Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

PAUSILIPON

Снова море заблистало, Как алмазная корона, Снова тучек из опала Собралась в лазури грона. Снова между веток черных, Опьяненных солнцем пиний, Сотни крылышек проворных Улетают в полог синий. Снова конус позлащенный, Фиолетовый, вулкана Облак розовый, точеный, Выдувает в шелк тумана. Две напудренные златом Приседают солнцу шкуны, И душа моя, закатом Очарованная, струны Вновь настраивает слепо Для усталых этих песен У раскрытой двери склепа, – Без которых мир мне тесен. Лейтесь, песни, в славу жизни, Лейтесь в золото заката, В кипариса профиль ближний, В нить смолистого каната. Парус расписной паранцы В дымке голубой надуйте: Перед смертью тешат танцы, Перед смертью торжествуйте!

МУЗЕЙ

Скрипящие мы любим в море реи И острый свист взволнованных снастей, Картинные мы любим галереи, Скульптур античных царственный музей. И там и здесь, воскреснувшие боги – С душой окаменевшей говорят, И там и здесь – забытые дороги Немеркнущим сиянием горят. На корабле в сияющем просторе, Как Лазари, мы воскресаем вдруг, И божество в лазурной видим тоге, Идущее через алмазный луг. В музеях пышных божество иное Пред изумленным взором восстает, – Поэзия священная в покое, – Наш мир, воздвигнутый в кивот.

В АПЕЛЬСИННОЙ РОЩЕ

На мне плоды тяжелые, На мне душистый цвет, На мне и ветки голые, Засохшие от лет. Во мне слова расцветные, Во мне сомненья гниль, Во мне тоска несметная И вековая пыль. И образы чудесные В духовной глубине, И грезы бестелесные Рождаются во мне. Плоды на мне червонные Рождаются зимой, Цветочки благовонные Меж жуткой сединой. И так в могилу страшную Я весь в цветах сойду, И гроздь плодов прекрасную В небытие снесу.

ТАМ ЖЕ

...И сотни демонов из капителей Романских – в душу мне впивались там, И призраки из отсыревших келий Являлись обезглавленным мечтам. Теперь не то: мой ангел путеводный Обвил меня душистых роз лозой, И часто с песнопением свободным Над синею я пролетал волной, И к солнцу возносился горделиво, И Божий мир в словах живописал, И с примиренья тихою оливой Отца Небесного везде искал. И, упиваясь ароматом пряным Благоухающих садов, я тих, Я тих и счастлив под крылом нежданным, И неустанно плещется мой стих, Вселенной лучезарность отражая. И никогда уже: – Куда? Зачем? – У Вечности немой не вопрошая, Я жизни сбрасываю тяжкий шлем.

НЕОТСТУПНО

Я верую как будто в Царство Духа, И в воскресение из мертвых верю, Но верую мучительно и глухо, Подобно гончими затравленному зверю. Те гончие – мои лихие мысли, В магический сомкнувшиеся круг: Они над бездной роковой повисли, Они снесли, как беспощадный струг, С прекрасного ствола нелепой жизни Всю оболочку радужных надежд, – И страшные открылись всюду слизни, И гниль, и тлен для утомленных вежд.

ДУМА

Чем больше думаю, тем меньше понимаю Я сокровенный смысл земного бытия, Тем чаще я глаза руками зажимаю И падаю во мрак. И ужаса змея – Шипя – отравленным разит мне душу жалом. И Бог в моей душе – недвижим, как мертвец, И страшно мне тогда под смертным покрывалом, Как будто бы со мной проходит и Отец, Как будто бы во тьме небытия мы оба Проснемся под землей – под сгнившей крышкой гроба. 1928

В ЛАЗЕНКАХ

Но в парке этом чудном – Средь белизны берез – Я с каждою минутой Всё больше вижу слез. Текут они без счета, Сливаются в ручьи. Считать их не охота, Сверять – зачем и чьи... Мне грезятся дороги... Винтовок слышен треск. С расстрелянными дроги Грохочут. Странный блеск Налитых кровью глаз, Налитых желчью щек, – Волнует каждый раз, Как только на восток Гляжу от сонной Вислы, Где путь лежит домой, Где призраки повисли, Где слышен скорбный вой. Здесь русским духом пахнет, – Позорною тюрьмой. И чахнет, жалко чахнет Здесь дух усталый мой...

НОКТЮРН

Тихий звон церквей невидных, Тихий шепот душ незримых, Тихий шелест волн лазурных Успокаивает душу. Душу человека мудрую, Как змея в раю коварную, Всепознавшую, восставшую И покинувшую сушу. Царство яви горемычное, Повесть действий повременная, Пытка мысли изначальная К матери­земле стремит. Как­то холодно в сознании: Постепенность умирания, Неуклонность отрицания, Зарубежный мрак страшит. Только звон церквей невидных, Только шепот душ незримых, Только шелест волн лазурных Жить и веровать велит.

ИЗГНАННИК

Когда закончится земная страда И леденящего сомненья ад, Иных из нас, быть может, ждет награда И блещущий Эдема вертоград. Но мне туда заказаны дороги: Я слишком многого искал у красоты, Я слишком долго в очи Музы строгой Глядел, прядя словесные мечты. Испил я кубок жизненной отравы По капелькам – до самой мути дна. Полет орла, и трепетные травы, И вечность синяя была видна Не раз – раскрытому в экстазе оку, И даже пламенная ипостась Не ослепляла дерзкому пророку Пытливых глаз, – космическая связь. Я чист, я чист, как голубь белоснежный, Как все вознесшиеся духом в рай, И всё же, как изгнанник безнадежный, Я буду биться у терновых вай Чудовищных заоблачных гледичий, Обставших запрещенный мне Эдем... Да и зачем небесных мне отличий Нести навек непонятый ярем?

БУРЯ

Сегодня море потемнело И нарядилось в кружева. В порывах ветра помертвела Небес лазурная канва. И всё пустынно. По заливам Скорлупы спрятались людей. И в одиночестве счастливом Там вакханалию страстей Сегодня видит лишь отшельник, И гимн ликующий поет, Как будто бы теперь Сочельник, Как будто бы Господь грядет. Какое мощное дыханье! Дрожат и жалюзи и дверь. И занавеси колыханье, И книг шуршанье, – всё – поверь! Всё говорит мне о явленьи В моей лачуге – Божества. И в экстатичном восхищеньи Всё вдохновенней голова Моя усталая. И крылья – Давно сожженные – за мной Вновь отрастают, словно пыль я Стряхнул столетнюю – в прибой. И буря мне глаза целует, И исчезает жизни гнет, И вся вселенная ликует, И всё во мне, как рай поет!

МЫШЬ

На солнышке степенный кот Играет с ошалелой мышкой: То хрупкую захватит в рот, То вдруг погонится вприпрыжку За мученицею и вновь Сгребает в когти. Стынут лапки, Сочится из­под шубки кровь, Сочится из­под серой шапки... И, наконец, в один присест Мучитель важный, изощренный, Намеченную жертву съест, Размерно, нехотя, как сонный. Всю жизнь – по временам – такой Я сам себе кажуся мышью, И сколько б ни твердил с тоской Я сам себе – в часы затишья – О важности юдольных дел, О святости и вдохновеньи, – Давно б, наверно, надоел Нелепого сопротивленья Мучительный и мне обряд. Но очи звездные всё снова И солнце на меня глядят, И в сочетаньях странных слова Так много жуткой красоты, Что и в звериных яви лапах – Небесной чую я мечты Волнующий у гроба запах.