Сто рассказов из русской истории. Жизнь Эрнста Шаталова. Навеки — девятнадцатилетние. Я вижу солнце. Там, вдали, за рекой

Моя кукуруза сошла вся. Жернова загрохотали громче. Датико стал развязывать свой мешок.

— Теперь очередь Макара, — сказал тихо Беглар. Датико продолжал развязывать мешок.

— Теперь очередь Макара, — повторил Беглар.

— Подождет Макар!

— Нет. Его очередь!

— Подождет!

— Его очередь! — Беглар вплотную подошел к Датико.

— Подождет, говорю, Макар! — Датико оттолкнул Беглара и стал засыпать в сусек кукурузу. Беглар налетел на ларь, выпрямился, долго пристально смотрел на Датико, потом присел к огню. Я стал заполнять мукой свой мешок, искоса поглядывая на Беглара. Вдруг он встал и, не сказав ни слова, вышел из мельницы. Датико, схватив винтовку, вышел вслед за ним, но скоро вернулся.

— Гм, обиделся на меня…

Наступило молчание.

— Позови его, Сосойя, — сказал Датико. — Ничего я ему не сделаю… Простудится еще!

Я не ответил ему и не сдвинулся с места.

Датико взорвался.

— Ты что, не слышишь?! Сопляк! Тебя еще не хватало!

Я продолжал молча заполнять мешок мукой. Прошла минута, другая, третья… и вдруг вода в желобах мельницы умолкла. Жалобно взвизгнув, стали жернова. Наступила непривычная тишина.

Датико растерялся. Он вопросительно взглянул на меня, потом на дверь. Он стоял, нагнувшись над мешком, и не знал, что делать. Дверь открылась, и появился мокрый по пояс Беглар с металлическим беркетом в руке. Он весь посинел и дрожал, губы его выбивали дробь.

— Что… что ты сделал? — спросил Датико.

— Иди своей дорогой, Датико… Пока я жив, не видать тебе муки из моей мельницы… Я разбил желоб. Хочешь, убей меня! Пожалуйста, я здесь… А потом можешь поправить желоб и молоть, сколько тебе угодно…

Датико долго, очень долго молчал, не сводя глаз с Беглара. Потом подобрал свой пустой мешок, повертел его в руках, бросил на пол, повернулся и направился к двери. В дверях он остановился, немного постоял с опущенной головой и, не оглядываясь, вышел…

Я видел, как он пошел по заснеженному полю, как пересек его, как стал взбираться по склону Концхоулы и как постепенно исчезло темное пятно на белоснежном фоне горы.

— Извините меня, женщины, осталась ваша кукуруза несмолотой… — неловко улыбнулся Беглар.

— Беглар, накорми меня своими лепешками, проголодался! — сказал я и поцеловал Беглара в озябший нос.

— Дай отогреться, сукин сын! — проворчал Беглар, потер рукой нос и сел у огня.

Цуца

— Здравствуй, Бежана! Да, это я. Ты, наверно, думаешь, что я забыл тебя. Нет, дорогой, просто у меня не остается времени поболтать с тобой. Дома по хозяйству уйма дел. И в колхозе надо поработать. А уроки? Их ведь тоже надо готовить. Что? Пятерки? Какие там пятерки, Бежана! Дай бог вытянуть на тройки! Школу-то как-никак, надо кончать, не ходить же мне всю жизнь босоногим оборванцем! Дома? Дома все живы-здоровы. А наш русский ушел, Бежана! Вот так, встал в одно прекрасное утро и ушел. На фронт, конечно! А как он заставил Лукайю снять траурную ленту, я тебе не рассказывал? Да, заставил! А потом и остальные поснимали эти проклятые черные ленты. Теперь все только и живут надеждой, что рано или поздно возвратятся их пропавшие сыновья и мужья… А сам он пропал, наш русский, Бежана! Ни письма, ни весточки от него. Когда мы. провожали его, тетя все шутила, смеялась. А ночью проснулся я, и что ты думаешь? Плакала тетя, Бежана! Да, плакала. Как, по-твоему, любила она его? Я думаю, любила! На дворе уже весна, Бежана! Вот-вот лопнут почки на твоей розе. Что я делаю? Да вот, сколачиваю скамейку. Сядем я и Хатия на скамеечке и будем делиться с тобой новостями…

Дела на фронтах идут хорошо. Остановили мы немца, Бежана! Ей-богу! И даже гоним обратно помаленьку! Да! Ну, знаешь, трудно все же приходится нашим. Вернувшиеся с фронта ребята рассказывают — наши готовятся к крупному наступлению. А для наступления, сам понимаешь, нужно людей втрое больше. Да потому! Враг — что? Он сидит в окопе и целится в тебя. А ты бежишь, неприкрытый, прямо на него. А он из окопа стреляет в тебя. Вот то-то и оно! Если его выкурить из окопа, потом уже станет легче. Теперь он удирает, а ты бежишь за ним и стреляешь! Так вот, ребята говорят, скоро наши погонят их вовсю! Так что ты не волнуйся, все будет хорошо, Бежана!

— Здравствуй, Сосо!

Я вздрогнул и оглянулся. Передо мной стояла Цуца. Цуца, соседская дочь, была замужем за парнем из другой деревни. Я хорошо помню день ее свадьбы. Ох и палили подвыпившие дружки! Скакали и гарцевали на конях как сумасшедшие! Снесли половину плетней на селе. Цуцина мать даже разрыдалась — за кого, мол, выдаю свою единственную!

Потом умоляла зятя — оберегать молодую жену как зеницу ока… А после свадьбы просила восседавшую на белом коне дочь не забывать родной дом, почаще наведываться к матери…

Вот и вернулась Цуца к матери навсегда. Спустя месяц после свадьбы началась война, а еще через месяц Цуца получила похоронную.

Теперь она стояла передо мной — сильная, красивая, полногрудая, упершись рукой в бедро и улыбаясь пунцовыми губами.

— Здравствуй, Цуца!

Я забил последний гвоздь, положил топор и присел на скамейку.

— Смотрю я на тебя целый час. С кем ты тут разговаривал?

Цуца села рядом со мной.

— Да так… Сам с собой, — сказал я и отодвинулся.

— О чем же ты разговаривал с собой?

— Так… Спросил о чем-то.

— И что он ответил? — рассмеялась Цуца.

— Ничего… Не знаю, говорит.

— А ты спроси меня, Сосойя, я знаю все, — сказала Цуца и погладила меня по голове.

Я не ответил ей. Цуца провела ладонью вниз по моей щеке, потом — тыльной ее стороной — вверх.

— Вырос ты, Сосойя, борода уже растет…

— Да-а-а… Пух один, — пробормотал я и почувствовал, что краснею.

— И усы вот растут, — Цуца погладила указательным пальцем мою верхнюю губу.

— Да-а… Тоже пух, — сказал я и быстро встал, испугавшись, как бы Цуца не услышала биения моего сердца. Цуца смотрела на меня своими большими красивыми глазами, и я был уверен, что она слышит, как стучит мое сердце.

— Ты уходишь, Сосойя? — спросила Цуца и тоже встала.

— Пойду, пожалуй, поздно уже… А ты куда шла, Цуца?

— Я — за листьями шкери [26] … — Цуца показала на корзину. — Может, пойдешь со мной? У тебя, кстати, топор. — Я заколебался. — А то стемнеет, могу и испугаться одна! — добавила она.

26

Шкери — по-грузински альпийская роза, рододендрон.

— Ладно уж, пойдем, только ненадолго. — Я взял корзину.

Тропинкой мы сбежали по склону кладбище и стали подниматься на покрытый густым кустарником пригорок.

Я выбрал куст шкери покрупнее и в два счета начисто остриг его. Цуца присела под кустом, я — рядом с ней. За далекой горой медленно спускался огромный медный диск солнца. Он напомнил мне выпеченный на кеци дымящийся мчади, и я пожалел, что этот исполинский мчади опустится где-то в другом месте. Впрочем, сейчас, ранней голодной весной, все круглое: и мельничный жернов, и точильный камень, и солнце, и луна — все мне напоминало мчади. Этим сходством больше всех обладала луна, — то полная, то ущербная, она выглядела совсем как мчади, то целый, только что снятый с раскаленного кеци, то уже съеденный наполовину. И потому, наверно, наши голодные собаки все ночи напролет яростно лаяли на луну…