Стоход
Шрифт:
«Да что там такое? — недоуменно сама себя спросила девушка. — Неужели немцы заняли имение? Но чего бы они гремели в полночь?»
Прислушалась к звону внимательней, и он перестал ей казаться сплошным. Все отчетливее слух ее улавливал равномерные, тяжелые удары железа о железо. И только эхо сливало эти удары в сплошной звон и гул. Сначала ее удивляло, что этот звон железа очень скоро перестал ее пугать, а наоборот, потянул к себе, напоминая что-то милое, родное. И вдруг Зоя поняла, что это тот самый звон, который с малолетства привыкла она слушать в кузнице своего отца. Значит, это не война.
Страшное больше всего пугает своей неожиданностью, неизвестностью. А привыкаешь, и оно перестает быть страшным.
Мало-помалу Зоя освоилась и пошла по берегу, ногами угадывая тропинку.
А звон взбудораженной наковальни сплошным гулом, как набат, разливался по всему лесу, от начала и до конца, и всему живому возвещал что-то чрезвычайно радостное, победное.
Наконец Зоя подошла к закрытым воротам старой кузни, из дырявой крыши которой валил густой, пряный дым.
Когда заглянула в щель ворот, звон вдруг оборвался. В ушах долго, словно удаляющееся по лесу эхо, стоял глухой ватный шум.
В правом углу старой, продымленной кузни полыхал и гудел горн, разбрызгивая иссиня-красные искры. Кто-то то одной, то другой рукой качал рычаг, раздувавший мехи. Он был без рубашки, весь в поту, словно только что вышел из бани. Мускулистое тело блестело, отливало то бронзой, то светлой сосновой смолой.
И Зоя невольно залюбовалась им. Она никогда не видела такого красивого, сильного тела!
«Увидеть бы его лицо. Интересно, какие у него глаза. Наверное, такие же горячие, как эти искры, вылетающие из горна…»
Возле горна с длинными железными клещами в руках, стоял другой парень — лохматый, суровый, и пристально смотрел на длинный кусок железа, накалившегося докрасна.
— Антон! — крикнул он и, выхватив из огня красное железо, дальний конец которого был уже белым, одним махом перенес его на наковальню, стоявшую посредине кузни.
Словно коршун, подлетел к наковальне огромный человек, тоже раздетый до пояса, и со всего маху саданул молотом по белому концу раскаленной железяки. Молот у него был, наверное, пудовый. Но в руках такого силача он казался очень легким. С какой-то буйной яростью этот человек замахивался от самого пола до потолка и обрушивал молот с такой силой, что земля вздрагивала под ногами, а белое железо разбрызгивалось огненными снопами во все стороны. По наковальне полз к двери быстро темнеющий заостренный конец поковки.
Перехватив клещи в левую руку, лохматый парень взял молоток и начал им постукивать, сбивать окалину. Поковка от каждого удара молота удлинялась и заострялась.
— Омар! — крикнул лохматый.
И парень, которым так залюбовалась Зоя, кивнул: мол, все понятно. Подбросил угля в горн и сильнее закачал длинный деревянный рычаг. Мехи завздыхали глубже, тяжело захрипели, точно им не хватало воздуха. Но вот над черным горном взвился голубоватый огонек, легко, словно перья птицы, полетели искры, и дыхание мехов стало свободнее, чище.
— Санько, хорош? — кивнув на горн,
спросил Омар лохматого.Зоя наконец увидела лицо Омара: бронзовое, улыбающееся и счастливое. Блеснули снежно-белые зубы, а в глазах и на самом деле вспыхнули огоньки, похожие на искры, летевшие из горна. На пилотке, сдвинутой на ухо, красным огоньком сверкнула красноармейская звездочка.
«Красноармеец! — обрадовалась девушка. — Может, они?»
Санько снова воткнул железяку в горн, и Омар так приналег на рычаг, что искры полетели по всей кузне, как снежная вьюга.
«Загорится кузня, и выскочить не успеют», — мелькнуло в голове Зои. Она хотела приоткрыть ворота, чтоб тяга стала больше, но побоялась скрипом выдать себя.
— Антон! — опять крикнул Санько.
И снова Антон с еще большей яростью налетел на раскаленное брызжущее железо. Зое казалось невероятным, что полупудовым молотом можно так легко и с таким упоением разгуливать по огромной, торжественно поющей наковальне.
Светало, когда в железяке, принявшей форму стрелки длиной метра в полтора, кузнецы начали пробивать отверстия.
И даже во время этой, более сложной работы они ни о чем не говорили, только, изредка выкрикнув имя другого, кивали или что-то указывали жестом. И тот все понимал без слов и делал именно то, что от него требовалось.
Последний удар молота — и Антон, широко проведя рукой по мокрой от пота шее, погрозил черным кулачищем:
— Ну, проклятые гитлеряки, берегись!
Теперь Зоя уже не сомневалась, что это люди свои, через которых она сможет найти того, к кому послана, и вошла в кузню.
— О, а это еще что за комиссия! — удивленно воскликнул Антон. — Эй, часовой!
В кузницу вошел Моцак, которого Зоя не заметила раньше.
— Александр Федорович, как вы ее пропустили? Откуда? Кто такая? — спрашивал Антон.
— Не волнуйся. Я ее заметил еще издали. Но пропустил, чтоб без лишних расспросов понять, кто такая, — спокойно ответил Моцак.
— Ну и что узнали? — недоверчиво спросил Антон.
— Своя, — улыбнулся Моцак, — своя, раз не побоялась твоих пудовых кулачищ. Так что принимай пополнение, товарищ Миссюра.
— Миссюра? — обрадовалась Зоя. А я вас ищу. Думала, придется месяц по болотам лазить, а вы сами помогли мне звоном наковальни.
Антон и Моцак переглянулись.
— Зачем ты нас искала?
И, видя, что девушка не решается говорить при всех, Миссюра отошел с нею и Моцаком в угол.
— Меня послал товарищ Ефремов.
— Секретарь райкома партии? — удивился Моцак. — Где он сейчас?
— Я помогу вам связаться с ним… — ответила девушка.
Подошел Омар и сказал с упреком:
— Киргизский закон не знаешь!
— Теперь уже знаю, Омар: сначала гостя накорми, а потом спрашивай, кто он и откуда.
— В войну получается немножко иначе, — заметил Александр Федорович, — но все равно это хороший закон.
Через неделю после того как Ганночка увезла Олесю, пан Суета поехал в Брест. Он был уверен, что Олеся уже поняла, какая участь ждет ее в доме Ганночки, и сама запросится домой. Но Ганночка, усадив его в уютном кабинетике, рассказала такое, что пришлось только руками развести.