Столетие Трагедии

И так большевистские цепи "нервничали" и "перераспределялись" до вечера. Вечером началась "общая усиленная перестрелка..." "В 23 часа перестрелка возобновилась вновь до того времени, пока "Аврора" не послала во дворец шестидюймовый снаряд, разорвавшийся в овальном кабинете Александра III и внесший смущение и расстройство в толпу его защитников". Воспользовавшись этим, матросы, красногвардейцы и солдаты ринулись вперед. Это был героический момент революции, ужасный, кровавый, но прекрасный и незабываемый. Во тьме ночной, озаренные бледным затуманенным дымом светом и кровавыми мечущимися молниями выстрелов, со всех прилегающих улиц и из-за ближайших углов, как грозные, зловещие тени, неслись цепи красногвардейцев, матросов, солдат, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, но ни на секунду не прерывая своего стремительного, урагано-подобного потока. Смолкли дикие завывания и грохот трехдюймовок и шестидюймовок с Петропавловской крепости, и в воздухе, заглушая сухую непрерывную дробь пулеметов, винтовок, стоял сплошной победный крик "ура" вперемежку с другими дикими, не поддающимися ни передаче, ни восприятию звуками. Страшный, захватывающий все существо, объединяющий воедино всю разнородную массу, но крайне короткий момент. Мгновенная задержка перед баррикадами и трескотня пулеметов, на мгновение заглушившая крики. Упавшие тени, но уже более не поднимающиеся. Мгновение, когда во тьме и самые баррикады, и их защитники, и на них наступающие слились в одну темную сплошную массу, кипевшую, как вулкан, и в следующее мгновение победный крик уже по ту сторону баррикад, а людской поток заливает уже крыльцо, входы, лестницы дворца, а по сторонам трупы, разваленные баррикады, толпы людей, без шапок, с бледными лицами, трясущимися челюстями, поднятыми вверх, как призыв к пощаде, руками - враги... Дворец взят... С этой минуты Петроград - красная, первая в мире столица рабоче-крестьянской власти. Эта минута - первая минута, как будто рассекшая мир на две половины: на капиталистов, насильников, угнетателей, в одной части, и ранее загнанных, полузадушенных - в другой, но уже не загнанных в подполье, не бессильных, а могучих, разящих, торжествующих. Однако, не видно еще тех, из-за кого шла пальба. по чьей вине лилась кровь, из-за кого на улицах, на дворе, в роскошных покоях дворца лежали костенеющие трупы". Наконец, эти преступники, министры Временного правительства ("бледные, с трясущимися нижними челюстями") были найдены и арестованы. "Все было кончено. Из победы сверкал новый строй и новая рабочая и крестьянская власть" (Н. Подвойский. Военная организация ЦК РСДРП(б) и Военно-революционный комитет 1917. "Красн. лет.", ? 8 (1923), с. 25 и 28-30).

Зимний дворец был взят и министры были арестованы в 2 часа 10 мин. ночи на 26 октября, и утром 26-го ВРК выпустил победное сообщение: "Зимний дворец, где засели под охраной юнкеров и женского батальона члены Временного правительства, был взят штурмом революционных войск. Министры арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Юнкера и женский батальон разоружены. Потери со стороны наступающих исчисляются в шесть человек... В городе царит образцовый порядок" (ВРК, с. 129).

В "борьбе Ленина с Керенским" солдатская масса, в огромном своем большинстве, сохраняла нейтралитет (как многотысячные гарнизоны Гатчины и Царского Села при занятии этих городов казаками Краснова 27 и 28 окт.). С другой стороны, командный состав, генералы и офицеры весьма скептически относились к штатскому верховному главнокомандующему, которого они обвиняли в развале и дезорганизации армии (хотя солдатское "самоуправление" было введено до того, как Керенский стал военным министром и главнокомандующим). Неудивительно, что когда Керенский 25 октября выехал из Петрограда на Северный фронт, чтобы собрать верные Временному правительству войска и послать их к Петрограду для подавления большевистского восстания, то он не нашел там почти никакой поддержки; солдаты не хотели воевать "против своих", а командование не хотело снимать войска с противонемецкого фронта и посылать их в Петроград для участия в междоусобной гражданской войне. Получив известие о петроградских событиях 25 и 26 октября, главнокомандующий армиями Северного фронта ген. Черемисов телеграфировал (27 октября) подчиненным ему высшим военным начальникам директиву о невмешательстве армии в политическую борьбу: "Политическая борьба, происходящая в Петрограде, не должна касаться армии, задача которой остается прежняя - прочно удерживать ныне занимаемые позиции, сохраняя порядок и дисциплину" ("Красн.арх.", т. 23, с. 176).

То, что евреи (как и некоторые другие "инородцы") составляли непропорционально значительную часть партийных функционеров, общеизвестно. Но представители политических партий составляли ничтожную часть "косной массы" населения России. Представляется, что при оценке роли в революции "инородцев" следует исходить из того, что на протяжении 1917 г. тенденция к использованию ими политических свобод трансформировалась в стремление к этноизоляции, продиктованное желанием отгородиться от русско-имперского хаоса. Правда, евреи намного дольше других сохраняли надежды на Временное правительство, которое впервые обещало освободить их от многочисленных стеснений времен самодержавия. К тому же, вспоминался печальный опыт 1881 и 1905 гг.
– всякое потрясение во властных верхах рикошетом ударяло по евреям. Сдерживали еврейский активизм и известия о повсеместном росте антисемитизма и информация о многочисленных погромных действиях в различных частях страны.

Все это сказалось на поведении евреев во время захвата большевиками власти. К этому времени по своим политическим ориентациям и эмоциональным реакциям еврейство представляло не просто неоднородную, но даже расколотую массу: если война сломала черту оседлости, то революция вызвала эффект "разрушения гетто". Наиболее политизированная часть еврейства примыкала либо к российским, либо к "своим" партиям. При этом среди радикально настроенных евреев было много приверженцев "интернационалистских" взглядов. Евреи-либералы, со своей стороны, колебались между российской и сионистской ориентацией. Естественно, все еврейские политики (включая "интернационалистов" и "ассимилянтов") добивались преимущественного влияния на все еврейство.

Как бы то ни было, все политические партии оставались оторванными от основной массы еврейского населения, которая предпочитала оставаться незаметной из чувства самосохранения. Очевидцы отмечали, что на местах лишь еврейская "ассимилированная полуинтеллигенция" (приказчики, фармацевты, студенты), включая выходцев из состоятельных семейств, выступила горячей проповедницей классовой борьбы и ненависти к буржуазии. Преобладали инертные "обыватели", для которых первостепенной являлась проблема экономического выживания. Это относилось и к жителям черты оседлости, которые все чаще становились жертвами насилия, и к многочисленным беженцам, переполнявшим крупные города и живущим на доходы от мелочной торговли и вспомоществование благотворительных организаций. Последним приходилось существовать в условиях все шире распространявшихся слухах о "спекулянтах-евреях" - основных виновниках нехватки продовольствия и предметов первой необходимости.

По мере приближения большевистского переворота антисемитские настроения приобретали все более парадоксальные формы. Либералы с ужасом писали, что в понятие еврея у современного российского обывателя входят не только "еврейские банкиры", но также евреи - крайне левые. В политическом экстремизме, а заодно и в любой другой злокозненности, упорно подозревали всех евреев. В значительной мере это было связано с тем, что после свержения самодержавия население городов лицом к лицу столкнулась с наиболее радикальной частью еврейской молодежи.

В целом поведение представителей нерусских народов, включая евреев, казалось столь шокирующим для традиционного сознания из-за всевозможных "интернационалистов" - людей, чье желание перечеркнуть свою прежнюю "ущербную" идентичность приобрело нигилистически-экстремистские формы. Одна из еврейских газет пыталась по-своему разъяснить и сгладить ситуацию. Интернационалисты и большевики еврейского происхождения, заседающие в Советах, посланы туда русскими, а не еврейскими организациями, писала она. Возложение ответственности за их политику на всех евреев - величайшая несправедливость. Подобные заявление на раз делались публично. На заседании Предпарламента со специальным заявлением выступил представитель еврейской народной группы Гольдштейн, также призвавший отмежеваться "от случайных евреев и ренегатов, работающих в партиях большевиков и интернационалистов". Подобные демарши не только не помогали, но и вызывали дополнительное раздражение. "В "Совете Российской республики" говорят больше всего "евреи"", - так своеобразно отозвался на деятельность Предпарламента накануне Октября известный писатель И.А.Бунин.

Как бы то ни было, в большевистском перевороте евреям суждено было сыграть совсем не ту роль, которую от них ожидали и которая стала им позднее приписываться. Особенно наглядно это видно на примере событий, связанных с так называемым штурмом Зимнего дворца - событием, также окруженном легендами.

Надо заметить, что сведения о вооруженных толпах, осаждавших дворец, весьма расплывчаты (можно, однако, определенно сказать, что кроме отдельных комиссаров евреев среди них практически не было). В массе своей нападавшие не отличались решимостью - имеются свидетельства, что солдаты, блокировавшие Зимний, совершенно не понимали, что происходит, в какой акции они участвуют. Солдаты броневого батальона в Петрограде упорно пытались сохранять "модный" тогда нейтралитет. По некоторым сведениям, их уговорил принять сторону большевиков Н.В.Крыленко, представивший дело так, что те всего лишь обороняются, а вовсе не наступают. Информация о защитниках Зимнего выглядит еще более туманно. Так, даже в яркой книге американского историка А.Рабиновича о них сообщается совсем немного. И, тем не менее, восстановить ход событий и, главное, поведение их участников вполне возможно, добавив к известным документам некоторые ранее не известные источники.

Среди оборонявшихся можно выделить несколько численно неравноценных групп. До 9 часов вечера 25 октября в Зимнем находились так называемые ударники - солдаты и офицеры особых частей, поклявшиеся воевать до победы. По некоторым сведениям, они были выведены из дворца прапорщиком Яковом Скопом (согласно показаниям последнего следственной комиссии Петроградского Совета). Из противоречивых показаний по делу Я.Скопа можно сделать вывод, что, во-первых, деятельное участие в обороне дворца могли принять лишь отдельные ударники, во-вторых, даже откровенные противники большевиков не желали выступать против них с оружием в руках.

Не менее опытной и потенциально боеспособной группой защитников Зимнего были офицеры. Увы, похоже, что основная их масса самым пошлым образом перепилась и занялась выяснением отношений между собой (дело дошло до дуэли с применением холодного оружия). Скорее всего, стрельбу могли вести лишь отдельные офицеры.

Еще одну группу оборонявшихся составляли женщины-ударницы. Они составляли на редкость социально разношерстную массу, включавшую и евреек. Свидетельства об их поведении противоречивы. Разноречивость очевидцев не должна удивлять: в смутные времена никто не воспринимает действительность адекватно; при этом аберрации восприятия развиваются по линии социокультурной принадлежности индивида, а также предрассудков, страхов и надежд общественной группы, к которой он принадлежит.

Другую (потенциально наиболее боеспособную группу) представляли казаки. Но, судя по всему, среди оборонявшихся скоро не осталось даже отдельных их представителей - все они ушли, оставив пулеметы и орудия юнкерам. В Зимний дворец казаки явились с настроением оборонятся от Ленина, у которого, по их словам, "вся шайка из жидов", но, поняв, что силы оборонявшихся слабы, покинули его, заявив, что Временное правительство состоит "наполовину из жидов", а защищают его только "жиды да бабы" - "русский народ... с Лениным остался". Такое впечатление сложилось в силу того, что самую многочисленную группу оборонявшихся составляли юнкера, среди которых было много евреев.