Сто полей
Шрифт:
У ворот отец Кедмераг, бледный, шептал Арфарре на ухо:
– Храм – это неважно, фабрика – неважно, – шептал он. – Склады – вы же знаете, там динамит, там акролеин, а они все палить будут. И лаборатории – там же дивные вещи…
Всадники рассыпались по храмовой территории вслед за монахами. Темнело.
Столичный уполномоченный сполз раскорякой с седла и протянул настоятелю бумагу.
– Донос наместника Рехетты в столицу, – сказал он. – Писан час назад. Копия. Оправдывает народный бунт против храма Шакуника. Пишет: «Храм Шакуника убил изменника Баршарга,
– Где Даттам? – спросил Арфарра.
– Уехал с утра в город, – ответили ему. – И не возвращался.
Солнце тонуло у стены, а напротив, под ногами толпы, на синей воде оттиснулась бледная, как плохо намоченная печать, луна Галь. Толпа удовлетворенно ворчала.
– Да задержите же их как-нибудь, – простонал настоятель.
Араван Арфарра велел распахнуть ворота и громко закричал, что власти провинции и посланец государыни готовы выслушать обвинения народа.
Сквозь толпу протиснулись десяток простолюдинов, казенный писец, землемер с красным носом, да оборванный монашек-шой.
Араван Арфарра и отец Дох, математик, уселись посреди резной террасы. Двенадцать народных истцов встали слева, монахи, ответчики, – справа.
Степенный шорник, видя, что никто его не прерывает, говорил все смелей и самозабвенней.
– Вся провинция знает: это злые духи открыли шакуникам тайны красок и механизмов. Храмовые торговцы ходят до страны мертвых, золото храма намыто из подземных рек.
Кто-то в небе надышал на печать луны Галь, и она стала совсем отчетливой, а в толпе вместо людей стала одна темнота и факелы.
Маленький послушник проскользнул на террасу и склонился к уху настоятеля. «Мастерские под охраной, – прошептал он. – Динамит увезли в город, в управу господина Арфарры.»
Тут настоятель поднял глаза и увидел, что мастеровой бестолково топчется по пуховому ковру, похожему на дивный сад, и заляпал жемчужные цветы своими опорками.
– Раньше здесь жили свободные общинники, а вы их превратили в храмовых рабов. Но мало это, – отобрав земли, вы устроили так, что мы по-прежнему платим с земли налоги!
Настоятель засмеялся на храмового раба и сказал:
– Ты изгадил ковер!
Тот испугался, сошел с ковра и закричал:
– Народ требует, чтобы храм вернул земли и еще зеркало вернул!
– Какое зеркало? – осклабился настоятель.
– Зеркало государя Иршахчана из Небесной Управы. Вы его сперли, а теперь шпионите в него за всякой звездой на небе и всякой травкой на земле.
– И ты думаешь, – спросил задумчиво настоятель, – мы не углядели в этом зеркале, как ты беседуешь с наместником Рехеттой?
Храмовый раб побледнел.
– Господин инспектор, – сказал настоятель, оборачиваясь к столичному математику, – прикажите вашей страже повесить эту сволочь повыше, а остальных разогнать.
Все замерли.
– Я не могу отдать такой приказ, – проговорил столичный инспектор.
Было слышно, как веер, выпавший из рук настоятеля, стукнулся деревянной ручкой о пол.
Столичный математик
неторопливо поднялся:– Если народ негодует на вышестоящих, – заметил он, – значит, тому есть причины. Повесить бунтовщиков – не значит устранить причину бунта. Попробуем же разобраться, в чем дело.
Вечный разум, – продолжал столичный книжник, – однажды пошутил, и этой шуткой стал бог-ремесленник. Бог-ремесленник создал наш мир, и обременил в этом мире дух – телом. Он, однако, тоже пошутил и оставил в нашем мире нечто подобное вечному разуму – разум человеческий. Вы, в храме Варнарайна, хотите уподобиться богу-ремесленнику, пославшему в мир Иршахчана. Вы обременили мысль – телом, телом машины. Ваши механизмы тленны, как колосья и дома, вместо того, чтобы быть безупречными, как законы разума. Вы хотите погубить разум второй раз и заставить его приносить прибыль.
Но разум и нажива несовместимы, и вы заплутались сами. Вместо тех вопросов, которые стоит решать, вы приноровились ставить лишь те, которые возможно решить. Вместо того, чтобы отвечать на вопрос «почему», вы успокоились и отвечаете лишь на вопрос, «как». Каждое ваше открытие лишь насмешка над настоящими открытиями. Оно не говорит «отныне вы это можете», оно лживо уверяет: отныне это невозможно. Бог – он по-прежнему внутри вас, но вы – снаружи… В столичном храме хотят преумножать истинное знание. Для этого надо перестать делать из него вещи и деньги. Предоставим сие богам-ремесленникам и богам-государям.
Монахи потрясенно молчали. В темноте ворочалась толпа, да пофыркивали кони варваров на храмовых дорожках.
Настоятель перевел взгляд на Арфарру.
– И вы согласны со сказанным? – резко спросил он.
– Я согласен с простым народом, – сказал господин Арфарра. – Простой человек всегда прав.
– Итак, – спросил Кедмераг, – мы должны разрушить мастерские?
– Ни в коем случае, – сказал Арфарра, – вы должны передать их государству.
– Не вижу никакой разницы, – зло заметил Кедмераг.
– Сегодня неподходящая ночь для сомнений в могуществе государства, – улыбнулся Арфарра и пошел с террасы.
– Мы лучше взорвем все, – отчаянно закричал ученый.
– Вам нечего взрывать, господа. Все, что может взорваться, я лично отправил в столицу провинции, чтобы уберечь от гнева толпы…
– Вы, – крикнул ему вслед Кедмераг, – вы продали короля Алома – экзарху, экзарха – храму, а храм – государству. И самое омерзительное – вы еще при этом остались бескорыстны…
Арфарра покинул террасу, и народные истцы вышли вместе с ним.
Столичный инспектор по-прежнему сидел в кресле. Настоятель уронил голову на стол и плакал навзрыд.
Вдалеке радостно закричал народ.
Молодой монашек подошел к столичному инспектору.
– Убирайтесь, – коротко сказал он.
Инспектор не обиделся.
– А что я мог сказать? В столичном храме на каждой половице по стражнику… Это вам не надо было за властью лезть. Кто не играет – тот не проигрывает.
– Да, – сказал отец Лой, – не захотели поделиться пирогом с араваном Баршаргом – вот и остались голодные.