Сто полей
Шрифт:
– Стой! Куда едешь?
Ванвейлен вглядывался в туманную муть, пахнувшую дымом сторожевых костров и какой-то обобщенной тревогой.
– Да вот, – сказал он неопределенно, – к кузнецу Нушу. Кузнец в Посаде хороший. Замок обещал сковать.
– Что там происходит? – спросил Бредшо.
В лодке засмеялись.
– Слышали пророчество?
Восстановит Стены Града,
Воссоздаст Великий Свет.
Вот араван Арфарра и восстанавливает стены Града.
– Какого града? – тупо спросил Ванвейлен.
– Града
– А вы что охраняете?
– А мы смотрим, чтоб таракан из Посада не выскочил. Кто поймает посадского – три ишевика.
Ванвейлен стал потихоньку разворачивать лодку.
– Ты куда? – удивился стражник.
– Да я думаю, мил человек, здешнему кузнецу не до моих замков…
Багор вцепился в борт мертвой хваткой.
– Тебе же сказано, – повторил стражник, – за поимку посадского – три ишевика за человека.
– Так я же не посадский, – сказал Ванвейлен, – я же снаружи приехал.
– А мне кажется, ты изнутри ехал, – сказал стражник, – и ночь у кузнеца провел.
Сосед его добавил:
– За замком он! Ни свет, ни заря – за замком! Замок-то свой, небось, в ножнах на пояс подвесишь: экий народ охочий до оружия стал…
Рука Ванвейлена скользнула за пазуху. Бредшо напрягся. Ванвейлен неторопливо вытащил потертую мошну, распустил веревочки и со вздохом пересчитал девять розовых бумажек.
Глаза стражника потеплели.
– Вот теперь вижу, – сказал он, – действительно вы снаружи ехали.
Молодой белобрысый парень из посада Белых Кузнецов, невесть как просочившийся сквозь араванову охрану, стоял в кабинете наместника Рехетты, смущенно разглядывая то золотую вышивку на гобеленах, то свои собственные грязные башмаки, изгадившие белый пуховый ковер.
Его немного успокоило то, что таких, как он, в кабинете было несколько человек: сидел оборванный монах-шой, не сводя глаз с Рехетты, сидела востроносая сухонькая ткачиха, сидел огромный и заскорузлый шорник, судя по рисунку куртки.
Парень понял, что в Анхеле уже знали о происшедшем в Посаде, и без объяснений заплакал:
– За что государь разорил нас? Это же в убыток государю!
Люди вокруг Рехетты были вдвое его меньше, они обсели его, как цыплята наседку. Наместник дышал в кресле тяжело и хрипло, глядел грустными куриными глазами.
– Государю убыток, – ответил он, – зато храму Шакуника – выгода. Храм устраняет ваши мастерские, а с ними – конкурентов. Посчитай, кто был в совете пяти, кроме меня и покойника Баршарга. Трое монахов-шакуников. Ты думаешь, они убили Баршарга, чтобы воссоединиться с государыней Касией? Они убили Баршарга, чтобы самим править провинцией, безо всяких Баршаргов и Касий…
– Значит, – упершись глазами в вышивку на гобелене, спросил парень, – Арфарра выполняет не волю государя, а волю храма? И мы можем пожаловаться в столицу?
– Утром в Варнарайн прибыл инспектор из столицы, – отвечал Рехетта, – я пожаловался ему на насилие в отношении
посада. Он ответил мне: «Вы клялись государыне Касии умереть ради спокойствия в стране. Почему бы вам не выполнить обещанного, господин пророк…»Рехетта помолчал и добавил:
– А какой мне еще ответ мог дать инспектор, если он монах шакуникова храма в столице?
Парень ахнул.
– Мы покончим с храмом, – сказал шорник, – когда саранча ест рис, крестьянин ест саранчу.
– Нам обещали, – сказал монашек-шой, давний смутьян, не бросивший этого занятия, – восстановить законы Иршахчана, а вместо этого отдали Варнарайн на откуп богу-ростовщику.
Белобрысому парню из посада упоминание о законах Иршахчана не очень-то понравилось, потому что у его отца была кожевенная мастерская, но про бога-ростовщика он был согласен.
– Ум государя в плену у колдунов, – сказал посадский парень. – Мы должны уничтожить колдунов и развеять чары. К тому же всем известно, что вы, господин Рехетта, умеете колдовать не хуже шакуников и даже делали войска из бобов и рисовой бумаги.
Наместник молчал. Ему казалось подозрительным: как это парень так легко просочился сквозь араванову охрану?
– Я должен посоветоваться с моим небесным отцом, – сказал бывший пророк. – Я дам ответ утром.
5
Ванвейлен на рассвете вернулся в усадьбу Даттама, узнал, что Даттам в городе, бросился в город.
Новый приказчик Даттама, Нуш, выслушал его рассказ о посаде Небесных Кузнецов – это было одно из первых известий. Нуш был человеком неопытным и не очень умным, вчера лишь занявшим место пропавшего Миуса. А Даттам уехал с утра, куда – неизвестно. Нуш подумал: «Что ж, Арфарра, наконец, убрал конкурентов храма. Я поставлю хозяина в неловкое положение, сведя его с этим, прыгающим.»
– Ну, – сказал Нуш Ванвейлену, – как только Даттам вернется, ему сразу все доложат, а так, – пойдемте, поищем его по городу.
Взяли еще одного приказчика, Хоя, и пошли.
Базар на пристани был опять пуст, несмотря на рабочий день. Занавеси государственных лавок и мастерских были широко распахнуты, люди трудились старательно, как на сцене, и на задниках сцены, в соответствии с требованиями самого истинного реализма, древние государи улыбались звериными физиономиями.
На площади перед управой двое стражников лениво отгоняли мух от тела аравана Баршарга: тот качался в сером мешке над Серединным Океаном. Это был единственный публичный покойник в городе, если не считать каменных статуй небесных чиновников, улыбавшихся во все четыре стороны.
Ванвейлен подошел к покойнику и так долго на него глядел, что даже стражнику не понравилось:
– Чего смотришь! Не воскреснет, небось!
Ванвейлен отошел. Он уже понял, что приказчики Даттама не ищут, а ходят из харчевни в харчевню, да слушают, кто чего говорит, да читают декреты Касии. «Да! – подумал Ванвейлен, – это не Ламасса, на этот город гнев Небес за непокорство не обрушится!»
Ванвейлен спросил их мнение о новом режиме. Младшенький Хой рассеянно махнул рукой на полупустые улицы, где народ бродил с радостными и полыми лицами.