликовые прожилки в камне и кирками выбивают полудрагоценные камни. Спуск к морю, очень крутой. В конце пути оказываемся на уединенном пляже. Справа и слева – отвесные скалы, уходящие в глубину моря. Здесь нам никто не мешает. В море недалеко от берега – скала «Золотые ворота» с огромным сквозным проходом. Экскурсионные корабли проходят мимо нашего пляжа, некоторые – через ворота. Как это пошло – провозить экскурсионную группу через «Золотые ворота»! Не понимают, бедные люди, что это не просто большой камень с дыркой. Это ворота к счастью. Я вплавь приближаюсь к воротам, бережно и трепетно проплываю под ними, возвращаюсь назад. Мое сердце открыто новой жизни. К вечеру солнце заходит за Кара-Даг, становится холодно. Собираем вещи, укладываем их на надувные матрасы. Туда же – девушек, которые неважно плавают. И вдоль отвесной стены – к поселку. С удовольствием возвращаемся мы обратно в поселок, день прошел удачно.
В Планерском было интересно. Вечером сидели у моря на «веранде», специальном деревянном помосте с навесом. Пили дешевое бочковое вино, пели песни, что-то рассказывали друг другу, о чем-то говорили. Не там ли Женя Клячкин написал свою песню «Я был мальчишка маленький и темноту любил»?
Несколько лет подряд мы отдыхали в Планерском вместе с актерами киевской труппы пантомимы. Молодые, красивые парни и девушки. Их руководитель – Витя Мишнев, лет, наверное, тридцати с небольшим. Обаятельный, талантливый, в чем-то наивный. Мы подружились, ребята приезжали ко мне в гости в Ленинград. Потом с Витей что-то случилось. Что-то пошло не так. Упадок, депрессия. Так бывает, когда люди долгое время пытаются прыгнуть выше головы. Очень уж хотелось ему стать гением пантомимы, открыть человечеству философские бездны бытия. Влюбился в Ленинграде в даму полусвета. Та принимала знаки внимания, высококачественно переживала, любила по всем правилам мелодрамы и всегда оставалась банальной, как и во многом другом. Они ездили друг к другу. Потом неожиданно оба пропали. Больше я их не видел. Виктора пытался разыскать в Киеве, родственники сказали – съехал с адреса. Куда – неизвестно. Что случилось – не знаю. Очень жаль. Он был заряжен на большее.