Сто полей

– Мы еще раньше проиграли, – сказал отец Кедмераг. – Если бы мы не сторожили открытия, как мышь – золото, никто нас и не называл бы колдунами.

– Да, – сказал настоятель, – господин Арфарра – как стая саранчи, после него ничего не останется. Он повесил аравана Баршарга и расправился с посадом Небесных Кузнецов. Рехетту он арестует завтра за подстрекательство к мятежу, а между тем наверняка мятеж был возбужден им самим, чтобы мы отдали храмовые мастерские солдатам. Хотел бы я знать, что останется от господина Даттама. Если он, конечно, еще жив.

Воротившись в управу, араван Арфарра просидел с новыми знакомыми всю ночь. Шорник, и монашек-шой, и другие, рассказывали справедливому чиновнику об утренней беседе с наместником, и вообще обо всем, что полагается рассказывать справедливым чиновникам.

Араван подмахнул им пропуск на хождение по городу в запретные часы, и они ушли. Араван отпер сейф, достал заготовленные списки для ареста, добавил несколько строк, но имена новых знакомых не вычеркнул, а только пометил особым значком. Потом он вызвал бывшего секретаря экзарха и стал с ним советоваться.

Под утро аравану Арфарре принесли записку наместника. Записка была предназначена столичному инспектору и писана вчера к вечеру. В записке было сказано: «Вы посоветовали мне сдержать обещание и умереть для блага народа. Я думаю, вы были правы. Я слишком стар для еще одного восстания. Пусть смерть моя послужит народу тем, что в случившемся возмущении обвинят одного меня…»

– Да, – сказал секретарь Бариша, – а что ему оставалось делать? Народ обратился к пророку Рехетте с прошением: «Разрешите восстать», а наместник Рехетта, по многолетней привычке, ответил: «Обождите в прихожей».

Арфарра, страшно побледнел и уронил голову на руки.

Он отдал бы полжизни, чтобы воскресить наместника. Теперь, до назначения нового наместника или исполняющего его обязанности, ни один приказ другого главы провинции не имел силы: два, три дня бездействия. За это время все всполошившееся жулье попрячет свое добро.

– Теперь вы унаследовали все, – ласково и искательно сказал секретарь Бариша, – войско – от аравана Баршарга, мнение народное – от наместника Рехетты, и даже – колдовство храма. Вы теперь – полный хозяин провинции, господин Арфарра.

Арфарра поднял голову и сказал медленно и раздельно:

– По наследству в империи переходят: дом и сад. В деревне. Чтобы я от вас слов «чиновник» и «наследство» – вместе – не слышал. Или – только в обвинительных актах.

Аххар, новый начальник Баррасского склада, пребывал в скверном настроении духа. Неделю назад начальником склада был некто Шин, человек Баршарга. Когда Баршарга казнили, Шин тотчас же зарезался.

Скверное настроение Аххара объяснялось содержимым склада: то были ящики с оборудованием для горных и кожевенных работ. Аххар прибыл на склад с самыми радужными надеждами: все летело вихрем, назначения и перестановки сыпались, как крупа из крупорушки, самое время воровать! Поди потом, узнай, сколько риса было на складе. Ах, по документам впятеро больше? Ничего не знаю, мой предшественник украл, да и повесился, боясь недостачи!

И вдруг – машины! Кто, скажите на милость, будет покупать станки, если уже существующие запрещены указами и вот-вот будут разгромлены толпой?

Аххар так горевал, что даже прокопал в одном из ящиков дырку и заглянул внутрь. Внутри было что-то белое, полукруглое, – наверняка такого станка нет в перечне разрешенных! Совсем плохо!

Поэтому господин Аххар был от души рад, когда на третий день к берегу пристала небольшая раздвижная баржа, и вышедший на берег белокурый и сероглазый варвар в платье шакуника-мирянина, от имени храма предложил купить станки.

– Погрузка – завтра ночью, – сказал варвар, – деньги в руки, но с одним условием: официально храм не имеет к этой сделке никакого отношения.

– Четыреста ишевиков, – сказал начальник склада.

– Пятьдесят, – отрезал варвар, – никто у вас, кроме храма, этого товара не купит! Кому сейчас нужны машины?

В конце концов сошлись на ста пятидесяти.

Через два дня почтовый голубь принес подтверждение: обязанности наместника провинции временно исполняет инспектор из столицы.

Арфарра подписал указы об аресте тех, кто был слишком повязан с покойником Баршаргом. За два дня убежал лишь один. Имущество лишало людей разума. Бедняки с легкостью бегут от сборщика налогов, – а меж тем они невинны, богачи надеются до последнего, ценя добро больше жизни…

Оборванный монашек сказал:

– Народ не знает, насколько серьезно ваше намерение расправиться с богачами. Сходятся в том, что искоренение зла вряд ли будет полным, если вы не арестуете господина Даттама.

Арфарра помолчал и сказал:

– Видишь ли, Шой, если я арестую Даттама, то я должен буду отослать его в столицу, а это означает лишь то, что судьи Даттама станут богаче на несколько миллионов, которые он найдет способы возместить с народа.

Монашек пошевелил губами и сказал:

– Осмелюсь доложить, что в настоящее время провинцию обходит сын Ира. Послезавтра он проходит через поместье Даттама. По этому случаю там будет большой праздник и скопление народа. Мудрено ли в такой момент произойти возмущению?

– Прекрасно придумано, – одобрил Арфарра. – Послезавтра я сам появлюсь в поместье и подам вам знак.

Ночью Арфарра долго глядел на небо через Шакуников глаз, потом ворочался, не мог уснуть, и вспоминал, как они с Даттамом вместе учились. А когда заснул, – пришел другой соученик, чуть постарше, в белых одеждах, какие носят мертвецы и наследники трона, и сказал:

– Есть время сильного государства и есть время слабого государства. Когда государство сильно, чиновники справедливы и налоги необременительны. Когда государство слабо, чиновники присваивают себе землю и налоги, и крестьяне ропщут, потому что они платят второе больше, а в неурожай помочь некому. Сильное сменяет слабое, единое сменяет множественное, как день сменяет ночь, и это длится вечно.

Но день сменяет ночь, чтоб на полях рос рис.

День сменяет ночь – а человек научился делать светильники и освещать ими храмы.

Для чего же в истории день сменяет ночь?

Как придать золоту свойства зерна?

Арфарра проснулся от частого теперь озноба. Начальные слова были из докладов, которые он читал экзарху. Экзарх всегда кивал и говорил «да». Возражения же ему показал секретарь Бариша на полях одного из старых докладов…

И возражения были еще не самым обидным. Чуть пониже, другими чернилами и, видно, совсем недавно, экзарх приписал крупно: «Дурак!» – не то о докладе, не то о собственном комментарии.