Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

ТОГДА

Когда умолкнут выстраданной речи Последние бушующие волны, И втиснет в гроб чахоточные плечи Могильщик сероглазый и безмолвный; Когда начнется тайны неизведный, Но предугаданный давно уж океан, Когда навеки прозябанья бледный Я допою мучительный пеан, – Тогда, быть может, расскажу, ликуя, Без межпорывья тягостных минут, Зачем, зачем я ради поцелуя Так долго, долго прослонялся тут. Тогда, быть может, золотые листья Осыпавшихся песен станут мне Не так уж тягостны, и буду чист я, Как в девичьем тебе являлся сне. Тогда неискрыляемые горизонты Я стану облетать с тобой, И ты сказать «non corrugar la fronte» Не сможешь пред стихией голубой!

МОЛИТВА

Усталые люди в усталое время, Свидетели многих кошмарных крушений, Мы – слабые – тащим угрюмое бремя И верим, не веря, в наследные тени. И тени, и цепи нам стали дороже Жестокой свободы безоких утопий, И веры какой­нибудь алчем, о Боже, Мы в тесном кольце окровавленных копий. О, Боже, усталые, смутные люди Из смутной юдоли зовут неумолчно И молят хотя бы о крохотном чуде, – Смеясь и рыдая, солено и желчно! 1919

СИРАКУЗЫ

Но, когда уж вконец безответны И молитвы мои и судьба, Вспоминается пламенной Этны Мне в лазоревом море волшба. И когда непосильные узы Мне сквозь тело впиваются в кость, Я еще раз хочу в Сиракузы Унестися, как радостный гость. И в ключе бирюзовой Кианы Отразиться горячим челом, И под сводом базилики странной Петь неведомой грезы псалом. Я хотел бы в театре Эсхила «Орестею» агавам прочесть, И над всем, что поэту немило, Совершить справедливую месть. Я хотел бы лежать в кипарисах Мечевидных у лаотомий, Где в пещере зияющей высох Андромеду похитивший змий. Где ты, юность моя золотая, Где Эллады святая мечта? Улетела пернатая стая, И вокруг и во мне пустота! Но хотел бы еще в Сиракузы Я на миг перед смертью попасть, И, простившись с классической музой, Зашагать через Тартара пасть!

АДАМ

Когда остыл творенья пламень И прах обуглился земной, В мой остов обратился камень, Еще не излучивший зной. И тело тленное покрыло Его из шлаков и земли, Как мачту гибкую – ветрила, Когда снастятся корабли. И в сердце хлынула из моря Лазурно­пенистая кровь, И первого восхода зори Зажгли в нем первую любовь. Но дух мой не могла Деметра Создать из атомов простых, Мой дух из штормового ветра, Что в розах ароматных стих. Но мысль мою нельзя из пепла Было создать и из оков, Она в безбрежности окрепла, Она из белых облаков. И душу создал мне не Случай, Не в муках вьющаяся плоть, Ее десницею могучей Мне бережно вложил Господь!

ВИРА!

И небо всё то же, и так же березы В атласных листьях червонных стоят, И так же осенние бледные розы На астры с улыбкой печальной глядят. И с тем же гляжу я на всё умиленьем, И звуки и краски – как прежде – люблю, И с тою же верой по мокрым ступеням Схожу к оснащенному я кораблю. Но что­то порвалось, но что­то разбито, И пусто по­новому как­то в груди, И уже размах и тревожней орбита, И тускло мерцает звезда впереди. И всё же, засмейся и крикни мне: «Вира!» И якорь взовьется со скрежетом в клюз, И с новой надеждой в неновом уж мире Любовный опять заключу я союз. Смотри, я внимаю! Рычаг кабестана Держу я с волненьем. Я молод, я чист! Ты медлишь? А! – «Вира!» – Смотри, как гитана Зарылся корабль в голубой аметист!

ПОСТРИГ

Осторожней, угрюмый воитель! Это – жизни последний изгиб, Ты обрящешь для духа обитель, Или ты безвозвратно погиб. Впереди беспросветная пропасть И зеленая ненависть в ней, Не пронижет ее копья лопасть, Не растопчут копыта коней. Потеряешь Спасителев нектар, Обожжет тебя чистый Грааль, И по струнам орфеевым плектр Заиграет тогда уж едва ль. Прочь доспехи, угрюмый воитель, И шелом, и бердыш, и копье! Голубая в Тоскане обитель И забвенье – спасенье твое. Будь Гаутами, Ассизским Франциском, Будь Эоловой арфы струной, Разговаривай с солнечным диском И с журчащей сребристой волной. Пусть без братии будет пустыня, Без апостолов церковь твоя: Чудотворнее станет святыня, И алтарь твой в саду бытия. И не будешь по камням Голгофы Волочить бесполезный ты крест, И твои не рассыплются строфы, Как евангельский бисер, окрест.

* * *

Вырывайте глаза, отрезайте язык, Просверлите железом мне уши: Ко всему я теперь, ко всему я привык, Что растлить собирается души. У меня и без глаз многорадужный свет Там, – в загадочных недрах, – найдется, Да и ярче сияют алмазы планет На глубоком исподе колодца. У меня и язык сокровенный без слов Созидает волшебные песни, Пишет четким уставом из тех жемчугов, Что всех зорь огнеструйных прелестней. У меня без ушей сохранились бы струн Демиурговых в сердце аккорды, А теперь распылит их страданий бурун И тритоньи поглотят их морды. Не увижу я Розы сияющий лик, Не услышу любовные речи, И беззвучным ответный покажется всклик, И во тьме не блеснут ее плечи; Но расскажут ей всё златоустые пальцы И слепого чела пластилин, И очей не увижу, как тухнут зеркальца Из­под осени близкой морщин!

УХОДЯЩЕЕ

Я люблю уходящее, Молодым побежденное: Красота настоящая, – Вековым искушенная Достиженьем страдания, – Мне милей созидания Неуверенных ценностей. Лишь немногое бренности Избегает творимое, Лишь в немногом незримая Создается гармония. Богостильность Авзонии И Эллады мелодия – Позабытых угодия, Одиноких причастие. Никакое ненастие Не повергнет лучистые На земле евхаристии... Я люблю отошедшее, Матерьяльно отцветшее, Но духовно живущее, Умирающе сущее. Одиноко­пустынное, Позабыто­вершинное, В суете непонятное, Навсегда невозвратное, Я, невзрачный, загадочный, Огонек лихорадочный, Окрыленно люблю! 1920

ТОЛЬКО ПОЭТ

Я исступленным бушевал пророком В младенчестве загадочном своем, И в поединок выступал с пороком, Игрушечным жонглируя мечом. Я в ранней юности себя Колумбом Реторт и тигелей воображал, Цветы классифицировал по клумбам И на булавки мотыльков низал. Затем я к мудрецам пошел в науку, – В магический бескрылой мысли круг, – И испытал всю немощь и всю муку – Идеи титанических потуг. И наконец, остался лишь поэтом, Влюбленным в тайное слаганье слов, Преображающим – небесным светом – Обремененных тяжестью оков. И навсегда я превращуся в струны, Рокочущие славящий псалом, Когда навеет мне Господни руны Тысячеокий херувим крылом.

СИНИЕ НИТИ

Грустно жизни кантилена Стелется по крышам. Небо цвета гобелена – Мавзолея тише. Легкокрылые армады В голубом атласе – Как пасхальные лампады На иконостасе. Синих стрельчатых касаток Пронизали нити – Гобеленов непочатых Бледные ланиты. Серебристо­острым вскликом Их пробуждена, Вновь вещает о великом Уцелевшая струна. Бог один остался в мире: Бог мгновений! Красота! Эта ласточками в шири Проведенная черта! 1921

ЗОЛОТОЙ МОТЫЛЕК

Из милых рук прелестного ребенка Я принял золотого мотылька С эмалью черною на перепонках, Где два горели алые глазка. И вспомнил я, что он под слоем тонким Земли лежал у розы корешка, Как червь беспомощный, – что по сторонкам Вилось противных ножек два рядка. Что знал он о своей грядущей жизни, Когда свернулся в гробовой кокон? Не то же ли, что человек на тризне, Когда возлюбленных хоронит он, И в неподвижном и зловонном слизне Мнит заключенным воплощенья сон? 1921