КОСМИЧЕСКИЕ МЕЛОДИИ (Неаполь, 1951)

УЩЕЛЬЕ

В ущельи темном На корабле бездомном, Без путеводных звезд и сил, Среди веков, среди могил, Забытый, бледный, одинокий, Я правил слабою рукой Корабль прекрасный и высокий В болото жизни строевой. Как привиденья, Громады мрачных скал Тянулися ко мне, Как сновиденья, В зловещей тишине Бежал за валом вал, Незримый и плененный, Стенами отраженный. Дыханье трав гнилых Въедалось в паруса, Очей больных Касалась горькая роса... Порой я умирал от смеха И от паденья горьких мук, Когда вокруг рыдало эхо Среди гранитных рук Насупившихся скал, Где бился раздробленный вал. Случалась и борьбы минута, Когда я вынимал свой меч И разрубал с бессильных плеч Гирлянды нависавших спрутов. Бывало, из пещер нимфеи Со страстной песней недр Хватались за бугшприт и реи. Дрожал от ласки древний кедр, Сгибалось дерево познанья, Что я срубил в саду Эдема В пору созданья Святого корабля, Когда слагалася поэма Моей души, моя земля, И ты, незримая царица, Товарищ странствий по морям, Крылатый спутник мой Орлица, И целый мир твоим очам. Но я не слушал песен дерзких, Поросших правдой слов земных, Познаньем мерзким Болот живых. На лире золотой Я брал святой аккорд, Но звук в груди больной Был так нетверд И так убог, Что падший бог Не пробуждался, Не окрылялся, Не обходил Живых могил, Не разрушал Угрюмых скал... 

ЛЮТНЯ

Если ты восьмиструнная лютня С мелодичным и чистым сомненьем, Если ты как поэт бесприютна И расстанешься с хмурым раменьем, Если рвешься и веруешь смутно В красоту и экстазы стремленья, Прикажи, мы отправимся в путь: Мне в словах суждено затонуть. Был и я этой лютнею славной, И созвучья великие рвались И в дыханье вселенной недавно, Как гирлянды из пташек, вплетались. Был и я этой силой бесправной, Да в груди моей струны порвались. Дай по струнам твоим пробежать, Дай аккордом тебя оборвать! Не потупишь ты звучные взоры, Не умолкнут святые хоралы, Полетим мы с тобой через горы, Полетим чрез печальные скалы И затеем кровавые споры, И сразимся созвучьем удалым, И докажем, что видимый мир Недостаточно радостный пир. Чрез Царьград и погибшую Трою К голубых островов ожерелью, Над пучиной лазурной мечтою Полетим с небывалою целью: С закаленною в бурях душою Созерцать и отдаться веселью. У Эллады мы ритмы возьмем И в орлиную душу вплетем. На вечерней заре к Парфенону На сверкающих крыльях слетая, Я молитву скажу небосклону, На трепещущих струнах играя, И гармонией вечности трону Этих мраморных призраков стаю. Две струны оборву я, сестра, Целой жизни достойна игра! И всё дальше, всё глубже в туманы, Без надежды, покоя и ласки, На гробницы в погибшие страны, Где могилы – глубокие сказки, Где и ты мне покажешься странной, Где мистерия засветится в глазках, Полетим: там я вырос в лучах, Там хочу умереть на цветах. Там на паперть Maria del Fiore С тайнородною лютней спущуся, С всеобъемлющей волей во взоре Всескорбящею песней зальюся, На безмерном стихийном просторе Лебединой мечтой разражуся. Не напрасно я жизнь отражал: Я в тебе разбудил идеал. Величайшую тайну вселенной Под ликующим небом открою Я у Розы в улыбке нетленной, И собор остросводный построю, И цветами весны неизменной Потолки и приделы покрою, – И, забывшись в молитве святой, Две струны оборву я рукой. В Таормине, в театре старинном, Пред мирьядами звезд искрометных Я забуду в полете орлином О тревогах души перелетной, Я забуду в страданьи вершинном О тоске и слезах безотчетных. Две струны в эту ночку умрут, Две звезды, задрожав, упадут. Разрешивши Трилогией грозной Бесконечную тайну хаоса, Осветивши гармонией сложной Вековое гнездо на утесе, Я ворвуся на крыльях тревожных В голубую улыбку космoса: Этой песней космических сил Я последний аккорд заключил. Я не раз воскресал для познанья В хороводе веков безнадежных, Я не раз угасал в отрицаньи И мелодиях скорбных и нежных. Но теперь я венец мирозданья И творец откровений безбрежных. Я нашел идеал мировой. Он исчезнет в пучине со мной. Улыбнись, мы летим над морями, Мы летим над могилой глубокой. Я пою, ты упейся словами И, сверкая улыбкой жестокой, Наслаждайся раздольем и снами, Наслаждайся певцом одиноким. Для тебя я глаза открывал И бессчетно в природе искал. Не страшись, мы слилися устами, Мы слились с ликованьем природы, Созерцай бесконечность очами В этот час возвращенной свободы, Мы наитий достигли словами, Что достигнут веками народы. Я сорвал два последних луча, Ты погасла, смеясь, как свеча. И раскрылось лазурное море И в пучине два трупа сокрыло, На великом, прохладном просторе Кружевною улыбкой залило, И как прежде в ритмическом споре К берегам непокорным спешило. Так погибнет Хаоса певец, Одинокий, стихийный творец. 

САВАОФ И РОЗА

В одном из крайних воплощений Мятежный гений Моей души с тревогой и тоской Искал последнего ответа В словах Завета, В словах земли во тьме ночной. Еще с утра я видел ясно, Что всё безгласно Вокруг меня, как в первый день, Что даже песнь тысячеустно Ложится грустно В твои глаза, как полутень. Как мать дитя в руках дрожащих, В очах горящих Я жизнь носил и отражал, И до последней капли веры Во все размеры, Как сын влюбленный, воплощал. Всё в этом мире, всё прекрасно И всё напрасно, Как мой мятежный стих. В час межпорывья и бессилья Сомкнулись крылья И бурный вихрь в груди затих. Да, несомненно, я подобен, И дик, и злобен. Как Ты, Создатель, в первый час, Как Ты, в твореньи я безроден, Как Ты, свободен Творить миры из темных глаз. В природе только Ты и я, Два бытия. Ты – зодчий тела и небес, Я – ритм крушения вселенной, Твой дух нетленный, Пророк мучительных чудес. Я не ропщу за тяжесть тела, За скудность дела, За воплощение без сил. На лобном месте мирозданья Без отрицанья Я разрушенье полюбил. Из края в край миры вещали В словах печали Кругами пламенных дорог Тебе, Отец, тысячегласно, Увы, напрасно Хвалу, хвалу, печальный Бог! Но Ты бежал в тоске смертельной К земле бесцельной И грудь последнего Христа Обнял, целуя с воплем раны. Покой желанный Нашли в моей крови Твои уста. Да, Ты умрешь во мне навеки, Стремленья реки Слились во мне в одно русло. Я взял венец предельной скуки, Корону муки, Любовь и ненависть и зло. Я первый и последний в мире На скорбном пире Разбил стремленье навсегда, Я всё изведал, всем доволен И обездолен, Меня не тянет никуда. Иди, Отец, земля могила, Ты Бог, я сила, Вот райский сад, вот цепкий куст Моей душистой алой Розы, Сорви мне грезы С невоплотимых чистых уст. Смотри, Отец, она прекрасна, Вся жизнь ненастно Горит на алых лепестках, Как в первый день творенья, Когда сомненье Ты зародил в моих словах. Целуй ее в уста, безбрежный, В цветочке нежном Я разрешил Тебя, Отец! Его улыбка на могиле Мятежной силе Да будет радостный конец. 

ОСТРОВ СМЕРТИ

За синегрудыми морями, Весны усеянный цветами, Влюбленно шепчется с волной Мой остров вечноголубой. Корабль фантазии крылатой Веду я песней непочатой С неустрашимостью туда, Где я не буду никогда. Пусть океан крылом измерен, Путь достигающий потерян, Как всё, что выгрезил во сне Поэт на горней вышине. В дали незнанной и туманной, Благоуханной и желанной, Мечтательно в тиши ночной Лежит мой остров голубой. Он полон слов, еще не взятых, Он полон истин непочатых, И паладины красоты Там увядают, как цветы. Там сладко упоенье смерти, Влекущей к вечной душеверти, Как пестрогрудый мотылек Влеком на дальний огонек. Веди же, звездочка ночная, Меня, над бездною сияя, Ты видишь раннею весной Мой остров вечноголубой. В твоих колодезях глубоких Отчизна дремлет одиноких, Забвенья чистый водоем, Где мы стекаемся вдвоем. Там в безбережном океане Мы жизни заврачуем раны И успокоимся с тобой: Там остров смерти голубой. 

СИНЕВА

Синева, синева бесконечных морей, Облегающих небо и землю, Непонятной гармонии ваших очей Непонятной душою я внемлю! Обреченный на смерть, для бессмертной мечты Прохожу по гробницам вселенной И мечтаю узнать то, что знают цветы, Увядая от жизни бесценной. Заповедную ценность отцовских могил Оценить никогда не смогу я, Дерзновенно последнюю чашу разбил Я, безумно в лазури ликуя. Мотылек однодневный на пышном цветке, Однодневном, как он, не узнает, Почему и зачем в горделивой реке Бесконечности всё погибает. Облакам белогрудым не скажет полей Изможденное плугом чело, Почему и зачем над пучиной морей Их без устали время несло, 1911 

ДОМОДОССОЛА

Силуэты темные Грозных, острых гор, Как мечты бездомные, Спят с недавних пор. Небеса червонные, Как литой металл, Облили точеные Башни снежных скал. Брызги предзакатные, Как хвосты жар­птиц, Рвутся в необъятное Сотней колесниц, Тысячей подкованных Жемчугом коней, Солнцем очарованных Сказочных лучей. А над ними нежная, Бледная луна, Тучкой белоснежною Вся окаймлена. Каждый миг безбрежное Смертному дает, Это небо нежное К вечности зовет! Кони разметалися И венец потух, Тучки разлетелися, Как лебяжий пух. Ноченька печальная Палевую даль, Озеро зеркальное В темную вуаль Скрыла. И холодные Вихри из долин Тучи многоводные По щекам вершин С безобразным хохотом Гнали в небеса, И упали с грохотом Тучи на леса. Горы недовольные Стали звать вождя. Засверкали молнии В полосе дождя. 

ПРАЗДНИК ВОЛН

Меж тяжко клубящихся пасмурных туч Скользит, умирая, полуденный луч. И синее око надолго закрылось, И солнце за желтую ниву спустилось, А ветер, как плуг трехлемешный, поднял Громадные волны меж огненных скал. Над ними порхают, дрожа от тоски, Как белые слезы, твои лепестки, Мой розовый сад над размытым обрывом, Где детства волшебная сказка в пытливом Неведеньи быстро, как призрак, прошла, Как ясный весенний цветок умерла. Пустое, смотри, голубые ряды Всё новых мечтаний встают из воды. А там жемчугами покрытая нива, Лазурное море, кипит горделиво. Над ним, как ребята, парят альбатросы И крыльями косят и топят вопросы, Всю правду, всё внешнее в празднике волн. Туда понесется с тобою мой челн! 

ОСЕННИЕ РОЗЫ

Осенние розы в хрустальном бокале С улыбкой невинной лепечут о том, Что все мы проснемся... Проснемся? Едва ли: Мы слишком поспешно и ярко цветем. Челнок на поросшем травою причале, Колышась задумчиво, грезит о том, Что море безбрежно... Безбрежно? Едва ли: Корабль бесконечность изрезал крылом. Исчерпано всё, пережито в мгновенье, И снова стоим мы у мрачной стены В холодных объятьях тоски и сомненья. В безбрежности нет подходящей страны Для смертной души, для мятежных стремлений. Мы все не приемлем грядущей весны! 

ПТИЦЫ

Вьюга злится, тучи рвутся, Птицы бьются Об оконце мрачной кельи, Алой кровью снег пушистый, Кровью чистой, Словно розами, одели. Бьются, стекла все разбили, Опушили Переплет изгнившей рамы, Прутья ржавые решетки: Кровь из глотки Пролилась вокруг ручьями. Сколько белых, теплых дланей! В океане Мировом светила реже. Небо дланями покрыто, Перевито Голубое побережье. Эти птицы, это грезы, Это розы, Это образы печали: Из души моей безбожной И тревожной Эти стаи улетали. В глубине небес далеких, Синеоких, О моей душе крылатой Песни дерзкие вещали, О печали Этой немощи проклятой. Сколько их убитых, белых, Легкотелых! Степь покрыта их телами, Кровью их поля залиты, Перевиты Ветви голые крылами. Страшно за мечты живые, Молодые, Страшно за весну­сестрицу: Ей нужны, как свет, напевы, Перепевы Этой пасмурной темницы. 

SAN MINIATO

Над городом суровым Возрожденья, Откуда шла волна Глубокая весны и обновленья, Есть древняя стена, Надежною служившая опорой От тысячи врагов. За ней взвиваются ступени в гору Меж скатертью лугов. Кресты сосновые и кипарисы Стоят вдоль ступеней. Вдали холмы, как синие кулисы, И купола церквей, И город, озаренный, как пожаром, Зарницей черепиц, И колокольни, и на замке старом Зубцы немых бойниц. И лентой желтою ленивый Арно Перерезает луг, И кипарисы, сторожа попарно, Стоят у вилл вокруг. И много, много всюду красок, линий И музыки во всем, И гор кольцо и шлемы хмурых пиний... Но в гору крут подъем К согбенному веками бастиону, Где белый лес крестов Простер сухие руки к небосклону Средь вянущих цветов. Не лают там давно жерла орудий И стих предсмертный крик. Там тлен и прах, туда живые люди Заходят лишь на миг. Там, как внизу, не праздник обновленья, Не творческий экстаз, Там царство смерти, царство разложенья... Но в предзакатный час Там красота жемчужными перстами Ласкает грудь земли, И тихо над пурпурными горами, Как птицы корабли, Там облака бесшумными килями Эфиры бороздят, И башни грозные колоколами В безбрежности звонят. Там радужность души грядет в короне, Как сказочный король, Там средь могил безвестных в бастионе На миг стихает боль. Среди крестов, в квадрате темных стражей Есть мозаичный храм, Как радугой, покрытый пестрой пряжей, С орлами по углам. В том храме есть Христос в цветной абсиде, С простертою рукой, Покрытый темно­голубой хламидой, Безжалостный и злой. А по стенам ряды суровых ликов Аскетов прежних дней, Рисунков странных, и зверей, и бликов, И красок, и теней. Есть там гробница в боковой капелле С цветным полом, Где кардинал на мраморной постели Спит непробудным сном. И целый рой щебечущих детишек На мертвеца глядит, И смерть смеется меж нагих телишек, И мертвый словно спит. В капелле кардинала на ступенях Меж голубых колонн Есть дивным мозаичным сновиденьем Покрытый белый трон. К нему однажды в райское мгновенье Я девушку привел И посадил ее, как откровенье, На мраморный престол. Она затрепетала, как Мадонна, Когда Архангел Гавриил Сказал, что Бог Ее избрал для трона Из бренности могил. – Я недостойна, милый, на ступени Алтарные взойти, Я не достигла в жизни сновиденья И не нашла пути. – Любовь откроет нам обоим очи И приведет к мечте, Мы соберем цветы алмазной ночи На горной вышине. Все эти звезды, океан небесный Без цели и дорог, – Всё для меня в тебе, цветок чудесный, Объединяет Бог! – Как пилигрим, на слабые колени К ее ногам я пал, И целовал одежду на ступенях, И руки целовал. Она склонилась надо мной и темя Горячими перстами Ласкала нежно... И исчезло время, Мгновения веками Казались нам. В душе настала вечность. Я понял цель Творца, И звезд бессчетных сказочную млечность, И смысл тернового венца. И поднял я уста к устам душистым, И сплавился металл, И стало всё мелодией пречистой, И Бог вблизи витал. Настала ночь. Померкли всюду краски... Кресты, и плиты, и гробницы Глядели как загадочные сказки, Как небылицы… Я счастлив был, кресты и кипарисы Казались мне гирляндой роз, И фонари горели как нарциссы, – И я всё выше, выше рос!..

БЕЛЫЕ КОНИ

Мороз трескучий, серебристо­звонкий. Роняют тучи белые пеленки Вокруг на кручи, в снежные воронки. И вихрей фуги исполняют скрипки Ледяной вьюги, голенькие липки И ствол упругий ясенечков гибких. Ревут crescendo, воют furioso, Тереблют ленты лютые морозы, И орнаменты в робкие березы Летят, как звезд умерших хороводы. И снежный мост спускают небосводы На злой погост разгневанной природы. Вонзились шпаги рыцарей ледяных Свистя в овраги, словно в змей поганых, Чудовищные разрывая раны. Опушка леса. Полукругом стройным Стоит завеса великанов хвойных, И, как принцессы, приседают воины. В высоком сане леса Бриареи: В алмазах длани, горностай на шее И с каждым днем доспехи тяжелее. Как часовые, великаны дремлют, Власы седые в облака подъемлют И снеговые мантии приемлют. А на лужайке под свирели бури Кружатся зайки, и, глаза зажмуря, Как от нагайки голову понуря, Столпились кони белоснежным кругом, Сорвав попоны, без удил, с испугом, Как от погони, слившися друг с другом. И от копыта беглецов ретивых Вокруг изрыты снежные обрывы, И в небо взвиты бешеные гривы. Взлетает щебень, острые подковы Сверкают ярко в воздухе суровом И рвут и топчут льдистые оковы. И пышут ноздри в мир окаменелый, Как солнышка пылающие стрелы, И полог звезд растапливают белый. Вдруг из березовой примчался рощи Табун несметный лошаденок тощих: Поджарые, засеченные мощи. Но много их голодных, злобных много, Пыльнейшая их не вместит дорога, Дряннейшее жнивье в степи убогой Им кажется неслыханною манной. И вот они из пелены туманной Примчались, покрывая гнойной раной Атласный полог девственного снега. И вой везде, как в стане печенега, Когда полки царьградского Олега Нагрянут вдруг: растрепанные гривы, Хвосты косматые, глаза ревниво Воспалены, как гнойные нарывы. Всё перед страшным падает потоком, Всё затопляется, когда наскоком Они в степи, в раздолий широком Свирепствуют, исполненные злобы, Бесовских наущений и худобы Своей ненасыщаемой утробы. И заприметив, где стояли кони, Измученные долгою погоней, Они на них без долгих церемоний Набросились со ржанием и храпом. Тяжелым утомленные этапом, Ходившие по грязных смердов лапам, Недолго царственные защищались, Копытами недолго отбивались, Но клячам озлобленным не сдавались. Горой вокруг нагромоздились трупы, Но новые всё лезут на уступы, Остервенелы, одержимы, тупы. И снег вокруг побагровел от бани Кровавой вдруг, но новой всё погани Несметны полчища на поле брани. Затем исчезло всё. Преграда смыта, Храпящими волнами перерыта, Распылена и вскоре позабыта. И вьюга саван белый разостлала, Атласное без пятен покрывало. Лишь кое­где кровавое торчало Копыто: небу, видно, для укора. Но понял я тогда еще не скоро Глубокий смысл нелепейшего спора.