Стоход
Шрифт:
— Не бойсь, дядя Митя. Нас-то они не заденут. Наоборот, они отрезают немцам путь к будке.
— Бежим? — нетерпеливо спросил стрелочник. — Марфа моя изомлелась…
— Еще чуточку, дядя Митя. А то вдруг догадаются, переведут стрелку, и промчится наша техника мимо!
Вот техника выскочила из дождевой мглы и, мелькнув мимо будки, тотчас скрылась с глаз. Пулемет умолк. Дядя Митя и «часовой» бросились прочь.
От взрыва дрогнула земля и воздух сжался до боли в легких. Дядю Митю бросило на землю. Партизан тут же подхватил его под руку и поволок дальше.
Все, что было на станции горючего и взрывчатого, казалось, разом поднялось с земли и кружилось, кипело в небе клубами огня и дыма, грохота и треска.
На опушке остановились. Партизан, державший стрелочника за руку, тихо свистнул, и тотчас послышались приближающиеся шаги тоже запыхавшегося человека.
Дядя Митя, глядя на рокочущее пожарище, истово перекрестился:
— Господи! Это ж сколько наших людей погибло б на фронте от этой силищи!
На берегу речки, около лодок, партизаны качали своего командира-изобретателя.
Миссюра неловко взмахивал руками, но молчал, он не мог даже просить отпустить его на землю, так как сам приказал в эту ночь «быть немыми как рыба».
И когда он наконец оказался на своих ногах, Моцак обнял его и тихо проговорил:
— Это твое самое лучшее изобретение. Налет получился действительно массированный.
Каждый раз, когда Гриша сообщал Анне Вацлавовне какую-нибудь важную для партизан новость, ему приходили на память предсмертные слова комиссара Зайцева:
«Еще одного!»
И всегда казалось, что комиссар одобрительно улыбается и где-то себе записывает еще одно дело, совершенное музыкантом Григорием Круком для победы.
Сегодня Гриша предполагал, что вечером он узнает что-то особо важное. С утра еще хозяин предупредил: будет офицерский бал, на который придет и шеф гестапо Крафф. Оркестр увеличили до десяти человек. Не было лишь пианиста.
Грише впервые предстояло играть в таком большом оркестре. Он волновался: если что не так, сразу выгонят.
Только начали сыгрываться, вошел хозяин в сопровождении большого, крепко сложенного человека. Гриша сначала не обратил внимания на него. Но, увидев курившуюся трубку, узнал Ивана Петровича Волгина и еле сдержался, чтобы не окликнуть его. Перед мысленным взором Гриши промелькнула черная немецкая машина, увозившая Ивана Петровича. Грузовик с автоматчиками…
Вчера Анна Вацлавовна сообщила, что к ним придет на помощь Иван Петрович Волгин. Гриша был в недоумении от этой вести. Ждал этой встречи с нетерпением. Но ни за что бы не подумал, что Иван Петрович вот так запросто заявится с хозяином ресторана.
Курносый (так музыканты между собой звали хозяина) подошел к сцене и, кивнув на Волгина, сказал:
— Вот вам пианист. К восемнадцати ноль-ноль чтобы сыгрались.
Новичок поклонился. Не говоря ни слова, сел за рояль, моментально подстроился под оркестр и увлеченно заиграл.
«Откуда он? Как вырвался из лап фашистов? Почему пришел в самое пекло, где можно снова
попасться?» — эти вопросы мучили Гришу так, что он часто сбивался.Лишь в полдень хозяин разрешил сделать перерыв. Волгин тотчас вышел из помещения и не спеша направился в сквер. Гриша на почтительном расстоянии последовал за ним.
Увидев свободную скамью, Иван Петрович сел и, когда Гриша подошел к нему, похвалил:
— Молодец, Григорий! Хорошая у тебя выдержка. Так веди себя и в дальнейшем. Я понимаю, ты удивлен, как я сюда попал и зачем. Сейчас все объясню… Теперь мы будем заниматься одним и тем же делом.
Гриша сел и с нетерпением ждал объяснений Ивана Петровича. Но тот с объяснением почему-то не спешил. Начал расспрашивать о заработке, о питании, о том, где кто живет. И лишь когда почувствовал, что юноша успокоился, сказал все тем же ровным тоном, каким можно было, не привлекая к себе внимания, говорить все что угодно:
— Я от Александра Федоровича Моцака.
— Знаю, — кивнул Гриша.
— Надо и в дальнейшем держаться так, словно мы никогда раньше не знали друг друга.
— Я никак не могу успокоиться от радости, что вы остались живым, — сбивчиво говорил Гриша. — Я так испугался, увидев, что вас увозят фашисты. Ну, думаю, все! Расстреляют! И все, кто шел со мною, так решили.
Иван Петрович густо задымил трубкой, но лицо его оставалось спокойным.
«Где он меня видел? Кто еще был с ним?» — лихорадочно обдумывал он слова юноши.
— Вы меня тогда не узнали в толпе пленных…
— В толпе пленных? — невольно переспросил Волгин.
А Гриша продолжал:
— Да меня тогда и родная мать не узнала бы!
— Где это было?
— А сразу за Морочной. Через полмесяца после начала войны. Я ж с Александром Федоровичем попал в плен.
— Позволь, ты же не был военным!
— А мы с Александром Федоровичем добровольцами пошли в первый же день войны. А когда его тяжело ранило, попали в плен. Потом нас погнали в Картуз-Березу. И за Морочной я вас увидел. С проселка выскочила легковушка, за нею — грузовик. Вы сидели впереди бледный-бледный.
— Они ведь убили мою жену, едва ворвались во двор, — опустил голову Волгин, мысленно сопоставляя эти слова с тем, что он сказал о гибели своей жены Антону Миссюре. — Я тогда потерял надежду на спасение. Ты ж сам видел: сзади два фашиста и целый грузовик автоматчиков. — Иван Петрович вынул трубку изо рта и еще печальнее продолжал: — Кто-то донес, что меня оставили для организации партизанского отряда. Вот они и прикатили за мной целой оравой! Думали, что у меня там не меньше роты скрывалось!
— Ну а как же вы сумели вырваться?
Волгин тревожно глянул на часы:
— Перерыв наш кончился!
— Эх ты, уже тридцать минут мы тут, — встав, огорченно воскликнул Гриша. — Вот хозяин будет орать!
— Идем. О побеге я тебе расскажу в другой раз, — пообещал Волгин и, как бы между прочим, спросил, где живет связная, у него к ней поручение от начальника штаба.
Гриша рассказал.
У входа в ресторан Волгин остановился и сказал: